й что-нибудь случилось, а  как  раз
потому, что все у меня в полном порядке. Да если бы что и случилось, я  бы
вряд ли стала вам писать об этом - переждала бы тяжелое время, и  все.  Но
сейчас как раз все благополучно, а пишу я реже из-за того, что тут  вокруг
меня столько интересного - и просто не хватает времени!  Поистине  в  этот
дом меня привела рука  провидения,  и,  несмотря  на  все  препятствия,  я
успеваю сделать здесь для себя много полезного. Я даже удивляюсь, как  это
я нахожу время, чтобы все успевать; но стоит мне вспомнить, что на  Европу
у меня отведен _только один год_, мне становится  жалко  терять  даже  час
драгоценного времени.
   Говоря о препятствиях, я имела в виду неудобства, с которыми  сопряжены
мои занятия французским языком. Беда в том, что вокруг меня слишком  много
говорят по-английски - и это, можно сказать, в родовом  гнезде  французов!
Вообще английскую речь можно услышать где угодно, но  уж  тут-то  я  этого
никак не ожидала. Однако меня это нимало не  обескураживает,  и  я  говорю
по-французски  когда  только  могу,  в  том  числе  и  с  живущими   здесь
англичанами и  американцами.  Кроме  того,  каждый  день  у  меня  урок  с
мадемуазель Мезонруж (старшей дочерью хозяйки), а по вечерам, от восьми до
одиннадцати, разговорная практика в общей гостиной, с самой мадам Мезонруж
и знакомыми, которые приходят ее  навестить.  По  счастью,  у  нее  сейчас
гостит ее кузен, молодой француз, мосье Вердье, и я  стараюсь  говорить  с
ним при всяком удобном случае.  Я  беру  у  него  _дополнительные  частные
уроки_ и часто гуляю с ним по городу.  В  один  из  ближайших  вечеров  мы
собираемся вместе посетить оперу. И еще  мы  задумали  вместе  обойти  все
парижские картинные галереи. Он говорит не закрывая рта,  как  большинство
французов, и я уверена, что общение с ним  меня  чрезвычайно  обогатит.  К
тому же он очень красив и обладает безукоризненными манерами; мне он то  и
дело отпускает комплименты - боюсь, не всегда _искренне_. Когда я  вернусь
домой, я перескажу вам кое-что из того, что он мне тут  успел  наговорить.
Думаю, что многое в его словах покажется вам странным,  хотя  слушать  все
это очень приятно.
   Вечерние разговоры в гостиной (от восьми до одиннадцати)  часто  бывают
необыкновенно увлекательными, и мне тогда становится жаль, что тут нет вас
или  хотя  бы  каких-нибудь   бангорских   знакомых.   Даже   не   понимая
по-французски, вы  бы  получили  удовольствие,  если  бы  просто  все  это
послушали. Французы столько умеют выразить! Мне иногда кажется, что у  нас
в Бангоре никто не мог бы столько всего выразить (впрочем,  там  у  нас  и
выражать-то особенно нечего!). По-моему, наши земляки о многом  просто  не
решаются говорить; а между тем, как я  убедилась,  занимаясь  французским,
человек часто сам не подозревает, _что_ он  способен  сказать,  покуда  не
раскроет рот и не заговорит! Мне кажется, бангорцы заранее опускают  руки:
ни на какие усилия они не способны. (И к Вильяму Плэтту это относится  _не
в последнюю очередь_!)
   Право не знаю, что только станут  думать  обо  мне,  когда  я  вернусь.
По-моему, я в Европе приучилась  открыто  говорить  о  чем  угодно.  Меня,
пожалуй, заподозрят в неискренности; но ведь если все таишь про себя и  не
высказываешь начистоту, в этом  гораздо  больше  неискренности!  Я  успела
подружиться со всеми  в  доме  -  вернее  сказать  (вот  вам  пример  моей
искренности!), _почти_ со всеми. Мне никогда  до  сих  пор  не  доводилось
бывать  в  таком  интересном  обществе.  Здесь  живет  еще  одна   молодая
американка - как раз она мне  менее  симпатична,  чем  остальные,  но  это
только потому, что она сама не  хочет  мне  нравиться.  А  мне  бы  ужасно
хотелось сойтись с ней  поближе,  потому  что  она  необыкновенно  мила  и
привлекательна; но она, по-моему, не желает меня замечать и не  испытывает
ко мне никакой симпатии.  Она  из  Нью-Йорка,  невероятно  хорошенькая,  с
чудесными глазами, с нежным личиком; потом она чрезвычайно элегантно одета
и вполне могла бы выдержать сравнение с любой европейской модницей. Но мне
почему-то кажется, что она  не  хочет  со  мной  знаться;  она  как  будто
старается  дать  мне  понять,  что  я  ей  не  ровня.   Такие   надменные,
высокомерные героини бывают в романах, а  в  жизни  они  мне  ни  разу  не
встречались. Во всяком случае, никто никогда не подчеркивал, что я  им  не
ровня. Поначалу было даже интересно  -  вот,  думаю,  какая  мне  попалась
гордая красавица, точь-в-точь как  в  книжке.  Я  целыми  днями  твердила:
"гордячка, гордячка", и в то же время мне  хотелось,  чтобы  она  подольше
держалась так же неприступно. А она и вправду продолжала задирать нос -  и
все это так долго тянулось, что мне в конце концов стало  не  по  себе.  Я
никак не могла взять в толк, что я такого сделала, да  и  до  сих  пор  не
понимаю. Похоже, что она меня в чем-то подозревает или ей что-то  на  меня
наговорили. Если бы так себя держали со мной какие-нибудь другие  девушки,
я бы не придала этому значения; но эта на вид такая утонченная, и если  бы
я с ней подружилась, она бы наверное оказалась такой  содержательной,  что
мне прямо обидно, и я все время об этом думаю. Непременно выведаю,  что  у
нее за причина сторониться меня - какая-то причина ведь должна  быть;  мне
прямо не терпится узнать, в чем дело.
   Позавчера я даже решилась подойти и заговорить с ней: я  подумала,  что
так  будет  лучше  всего:  Я  сказала,  что  хотела  бы  с   ней   поближе
познакомиться, прийти к ней как-нибудь посидеть и  поболтать  (я  слышала,
что у нее очень славная комнатка) и что если ей на меня  наговаривают,  то
пусть она мне все откровенно расскажет, когда я зайду.  Но  она  выслушала
это все ужасно надменно, просто окатила меня  презрением  -  сказала,  что
никогда ничего обо мне вообще не слышала и что якобы комната у нее слишком
тесная и гостей ей принимать негде. Может быть, все это так и есть,  но  я
тем не менее уверена, что тут  что-то  кроется.  Почему-то  она  настроена
против меня, и я непременно  докопаюсь  до  причины,  даже  если  придется
расспрашивать всех подряд - без этого я просто  не  уеду!  Мне  прямо  _не
терпится_ узнать. Может быть, она считает меня недостаточно  утонченной  -
или вдруг до  нее  дошли  какие-нибудь  плохие  отзывы  о  Бангоре?  Прямо
немыслимо! Помните, когда Клара Барнард  гостила  в  Нью-Йорке,  три  года
назад, как все с ней носились? А уж Клара-то  бангорка  до  мозга  костей.
Спросите-ка  Вильяма  Плэтта  -  он  не  бангорец,  у  него  должно   быть
беспристрастное мнение, - достаточно ли утонченная девушка Клара Барнард.
   Кстати (a propos, как говорят французы) об утонченности. Тут живет  еще
один американец, бостонец, из которого утонченность так и лезет. Зовут его
мистер Луи Леверет (по-моему, очень красивое имя); лет ему около тридцати.
Он  невысокий  и  довольно   болезненного   вида   -   страдает   каким-то
расстройством печени. Но говорит он чрезвычайно содержательно, и я  слушаю
его просто  с  наслаждением  -  он  высказывает  такие  прекрасные  мысли.
Конечно, слушать его  мне  не  полагалось  бы,  поскольку  говорит  он  не
по-французски; но, по счастью, он вставляет в свою речь массу  французских
выражений. Говорит он совершенно в другом духе, чем мосье Вердье - не  так
сыплет комплиментами, а все больше на серьезные темы. Он обожает искусство
и рассказал мне о живописи много такого, до чего мне самой никогда  бы  не
додуматься; я даже не представляю себе, где можно было бы  вычитать  такие
мысли.  Искусство  он  ставит  превыше  всего  и  говорит,  что   мы   его
недостаточно ценим. В Европе живопись ценят  очень  высоко;  но  у  нас  в
Бангоре, по-моему, ее недооценивают,  и  я  тут  как-то  не  удержалась  и
совершенно честно ему в этом  призналась.  Если  бы  у  меня  были  лишние
деньги, я бы купила несколько картин, увезла бы их в  Бангор  и  повесила.
Мистер Леверет говорит, что они бы от этого только выиграли - не  картины,
конечно, а бангорцы. Он  считает,  что  французы  замечательный  народ,  и
говорит, что их мы тоже недостаточно ценим. Я тут как-то не  удержалась  и
заметила, что, во всяком случае, сами они  ценят  себя  предостаточно.  Но
слушать,  как  он  рассуждает  о  французах,  ужасно  интересно;  это  так
обогащает, так расширяет кругозор - а ведь за  этим  я  сюда  и  приехала.
Поэтому я стараюсь с ним побольше говорить о Бостоне, хоть и понимаю,  что
это нехорошо - запретное удовольствие!
   Впрочем, Бостон никуда от меня не  денется,  если  только  мне  удастся
осуществить свой план, свою заветную мечту - переехать туда  жить.  Сейчас
мне надо всеми силами осваивать европейскую, культуру, а  Бостон  оставить
напоследок. Но мне не терпится заранее знать,  что  меня  там  ожидает,  а
общение с коренным жителем в этом смысле так ценно! Неизвестно, когда  еще
мне подвернется настоящий бостонец. Да, если в Бостоне  много  таких,  как
мистер Леверет, недостатка в культуре я испытывать не буду - только бы моя
мечта исполнилась! У него культуры хоть отбавляй. Но удивительно все-таки,
какие разные бывают люди.
   Взять к примеру двух англичан, которые здесь живут,  -  они,  по-моему,
тоже люди культурные и образованные,  но  их  культуру  я  вряд  ли  смогу
усвоить, хоть я и очень стараюсь. Мне ужасно нравится, как они говорят,  и
я даже иногда подумываю - а не бросить ли учить французский и не научиться
ли вместо этого говорить на  своем  родном  языке  так,  как  говорят  эти
англичане?.. Главное, разумеется, не в том, что они говорят (хотя иной раз
от них можно  услышать  довольно  любопытные  вещи),  а  в  том,  как  они
произносят; да и голос у обоих на редкость приятный.  Казалось  бы,  такая
изысканная манера говорить  должна  стоить  огромных  усилий,  однако  мои
англичане и говорят, да и все  остальное  делают  необычайно  легко.  "Мои
англичане" - это брат и сестра, приблизительно моего возраста и, по-моему,
из аристократического рода. С ними я общаюсь  очень  много  -  говорить  с
англичанами я могу себе позволить чаще, чем с американцами, хотя бы  из-за
языка. У меня такое ощущение, что, когда я  с  ними  разговариваю,  я  как
будто учу совершенно новый язык.
   Забавно - когда я уезжала из дому, я и подумать бы не могла, что еду  в
Европу изучать _английский_. Если я  и  вправду  успею  его  выучить,  вы,
наверное, перестанете меня понимать - вам такая манера  говорить  вряд  ли
понравится. Да и все в  Бангоре  наверняка  станут  меня  осуждать.  Между
прочим, в Бангоре, как нигде больше, принято  осуждать  всех  и  вся  -  в
Европе ничего подобного нет. Я пришла к выводу, что наши земляки -  так  и
можете им передать - вообще  _чересчур  привередливы_.  Но  я  начала  вам
рассказывать о моих англичанах. Как бы мне  хотелось,  чтобы  вы  их  себе
представили! Она необыкновенно  хороша  собой  и  держится  скромно,  даже
замкнуто, однако при этом одевается так, что привлекает всеобщее внимание:
я это заметила, когда мы тут как-то вместе прогуливались по городу. На нее
буквально все смотрели, а она словно и не замечала ничего - пока я в конце
концов не обратила на это ее внимание. Мистер Леверет  в  восторге  от  ее
туалетов и называет их "одежды будущего". А по-моему, правильнее  было  бы
сказать "одежды прошлого"  -  ведь  англичане,  как  известно,  отличаются
приверженностью к прошлому. Я так и сказала тут как-то мадам де Мезонруж -
что мисс Вейн одевается в одежды прошлого. На это она,  усмехнувшись,  как
хотите сказать - прошлого  сезона?  (фр.)]  (попросите-ка  Вильяма  Плэтта
перевести - он ведь меня уверял, что прекрасно понимает по-французски).
   Я вам уже как-то писала,  что  я  и  раньше  интересовалась  положением
женщины в Англии, а теперь решила воспользоваться знакомством с мисс Вейн,
чтобы получить дополнительные сведения по женскому вопросу. Я  ее  усердно
выспрашивала, но ничего толком узнать не  удалось.  Стоило  мне  коснуться
этой темы, как она тут  же  заявила,  что  положение  женщины  зависит  от
положения ее отца, старшего брата, мужа и т.д. Далее она сообщила, что  ее
собственное положение вполне ее устраивает, поскольку ее отец  кем-то  там
приходится (не помню  точно  кем)  какому-то  лорду.  Она  ставит  знатное
родство превыше всего, я же усматриваю в  этом  доказательство  того,  что
положение женщины в Англии оставляет желать  лучшего.  Если  бы  оно  было
удовлетворительным, оно бы не зависело от положения родственников -  пусть
даже самых близких. Я не очень-то  разбираюсь  в  лордах,  и  меня  ужасно
раздражает ее манера (хотя вообще она милейшее создание) рассуждать о  них
так, как будто и я обязана знать все эти тонкости.
   Я стараюсь при всяком удобном случае задавать ей один и тот же  вопрос:
не считает ли она, что все люди равны. Но она упорно отвечает, что  нет  и
что она, например, никак не может считать  себя  ровней  леди  такой-то  -
супруге того самого знатного родственника. Я  изо  всех  сил  стараюсь  ее
переубедить, но она совершенно не  хочет  переубеждаться,  а  когда  я  ее
спрашиваю, придерживается ли сама леди такая-то подобных взглядов, то есть
считает ли и  она,  что  мисс  Вейн  ей  не  ровня,  то  моя  англичаночка
вскидывает на меня свои хорошенькие глазки и отвечает: "Ну разумеется!"  А
если  я  ей  говорю,  что  со  стороны  ее  родственницы  это   прямо-таки
непорядочно, она не принимает моих слов всерьез и  только  повторяет,  что
леди такая-то "очень милая дама". Ничего себе милая!  Будь  она  на  самом
деле милая, у нее не было бы таких нелепых понятий. Я сказала, что у нас в
Бангоре иметь такие понятия считается признаком дурного воспитания, но  на
это мисс Вейн сделала такое удивленное лицо, будто она о  нашем  городе  и
слыхом не слыхала. Мне часто хочется хорошенько ее  встряхнуть,  хотя  она
такое кроткое создание.  И  если  она  позволяет  вбивать  себе  в  голову
подобную чушь без малейшего возмущения, то _меня_ это  глубоко  возмущает.
Меня возмущает и ее брат, потому что она его ужасно  боится  -  это  прямо
бросается в глаза и многое  дополнительно  проясняет.  Она  ставит  своего
брата превыше всего, трепещет перед ним, как школьница, и  считает  это  в
порядке вещей. Он совершенно подавляет ее - не только  физически  (это  бы
еще _можно_ понять - сам он  высокий  и  широкоплечий,  и  кулаки  у  него
здоровенные), но и морально, и интеллектуально. Тем не менее  никакие  мои
доводы не действуют, и на ее примере  я  убеждаюсь  в  истинности  старого
житейского наблюдения - боязливому смелости не одолжишь.
   Сам мистер Вейн - ее брат - находится во власти тех же предрассудков, и
когда я ему говорю - а я стараюсь повторять это при всяком удобном случае,
- что сестра ему не подчиненная (даже если она сама с  этим  свыклась),  а
равная, а может быть, кое в чем и превосходит брата, и  что  если  бы  мой
собственный брат, у нас в Бангоре, осмелился обращаться со мной  так,  как
он обращается с этой бедной  девочкой,  у  которой  не  хватает  решимости
поставить его на место, то горожане устроили  бы  митинг  протеста  против
оскорбления женского достоинства, - так вот, когда я ему  высказываю  свое
мнение (обычно это бывает за обедом или за завтраком),  он  встречает  мои
слова таким  оглушительным  хохотом,  что  на  столе  начинают  дребезжать
тарелки.
   Но я утешаюсь тем, что есть человек, который всегда  проявляет  к  моим
словам явный интерес, - это мой сосед по столу, профессор-немец; подробнее
я о нем напишу как-нибудь в другой раз. Он ученый до мозга костей и всегда
стремится узнать что-то новое. Он одобрительно  относится  почти  ко  всем
моим высказываниям и после обеда, в гостиной,  часто  подходит  ко  мне  и
задает разные вопросы. Я даже не  всегда  могу  вспомнить,  что  именно  я
говорила, и мне трудно бывает четко  выразить  собственные  мысли.  Но  он
удивительно умеет подхватить чужую мысль и  продолжить  ее,  а  спорить  и
рассуждать любит не меньше, чем Вильям Плэтт. Он невероятно  образованный,
в чисто немецком духе, и  тут  как-то  признался  мне,  что  считает  себя
"интеллектуальной метлой". Что ж, если так, то эта метла чисто метет  -  я
ему так и сказала. После того как он со мной поговорит, мне кажется, что у
меня в голове ни одной пылинки не осталось. Удивительно приятное ощущение!
Он себя именует наблюдателем - а уж понаблюдать тут есть  что.  Однако  на
сегодня хватит, я что-то совсем заболталась. Не знаю, сколько я еще  здесь
пробуду - дела мои двигаются  так  успешно,  что,  пожалуй,  я  уложусь  в
меньший срок, чем первоначально себе наметила. У  вас  там,  наверно,  уже
началась, как обычно, ранняя зима: я очень вам всем завидую.  Здесь  осень
сырая и унылая, и я многое бы отдала за свежий, морозный денек.



VI

   Из Парижа, от мисс Эвелин Вейн,
   в Брайтон, леди Августе Флеминг

   Париж, 30 сентября

   Дорогая леди Августа!
   Если вы помните, в Хомбурге (*17) вы пригласили  меня  приехать  к  вам
погостить седьмого января.  Боюсь,  что  не  смогу  воспользоваться  вашим
любезным приглашением. Мне очень, очень жаль, что поездка, которой  я  так
ждала,  не  состоится.  Но  меня  сейчас  только  известили  о  том,   что
окончательно решено повезти маму и детей на часть зимы за границу, и  мама
хочет, чтобы я вместе со  всеми  поехала  в  Иер,  куда  врачи  направляют
Джорджину подлечить легкие. Последние три месяца она чувствовала  себя  не
совсем хорошо, а с наступлением сырой погоды ей стало еще хуже. На прошлой
неделе папа решил показать ее доктору; они с мамой повезли ее  в  город  и
советовались с гремя  или  четырьмя  врачами.  Все  они  рекомендовали  юг
Франции, но относительно курорта  мнения  разошлись,  и  тогда  мама  сама
выбрала Иер, где  можно  устроиться  подешевле.  Место  это  скорее  всего
прескучное, но я надеюсь, что Джорджина там поправится. Боюсь, однако, что
она не поправится, пока сама  не  начнет  серьезнее  относиться  к  своему
здоровью. К сожалению, она очень своевольна и упряма, и  мама  мне  пишет,
что в течение последнего  месяца  ее  удавалось  удержать  дома  только  с
помощью строжайших папиных запретов. Еще мама пишет, что Джорджина слышать
не желает о поездке за границу и совершенно не ценит  затрат,  на  которые
ради нее идет папа, а наоборот очень сердится из-за  того,  что  пропустит
зимнюю охоту и так далее. Она  рассчитывала  в  декабре  начать  охотничий
сезон и просит узнать, держит ли кто в  Иере  гончих.  Мыслимо  ли  это  -
мечтать о псовой охоте с такими слабыми легкими! Но  я  не  без  оснований
полагаю, что, добравшись до места, она никуда уже не будет рваться, потому
что, по слухам, там стоит сильная жара. Может быть,  на  Джорджину  она  и
подействует  благотворно,  но  зато  все  остальное  семейство   наверняка
расхворается.
   Правда, мама берет с собой не всех детей, а только Мэри, Гуса, Фреда  и
Аделаиду; остальные до начала  февраля  (числа  до  третьего)  пробудут  в
Кингскоте, а потом поедут на месяц к  морю,  в  Истборн,  в  сопровождении
кашей  новой  гувернантки,  мисс  Перигибсон,  которая  оказалась   весьма
достойной женщиной. За границу мама  хочет  взять  мисс  Трэверс,  которая
живет у нас уже много лет, но занимается только младшими детьми, и еще она
как будто намерена взять нескольких наших слуг. Мама всецело доверяет мисс
П. - жаль только, что у  нее  такая  нелепая  фамилия.  Когда  она  к  нам
нанималась,  мама  даже  думала  предложить   ей   называться   как-нибудь
по-другому, но папа сказал, что это неудобно, вдруг она обидится. Вот леди
Бэтлдаун, например, всем своим гувернанткам дает одну и ту же фамилию и за
это приплачивает им пять фунтов в год (*18). Точно не помню, но, по-моему,
они все у нее называются Джонсон (эта фамилия мне почему-то кажется  более
подходящей для  горничной).  У  гувернанток  вообще  фамилии  должны  быть
поскромнее;  нельзя  же,  в  самом  деле,