Курсанты быстро переоделись в разложенное каптерами по постелям новое
обмундирование. Умылись и отправились вниз,  на  торжественный  обед.  В
большой столовой было прохладно и хорошо. На покрытых скатертями  столах
стояли цветы и приборы. Играла музыка. Ботт отыскал тут Сергея, радостно
пожал ему руку, и они долго беседовали, прислонившись к основанию камен-
ной арки, на которой нарисованный во весь рост Красный Кавалерист рубил-
ся с белым офицером.
 
   XVIII.
 
   Только по возвращении в Киев Сергей узнал, что  Радченко  пропал  без
вести и что начальник курсов на свободе. К счастью предательство еще  не
успело осуществиться. Сергей, посоветовавшись с Боттом,  решил:  устано-
вить слежку за Сорокиным и если не  удастся  выследить  его  сообщников,
арестовать его одного. А Николай пошел к Эмме.
   Солнце уже скрылось за горизонтом, когда Николай завидел знакомый бе-
ленький домик. Прошел уже месяц с тех пор, когда он убегал отсюда ночью,
нагруженный поклажей наподобие ночного разбойника.
   Вот и калитка. Но войти туда он теперь не мог, - нужно было  оградить
Эмму от каких-либо подозрений. А потому он подошел к плетню  со  стороны
жилого переулка и, остановившись под кустом акации, стал наблюдать.
   Садик был пуст, и никого в нем не было, только жирный  кот  развалив-
шись спал на круглом столике. Он подождал еще немного, - все  оставалось
попрежнему. Вдруг дверь хлопнула, и через веранду торопливо промелькнула
знакомая фигурка и снова скрылась.
   "Экая недогадливая! - подумал Николай. - И не взглянула даже".
   Через некоторое  время  Эмма  показалась  снова,  торопливо  накинула
на-ходу шарф и вышла на улицу.
   Николай пропустил ее мимо, потом последовал за ней  немного  поодаль,
до тех пор пока не миновали они несколько уличек, наконец подошел и  ос-
торожно взял ее за руку.
   Она сильно вздрогнула, но, увидевши его, не удивилась, а  проговорила
только торопливо и возбужденно:
   - Я знала уже, что вы вернулись, и шла сама к тебе. Идем!
   - Куда?
   - Все равно! Подальше отсюда только.
   Они пошли широкими улицами Киева. Почти всю дорогу они ничего не  го-
ворили.
   Наконец, на одном из бульваров они выбрали самую  глухую  скамейку  в
углу и сели.
   - Что с тобою, Эмма? Ты чем-то расстроена... взволнована.
   - Немудрено! - горько усмехнувшись, ответила она. - Можно бы и совсем
с ума сойти.
   - Ну успокойся! Что такое? Расскажи мне все по порядку.
   - Хорошо!..
   И она, путаясь, часто останавливаясь, рассказала ему о том, как  весь
месяц шли в ее доме совещания петлюровцев. Ее вотчим, офицер  петлюровс-
кой армии, вернулся домой, словно Киев уже не принадлежал красным.
   - Эмма! - сказал Николай, заглядывая ей в лицо. - Тех сведений, кото-
рые ты мне сообщила, вполне достаточно. Завтра же эта предательская игра
будет прекращена. А теперь скажи - ты любишь меня?
   Она просто ответила:
   - Ты знаешь!
   - Ну вот! Я тебя тоже, - это видно было уже давно. Но  теперь  беспо-
койное и тяжелое время, скоро будет выпуск, и я уеду на фронт. Думать  о
чем-нибудь личном сейчас нельзя. Но вырвать тебя теперь же из этого  бо-
лота, которое называется твоим домом, необходимо. Ты согласна?
   - Да! Но...
   - Ничего не "но". Я сегодня же переговорю с комиссаром, и мы  что-ни-
будь устроим. А потом, когда мы уйдем на фронт, ты уедешь в Москву к мо-
ей матери... Ничего не "неудобно". Во-первых, отец  -  коммунист,  и  он
только рад будет оказать тебе  всяческую  помощь,  во-вторых,  моя  мать
все-таки приходится же тебе теткой.
   Они встали и пошли обратно. Несмотря на поздний час, на улицах города
было шумно, светло и людно. Повсюду мелькали  огни  кабачков,  подвалов.
Сквозь открытые окна ресторана доносились громкие звуки марша, сменивши-
еся вскоре игривыми мотивами сначала "Карапета", потом "Яблочка",  потом
еще чем-то.
 
   - Раньше были денежки, были и бумажки, -
 
   доносился чей-то высокий ломающийся тенор, -
 
   - А теперь Россия ходит без рубашки.
 
   Ото всего веяло разгулом распустившейся и чающей  скорого  избавления
буржуазии.
   Николай проводил Эмму до самого дома.
   XIX.
 
   Владимир был сыном слесаря и часто помогал отцу в работе. Потому  ему
не стоило особенного труда сделать по восковому слепку  ключ  для  двери
комнаты начальника курсов.
   Сергей зашел к Ботту, объяснил в чем дело и попросил под каким-нибудь
предлогом увести Сорокина на час с курсов.
   - Хорошо! - согласился тот. - Как раз кстати, нам  нужно  съездить  с
докладом о работе отрядов.
   Когда увозивший их экипаж скрылся, Сергей и  Владимир  отправились  в
темный конец коридора, отперли новым ключом дверь, заперлись  изнутри  и
огляделись. Квартира состояла из двух хорошо  обставленных  комнат.  Они
осторожно перерыли все ящики и полки, но ничего подозрительного не  наш-
ли.
   Они уже собрались уходить, как Сергей остановился в маленькой  темной
прихожей возле заставленной  умывальником,  наглухо  завинченной  печки.
Отодвинули... развинтили и открыли тяжелую дверку. В глаза сразу же бро-
сились какие-то бумаги и письма.
   - Ага! - сказал, просмотревши мельком, Сергей. - Это-то нам и  нужно.
Теперь и слежка излишнею будет.
   И он положил все обратно.
   Ночью пришел Николай и подробно рассказал обо всем комиссару и  това-
рищам. Сведений набралось более чем  достаточно.  Решено  было  Сорокина
арестовать сейчас же, а об Агорском сообщить в Чека.  Николай  рассказал
также Ботту о том, что сделала для них Эмма и о ее положении. Ботт охот-
но согласился дать ей небольшие задания по клубной работе на курсах.  На
первое время это было удачным разрешением вопроса.
   Теперь нужно было произвести арест.
   Все четверо направились к кабинету. Сергей подошел и нажал кнопку фо-
нического аппарата, вызывая квартиру. Через несколько  минут  послышался
ответный гудок и потом вопрос:
   - Я слушаю! Кто у телефона?
   - Дежурный по курсам. Вас просят по городскому от начальника гарнизо-
на.
   - Сейчас приду.
   Вскоре послышались шаги, вошел Сорокин и направился к телефону.
   - Алло! Я слушаю. В чем дело?
   - Дело в том, что вы арестованы, - проговорил подходя Ботт.
   А Владимир твердо положил руку на кобур его револьвера.
   Генеральское лицо начальника побагровело от бессильной  злобы,  и  он
понял, кажется, что игра его проиграна, но темные точки направленных  на
него ноганов заставили его отказаться от мысли о сопротивлении. Он ни  о
чем не спросил, не поинтересовался даже  о  причинах  такого  внезапного
ареста, а только процедил негромко:
   - Что же! Пусть пока будет так!
   Его отвели в крепкую камеру бывшего карцера и к дверям и к окну  выс-
тавили надежные парные посты.
   Всю ночь не спали наши товарищи. Долго Ботт говорил с кем-то по теле-
фону, потом отсылал захваченные бумаги с прискакавшим  откуда-то  верхо-
вым. Квартиру обыскали еще раз. Помимо всего там нашли еще тщательно за-
вернутую новенькую генеральскую форму и двадцать пар блестящих,  вызоло-
ченных, на разные чины, погон.
   - Точно целую армию формировать собирался.
   - Кто ж его знает! Разве не из этого же теста были слеплены Деникины,
Каледины и прочие спасатели отечества.
   Наступало утро.
   Из генеральской квартиры ребята перетаскали лучшую мебель в небольшую
светлую комнату возле коридора, занимаемого семьями комсостава. -  Вышло
очень недурно. - Это для Эммы.
   Рано утром с небольшой корзинкой она вышла из дома  и  направилась  к
роще. Там ее уже ожидал Николай.
   - Ну, ты совсем?
   - Совсем, Коля!
   - Не жалко?
   - Нет! - и она, обернувшись, посмотрела в сторону оставленного  дома.
- Теперь уже не жалко!
   - Ну так значит теперь жить и работать по-новому. Не так ли, детка?
   И он, подхвативши, легко подбросил ее в воздух, поймал сильными рука-
ми и поставил на землю.
   - Конечно так!
   Днем Укрчека арестовала обоих Агорских, при которых нашли много  цен-
ных сведений и бумаг. Домик заперли и запечатали.
   Опасная игра изменников на этот раз сорвалась.
   Начальника курсов расстреляли  сами  курсанты.  Его  обрюзгшее  гене-
ральское лицо не выражало ни особенного страха, ни растерянности,  когда
повели его за корпус к роще. Он усиленно сосал всю дорогу  свою  дорогую
пенковую трубку и поминутно сплевывал на сухую, желтую траву.  И  только
когда его поставили возле толстой каменной стены у рощи, он как будто  с
изумлением посмотрел на стоящий перед ним ряд, на окружающих  курсантов,
и окинул всех полным сознания своего собственного  превосходства  взгля-
дом. И в загрохотавшем залпе потерялось последнее, презрительно  брошен-
ное им слово:
   - ...Сволочи!
   Через два дня Петлюра внезапным ударом продвинулся за Фастов  и  очу-
тился чуть ли не под самым Киевом. Это было для всех неожиданностью, так
как предполагали, что красные части продержатся значительно дольше.
 
   XX.
 
   - Слушайте! Слушайте!
   - Тише!
   - Это ветер!
   - Нет, это не ветер.
   - Это орудия.
   - Так тихо?
   - Тихо, потому что далеко.
   - Да... Это орудия.
   Курсанты высыпали на широкий плац, на крыльцо и даже на крышу корпуса
и внимательно вслушивались в чуть слышные порывы воздуха.
   Ежедневные сводки доносили о непрерывном продвижении противника.  Уже
потерян был Курск, отошли: Полтава, Житомир, Жмеринка. Уже подходил враг
с тылу к Чернигову и только еще Киев держался в руках Советской власти.
   Но вскоре очевидно суждено было пасть и ему, так как все  уже  и  уже
сжималось вокруг белое кольцо, и все наглее и смелее  бороздили  бесчис-
ленные банды его окрестности.
   Провода перерывались, маршрутные поезда летели под откос или останав-
ливались перед разобранными путями.
   Шла спешная эвакуация, хотя отправлять что-либо  ценное  поездами  не
представлялось возможности из-за бандитизма. Даже баржи приходили к  Го-
мелю с продырявленными пулями бортами. Со всех сторон теперь, после жес-
токих боев, сюда подходили командные курсы  Украины:  Харьковские,  Пол-
тавские, Сумские, Екатеринославские, Черкасские и другие  -  всех  родов
оружия - для того, чтобы впоследствии сорганизоваться в железную "брига-
ду курсантов", которой и пришлось вскоре принять на свои плечи  всю  тя-
жесть двухстороннего Петлюро-Деникинского удара. Часто теперь по  синему
небу скользили куда-то улетающие и откуда-то прилетающие аэропланы. А по
земле - тяжело пыхтящие бронепоезда, с погнутым осколками снарядов желе-
зом, срывались со станций и уносились на подкрепление частей фронта.
 
   XXI.
 
   Уже пятый день, как отбивается бригада курсантов, - отбивается и  та-
ет. Уже сменили с боем четыре позиции и только отошли на пятую.
   - Последняя, товарищи!
   - Последняя! Дальше некуда!
   Жгло августовское солнце, когда измученные и обливающиеся потом  кур-
санты вливались в старые, поросшие травой, изгибающиеся  окопы,  вырытые
почти что под самым Киевом еще во времена германской оккупации.
   - Вода есть? - еле ворочая пересохшим языком, спросил, подходя к Вла-
димиру, покачивающийся от усталости Николай.
   - На, бери!
   Прильнув истрескавшимися губами к горлышку алюминиевой фляги,  долго,
с жадностью тянул тепловатую водицу.
   Взвизгнув, шлепнулась почти рядом о сухую глину шальная пуля и  умча-
лась рикошетом в сторону, оставивши облачко красноватой пыли.
   - Осторожней! Стань за бруствер.
   И опять напряженная тишина.
   - Говорят, справа пластунов поставили.
   - Много ли толку в пластунах. Два батальона. - Помолчали. Где-то  да-
леко влево загудел броневик, и эхо  разнеслось  по  притихшим  полям.  -
У-ууу!..
   - Гудит!
   Шевельнул потихоньку головками отцветающего  клевера  ветер  и  снова
спрятался.
   - Сережа! Пить хочешь?
   - Дай!
   Выпил все той же тепловато-пресной воды. Отер рукавом  со  лба  капли
крупного пота. Долго смотрел задумчиво в убегающую даль пожелтевших  по-
лей и вздохнул тяжело.
   - Стасин убит?
   - Убит!
   - А Кравченко?
   - Кравченко, тоже!
   - Жалко Стасина!
   - Всех жалко! Им-то еще ничего, а вот  которые  ранеными  поостались!
Плохо!
   - Федорчук застрелился сам.
   - Кто видел?
   - Видели! Пуля ему попала в ногу. Приподнялся, махнул рукой товарищам
и выстрелил себе в голову.
   Жужжал по земле над поблекшей травою мохнатый шмель спокойно.
   Жужжал в глубине ослепительно-яркого неба аэроплан однотонно.
   - Жжз-жжж!
   И смерть чувствовалась так близко, близко. Не тогда, когда шум,  гро-
хот, а вот сейчас, когда все так безмолвно и тихо... Жжз-жжж!..
   - Тах-та-бах!..
   - Вот она!
   - Тах-та-бабах.
   - Вот!.. Вот она!
   И дальше в грохоте смешались и мысли, и взрывы, и время. Прямо  перед
глазами, - цепь... другая. - Быстрый и судорожный огонь.
   - Ага, редеют!
   Батарея...
   - Наша! Отвечает!
   Еще и еще цепи, еще и еще огонь. Окопы громятся чугуном и  сталью,  и
нет уже ни правильного управления, ни порядка. И бой идет в открытую, по
полям.
   Трудно... тяжело!..
   - Врете, чортовы дети. Не подойдете!
   Кричит оставшийся с несколькими нумерами пулеметчик:
   - Врете, собачьи души!
   И садит ленту за лентой в наступающих.
   - Бросай винтовки!... О-го-го, бросай!
   - Получай! Первую!.. вторую!..
   И с треском рвутся брошенные гранаты перед кучкой нападающих на  кур-
санта петлюровцев.
   Стремителен, как порыв ветра, с гиканьем вырывается откуда-то  эскад-
рон и взмахивает тяжелым ударом в одну из передних рот.
   - Смыкайся! Смыкайся! - кричит Сергей. Но его голос совершенно  теря-
ется посреди шума и выстрелов.
   Эскадрон успевает врубиться в какой-то оторвавшийся  взвод,  попадает
под огонь пулеметов и мчится, растеривая всадников, назад.
   Пулеметчик, с разбитой пулею ногой, уже остался  один  и,  выпустивши
последнюю ленту, поднимает валяющийся карабин и стреляет в упор,  разби-
вая короб "максима" с криком:
   - Нате! Подавитесь теперь, сволочи!
   На фланге бронепоезд, отбиваясь из орудий, ревет и мечется. Его песня
спета, полотно сзади разбито.
   - Горинов, отходим! - кричит Сергею под самое ухо Ботт.  -  Бесполез-
но... уже охватывают.
   Справа петлюровцы забирали все глубже и глубже и густыми массами  ки-
дались на тоненькую цепь. Пластуны не выдержали и отступили.
   - Кончено?
   - Кончено, брат!
   С хрипом пролетел и бухнулся почти рядом, вздымая клубы черной пыли и
дыма, взорвавшийся снаряд. Отброшенный с силою упал, но тотчас же  вско-
чил невредимым Владимир. С разорванной на груди рубахой,  шатаясь,  под-
нялся Сержук. Шагнул, как бы порываясь что-то сказать товарищам, и  упал
с хлынувшей из горла кровью.
   А влево на фланге что-то гулко ахнуло, перекатившись по полям и  заг-
лушая трескотню ружейных выстрелов. И белое  облако  пара  взвилось  над
взорванным броневиком.
   Разбитые части отступали.
 
   XXII.
 
   Вот и беленькие домики окраин Киева. Здесь Петлюра и Деникин не  нуж-
ны. В страхе перед надвигающейся напастью их  обитатели  попрятались  по
погребам и подвалам.
   Беспорядочно и торопливо вливались смешавшиеся остатки красных частей
в город.
   Чем больше они подвигались к центру, тем больше попадался им на глаза
торопящийся и снующий народ. Носились  мотоциклеты,  гудели  автомобили,
тянулись бесконечные обозы, и кучками, с узлами на плечах,  уходили  ка-
кие-то люди.
   - Это - беженцы, рабочие! - пояснил кто-то. - Кто от деникинцев,  кто
от петлюровцев. Чорт их знает, который захватит раньше город.
   Шли не останавливаясь дальше. Вот налево и бывшая  курсовая  обитель.
Золотило заходящее солнце верхушки знакомой зеленой  рощи,  еще  недавно
шумной и оживленной, а теперь пустой и безмолвной.
   Молчал черными пятнами распахнутых окон покинутый корпус. И  стройно,
точно бессменные часовые, застыли рядами тополя вокруг безлюдного плаца.
   Стало больно. Но скорей - мимо и мимо, - некогда...
   В разных концах города раздавались с чердаков выстрелы  по  отступаю-
щим. Бухали церковные колокола, - где набатом, где  пасхальным  перезво-
ном.
   Это торжествовала контр-революция.
   Но вот и Цепной мост. Не без труда наши товарищи протиснулись к  нему
и, подхваченные людской массою, стали продвигаться вперед.
   Где-то на окраинах стала раздаваться трескотня и сзади  задавили  еще
отчаянней.
   Нельзя было сказать, что по мосту двигался кто-нибудь самостоятельно.
Тысячи человек втиснувшись текли по нему, плотно прижавшись друг к  дру-
гу.
   Возле Сергея автомобиль, с попортившимся почему-то мотором, захвачен-
ный общим течением, продолжал  продвигаться  безостановочно,  вместе  со
всеми. Огромный мост скрипел, дрожал, и - казалось - вот  вот  рухнет  в
волны Днепра.
   Наконец-то - и на том берегу. Двинулись без передышки дальше по  пря-
мому шоссе - надо было торопиться. Потому что - если по  этой  массе  да
успеть поставить с гор трехдюймовки? - При одной мысли становилось  даже
страшно.
   Еще немного, - миновали слободку и с  шоссе  свернули  на  Броварский
лес.
   Было уже совсем темно. Сотни груженых подвод тащились куда-то выбива-
ющимися из сил лошадьми по ночной, корявой и загроможденной дороге.
   Изредка из города, раскатываясь гулким эхом, ахал снаряд, потом  дру-
гой, через некоторое время третий, и так все время.
   Испуганные лошади шарахались в стороны, выламывая оглобли и выворачи-
вая воза.
   В темноте то и дело попадались какие-то валяющиеся поперек пути  кор-
зинки, тюки, ящики.
   Повсюду, спотыкаясь, бродили невидимыми  массами  беженцы,  курсанты,
отбившиеся от частей красноармейцы. Все это, в глубоком  мраке,  перепу-
танное, стихийное, создавало представление о каком-то мифическом  хаосе.
Головы большинства сверлила только одна мысль. "Потом!..  все  потом!  а
сейчас отдохнуть... спать!" Многие дремали на-ходу, придерживаясь за ог-
лобли или перекладину телеги и еле переставляя ноги. Некоторые  присажи-
вались у края дороги перевести дух и совершенно помимо своей воли  засы-
пали. Через них перешагивали, об них спотыкались, но они не слыхали и не
чувствовали.
   Сергей с товарищами возле отдыхающих остатков своей роты стоял на вы-
соком лесистом бугру, всматриваясь в сторону Киева.
   Пора было уходить.
   - Ну! Прощай, Украина! - сказал один.
   - Прощай! - мысленно, эхом, повторили другие.
   - Опять здесь скоро будем!
   - Будем!..
   Далеко внизу черным блеском отсвечивал изгибающийся Днепр. По темному
небу бродил бесшумно прожектор. И где-то на окраинах  занималось  зарево
пожара.
   И точно последний прощальный салют уходящим, ослепительно-ярким блес-
ком вдруг вспыхнуло небо. Потом могучий гул, точно  залп  сотен  орудий,
прокатился далеко по окрестностям. Утих!.. Потом еще и еще. И заметалась
вспугнутая темная ночь. И казалось, что судорожно вздрагивала земля.
   Это рвались пороховые погреба оставленного города.
 
   Конец первой повести.
   Арк. Голиков.
 
   В ДНИ ПОРАЖЕНИЙ И ПОБЕД.
 
   Часть вторая.
 
   "Революция в опасности!" - красными молниями бил радиотелеграф.
   "Революция в опасности!" - огненными буквами повторяли плакаты.
   И снова заколыхались усталые и полуголодные люди и гулким эхом, пере-
катываясь от края до края РСФСР, ширился и креп брошенный в ответ из  ее
недр новый боевой клич:
   - Не сдадимся!..
   - Выдержим!..
   - Победим!
   Тянулись хищные лапы генералов к центру  Красной  России.  И  рвались
вперед белые своры, заранее предвкушая торжество кровавой расправы.
   Пригреваемые приближающимся солнцем генеральских  эполет,  проснулись
полуиздохшие змеи-предатели и злобно  зашипели,  приноравливаясь  тайком
пустить капли смертельного яда поближе к сердцу пролетарской Республики.
   Работал шпион Локкарта.
   Готовились его белые шайки прийти изнутри на помощь наступающей  тем-
ной реакции.
   Хоронил московский пролетариат погибших на посту товарищей, вырванных
из его среды взрывом белогвардейских бомб.
   И думалось многим, что доживает последние недели и даже дни Советская
Россия.
   Но зорко смотрел пролетариат-часовой.