светской  привычке  они  смеялись
неизвестно чему (хотя поводов для смеха у  них  было  с  каждым  днем  все
меньше)  и   имели   беспечный   вид   визитеров,   приехавших   к   своим
соседям-помещикам (они мне всегда напоминали сцены в этом роде); гости уже
побывали в церкви, прогулялись по парку, и теперь хозяева  уговаривают  их
остаться на ленч. Время ленча уже прошло, но было  еще  не  поздно  выпить
чашечку чая, - я знал, что они бы не отказались. А между тем я только  что
работал с таким жаром, и мне не хотелось, чтобы этот жар остыл,  пока  мой
натурщик будет готовить чай, а я буду ждать его; к тому же день быстро шел
на убыль. И тогда я обратился к миссис Монарк, - не может ли она взять  на
себя эти обязанности? Услышав мою просьбу, она вспыхнула, на миг вся кровь
бросилась  ей  в  лицо.  Она  кинула  быстрый  взгляд  на   мужа,   словно
телеграфируя ему  что-то,  и  получила  такой  же  безмолвный  ответ.  Еще
мгновение, и они опомнились: должно быть, никогда  не  унывающий  и  более
сообразительный майор просигнализировал жене, что капризы здесь неуместны.
Должен признаться, что их уязвленная гордость отнюдь  не  вызвала  у  меня
сочувствия - наоборот, мне даже захотелось  проучить  их  поосновательнее.
Они засуетились, стали вынимать из шкафа  чашки  и  блюдца,  поставили  на
огонь чайник. Я знаю: у них было такое ощущение,  будто  они  прислуживают
моему слуге. Когда чай был готов, я сказал: "Налейте ему чашечку,  он  так
устал". Миссис Монарк принесла ему чай на то место, где  он  стоял,  и  он
принял чашку из  ее  рук,  -  ни  дать  ни  взять  джентльмен  на  приеме,
прижимающий локтем свой шапокляк.
   Тогда  я  понял  весь  смысл  происшедшего:  чтобы  угодить  мне,   она
пересилила себя, причем сделала это красиво,  и  теперь  я  должен  как-то
отблагодарить ее. Встречаясь с ней после этого,  я  каждый  раз  спрашивал
себя, что же я могу для нее сделать. Приглашать их на сеансы я  больше  не
мог, я чувствовал, что, продолжая использовать их, я делаю большую  ошибку
и обрекаю себя на неудачи. Да, да, я стал работать плохо, очень плохи были
все те шаблонные рисунки, для которых они позировали,  -  об  этом  теперь
говорил не только Хоули. Я послал в издательство целую серию иллюстраций к
"Рэтленду Рэмзи" и услышал в ответ куда более  убедительную  критику,  чем
его  дружеские  предостережения.  Художественный  консультант  фирмы,  для
которой я работал, считал, что во многих из них совсем нет того,  чего  от
меня ожидали. Это были по большей части иллюстрации как раз к тем  сценам,
в которых фигурировали супруги Монарк. Я не стал уточнять, чего именно  от
меня ожидали; надо было смотреть правде в глаза:  заказы  на  другие  тома
могли от меня уплыть. В отчаянии я накинулся на мисс Черм  и  перепробовал
ее на всех ролях и во  всех  ракурсах.  Я  объявил  во  всеуслышание,  что
главным героем отныне будет Оронте; мало того - в  одно  прекрасное  утро,
когда майор заглянул ко мне с намерением узнать, не  нужен  ли  он,  чтобы
закончить рисунок для "Чипсайда", начатый на прошлой неделе, я сказал, что
передумал и буду делать рисунок с  моего  слуги.  При  этих  словах  майор
побледнел и уставился на меня.
   - Неужели  таким  вы  представляете  себе  английского  джентльмена?  -
спросил он.
   Я был недоволен собой, я нервничал, а работа  стояла,  и  я  ответил  с
раздражением:
   - Не разоряться же мне по вашей милости, дорогой майор!
   Это было ужасное замечание. Он еще немного постоял, а затем, не  говоря
ни слова, вышел из мастерской. Когда он ушел, я вздохнул с облегчением:  я
был уверен, что больше не увижу его. Я не сказал ему определенно, что  мою
работу могут забраковать, но меня раздражало, что сам он  не  почувствовал
приближения катастрофы, что наше бесплодное  сотрудничество  не  послужило
для него уроком и он не постиг вместе со мной ту истину, что в  обманчивой
атмосфере искусства даже самые высокие достоинства объекта могут оказаться
бесполезными из-за своей невыразительности.
   Я был в расчете со своими приятелями, и все же нам  довелось  увидеться
еще раз. Через три дня они снова пришли ко мне,  на  этот  раз  вместе,  и
после всего случившегося их появление не предвещало ничего  хорошего.  Оно
свидетельствовало о том, что никакой другой работы  они  найти  не  могут.
Должно быть, они уже собирали семейный совет и  обсуждали  свое  невеселое
положение во всех подробностях; они уже успели переварить дурные  вести  о
том, что в собрании сочинений им не бывать. Теперь, когда они не могли мне
быть полезны даже в работе для "Чипсайда", их обязанности стали  уж  очень
неопределенными, и  я  был  вправе  считать,  что  они  пришли  просто  из
вежливости и в знак примирения - словом, с прощальным визитом.  В  глубине
души я даже обрадовался тому, что мне сейчас некогда возиться с ними:  мои
натурщики позировали вместе, и я корпел над композицией,  которая  обещала
принести мне славу. Идея  композиции  была  навеяна  сценой,  где  Рэтленд
Рэмзи,  придвинув  свой  стул  поближе  к  сидящей  за  роялем  Артемизии,
собирается  сказать  ей  нечто  чрезвычайно  важное,  а  она  с   показным
равнодушием смотрит на свои пальчики, извлекающие из инструмента  какую-то
сложную пьесу. Мисс Черм за роялем мне доводилось рисовать и раньше -  это
у нее всегда получалось безукоризненно поэтично и  грациозно.  Теперь  мне
надо было, чтобы обе фигуры "компоновались", не  уступали  одна  другой  в
напряженности переживания, и маленький итальянец отлично  вписался  в  мой
замысел. Влюбленные из романа стояли у меня перед глазами как живые, рояль
был выдвинут; мне оставалось только уловить  очарование  юности  и  робкой
любви,  разлитое  в  этой  сцене,  и  запечатлеть  его  на  бумаге.  Гости
заглядывали мне через плечо; я обернулся и приветливо посмотрел на них.
   Они ничего не сказали в ответ, но я привык общаться с людьми без слов и
продолжал работать, ободряемый ощущением, что я наконец нашел  единственно
правильное решение, и лишь слегка расстроенный  тем,  что  мне  так  и  не
удалось избавиться от них. И тут я вдруг услышал где-то рядом или, точнее,
надо мной  приятный  голос  миссис  Монарк:  "По-моему,  ей  надо  немного
привести в порядок прическу". Я поднял голову и с удивлением  увидел,  что
она как-то особенно пристально разглядывает мисс Черм, сидевшую  спиной  к
ней. "Я только чуть-чуть подправлю, вы не возражаете?" -  продолжала  она.
Услышав  эти  слова,  я  неожиданно  для  самого  себя  вскочил  на  ноги,
по-видимому, подсознательно опасаясь, как бы она чего-нибудь не сделала  с
моей юной героиней. Она меня успокоила взглядом,  которого  я  никогда  не
забуду - должен признаться, что я был бы счастлив,  если  бы  мне  удалось
нарисовать _эту_ сцену, - и подошла к моей натурщице. Склонившись над мисс
Черм и положив ей руку на плечо, она ласково  заговорила  с  ней.  Девушка
быстро сообразила, что хочет сделать миссис  Монарк,  и  с  благодарностью
согласилась. Та сделала несколько быстрых  движений,  и  непокорные  кудри
мисс Черм легли так, что она стала теперь еще очаровательней. Никогда  еще
мне не доводилось видеть, чтобы человек оказывал услугу своему ближнему  с
такой героической самоотверженностью. Миссис Монарк  повернулась,  глубоко
вздохнула и пошла, посматривая по сторонам с таким  видом,  будто  искала,
что бы ей еще сделать; затем  она  нагнулась  с  благородным  смирением  и
подняла с полу тряпку, выпавшую из моего этюдника.
   Тем временем майор тоже подыскивал себе дело и, отправившись  в  другой
конец мастерской, увидел перед собой посуду  и  столовый  прибор  -  следы
моего завтрака, забытые и неприбранные. "Послушайте, а в _этом_ я могу вам
помочь?" - крикнул он мне, безуспешно пытаясь скрыть  дрожь  в  голосе.  Я
согласился со смехом  (боюсь,  что  смех  вышел  неловкий),  и  в  течение
ближайших десяти минут моя работа шла под  аккомпанемент  нежно  звенящего
фарфора и стекла и брякающих чайных ложечек. Миссис Монарк помогала мужу -
они вымыли посуду, убрали ее в шкаф. Затем они отправились в мою маленькую
буфетную, и после их ухода я обнаружил,  что  все  мои  ножи  начищены,  а
скромный запас посуды блестит так, как не блестел с  незапамятных  времен.
Должен признаться, когда я почувствовал, как красноречиво говорило за себя
то, что они делали, - контуры моего  рисунка  на  мгновение  смазались,  и
изображение поплыло. Они признали  свою  несостоятельность,  но  не  могли
смириться с мыслью о грозящей им гибели.  Они  в  замешательстве  склонили
головы перед жестоким  и  противоестественным  законом,  в  силу  которого
реальность могла оказаться намного ниже в цене, чем  иллюзия;  но  они  не
хотели умирать с голоду. Если мои слуги ходят у меня в натурщиках,  почему
бы моим натурщикам не пойти ко мне в услужение? Можно  поменяться  ролями:
те будут позировать, изображая леди и джентльменов, а _они_ будут  за  них
работать,  и  тогда  им  не  придется  уходить  из  мастерской.  Это   был
безмолвный, но страстный призыв, - они взывали ко  мне  не  прогонять  их.
"Разрешите нам остаться, мы будем делать _все_",  -  вот  что  они  хотели
сказать.
   Когда все это свалилось на меня, мое вдохновение улетучилось.  Карандаш
выпал у меня из рук; сеанс  был  сорван,  и  я  отослал  моих  натурщиков,
которые тоже были явно сбиты  с  толку,  оробели  и  притихли.  Я  остался
наедине с майором и его женой и пережил несколько очень неприятных  минут.
Он вложил их мольбу в одну фразу: "Так вот я и говорю: а  может,  все-таки
возьмете нас?" Я не мог их взять - было бы слишком  больно  смотреть,  как
они выносят мое помойное ведро; но я сделал вид, что у меня  найдется  для
них работа еще примерно на  неделю.  Затем  я  дал  им  денег,  чтобы  они
поскорее уходили, и больше я их  не  видел.  Заказ  на  следующие  тома  я
все-таки получил, но мой друг Хоули твердит,  что  ущерб,  нанесенный  мне
майором и миссис Монарк, дает себя знать и сейчас: это из-за них я свернул
с  прямого  пути.  Если  это  и  правда,  я  не  жалею,  что  заплатил  за
преподнесенный мне урок.



КОММЕНТАРИИ

   1. Килберн - в конце XIX века северо-западный окраинный район Лондона.
   2. Так звали жившего в первой половине XVII века автора книг "Правдивое
известие о сражении в Новой Англии между англичанами и дикарями" (1638)  и
"Плач Германии" (1638). Однако, по-видимому, здесь это  реальное  лицо  не
имеется в виду. Джеймс имел обыкновение  выписывать  в  тетрадь  различные
имена, фамилии, названия, которые могли бы ему  пригодиться  впоследствии.
Возможно, что именно так обстояло дело и в данном случае.
   3. Мейда Вейл - улица, начинающаяся в Килберне и идущая по  направлению
к Гайд-парку.
   4. Букингемский дворец - королевская резиденция в Лондоне.
   5. Имеется в виду собор святого Петра в Риме.