нно   безосновательными:   никто,    по-видимому,    не
задумывается над тем, к какой нации я принадлежу, - напротив,  я  встречаю
здесь самое любезное  обращение,  какого,  впрочем,  удостаивается  всякий
гость, если он исправно оплачивает счет, не особенно  вникая  в  отдельные
его пункты.  Это,  нужно  признаться,  было  для  меня  в  известной  мере
неожиданностью, и я по сей день не пришел к  окончательному  умозаключению
касательно  основополагающих  причин  упомянутой  аномалии.  Мое   решение
обосноваться под французским кровом  диктовалось  собственно  тем,  что  я
предполагал  быть  враждебно  встреченным  всеми  прочими  обитателями.  Я
надеялся изучить разнообразные формы проявления естественного раздражения,
которое  должна  была  возбуждать  моя  личность,  поскольку   французский
национальный характер наиболее полно проявляется под влиянием раздражения.
Однако мое присутствие не оказывает видимого стимулирующего воздействия, и
в этом смысле я существенно разочарован. Ко мне относятся  точно  так  же,
как к другим, между тем как я был подготовлен к отношению  особому,  пусть
даже худшему. Как я уже говорил, я не  могу  полностью  уяснить  себе  это
логическое  противоречие,  однако  склоняюсь  к  нижеследующей   гипотезе.
Французы безраздельно поглощены собой; невзирая на то, что война 1870 года
породила в их сознании весьма определенный образ немца  как  представителя
победоносной нации, в настоящее время сколько-нибудь четкое понятие о  его
существовании у них отсутствует. Они не уверены, есть ли вообще  на  свете
немцы, ибо веские доказательства этого факта - всего-навсего  девятилетней
давности - успели начисто изгладиться из их памяти.  Поскольку  сама  идея
немца содержала в себе нечто неприятное, они поторопились исключить ее  из
круга своих представлений. Посему я полагаю,  что  мы  напрасно  кладем  в
основу нашей политики тезис  о  возможности  реванша:  французская  натура
слишком мелка, чтобы в ней могло пустить корни это могучее растение.
   Я использовал также благоприятную возможность провести серию наблюдений
над англоязычными особами,  уделив  первостепенное  внимание  американской
разновидности, ценными  образцами  которой  я  располагаю.  Один  из  двух
наиболее  интересных  образцов  -  молодой  человек,  демонстрирующий  всю
совокупность характерных признаков периода  упадка  нации  и  напоминающий
мне, в уменьшенном масштабе, римлянина эпохи эллинизма (III век н.э.).  Он
иллюстрирует тот этап развития  культуры,  когда  способность  к  усвоению
настолько  превалирует  над  способностью  к  созиданию,   что   последняя
оказывается  обреченной  на  полное  бесплодие,  в  то  время  как   сфера
умственной деятельности являет собою аналог малярийного болота.
   Из его слов я уяснил себе, что в  Америке  имеется  большое  количество
абсолютно идентичных ему  индивидов  и  что,  в  частности,  город  Бостон
населен почти исключительно ими. (Этот  факт  он  сообщил  мне  с  большой
гордостью,  как  если  бы  упомянутое  обстоятельство  делало  честь   его
отечеству, нимало  не  подозревая  при  том,  какое  зловещее  впечатление
произвели на меня его слова.)
   Насколько я знаю (а о пределах моих знаний вы осведомлены),  в  истории
человечества уникально и беспрецедентно такое явление, когда  целая  нация
достигает конечной стадии эволюции, минуя срединную стадию; иными словами,
когда  плод  из  стадии  незрелости  переходит  непосредственно  в  стадию
загнивания, не  пройдя  предварительно  через  период  полезной  и  внешне
привлекательной  спелости.  Более  того,  у  американцев   незрелость   не
отличается по внешним признакам от загнивания и  протекает  параллельно  с
последним; одно трудно отделить от  другого  -  точно  так  же,  как  и  в
разглагольствованиях достойного сожаления бостонца: они теснейшим  образом
взаимосвязаны. Я предпочитаю слушать болтовню французского  гомункулуса  -
это хотя бы забавляет.
   Видеть воочию  столь  ярко  выраженные  симптомы  вырождения  у  разных
представителей так называемой могущественной англосаксонской ветви  весьма
и весьма любопытно. Те же симптомы, почти в той же  легко  диагностируемой
форме, я нахожу у юной особы из штата Мэн в  Новой  Англии,  с  которой  я
неоднократно  беседовал.  Она  несколько  отличается   от   вышеописанного
бостонца в том смысле, что  у  нее  способность  к  созиданию  и,  уже,  к
действию   не   окончательно   атрофирована:   по   сравнению   со   своим
соотечественником она обладает большим запасом свежести и энергии, которые
в нашем  представлении  свойственны  молодым  цивилизациям.  К  несчастью,
результатом всех ее действий бывает  не  добро,  но  зло,  а  ее  вкусы  и
привычки напоминают обычаи знатных римлянок той же эпохи поздней  империи.
Она не скрывает их - напротив,  она  выработала  последовательную  систему
распущенного поведения. Поскольку возможности, имеющиеся на родине, ее  не
удовлетворяют, она явилась в Европу -  "испытать  все",  выражаясь  ее  же
словами, "на собственном опыте". Столь  невероятно  циничная  формулировка
доктрины универсального  опыта,  исходящая  из  уст  образованной  молодой
женщины,  не  может  быть  воспринята  иначе  как  обвинительный  приговор
взрастившему ее обществу.
   Последнее   мое   наблюдение,    подкрепляющее    вывод    относительно
преждевременного одряхления американской нации,  касается  взаимоотношений
между тремя ее представителями, живущими под одной крышей. Здесь есть  еще
одна юная американка, с меньшими отклонениями от нормы, чем та, о  которой
шла речь  выше,  однако  отмеченная  той  же  противоестественной  печатью
недоразвитости и бесплодия одновременно. Все трое смотрят друг на друга  с
величайшим недоверием и отвращением, и каждый в  отдельности  уже  не  раз
отводил меня в сторону, уверяя по секрету, что только он (или только  она)
может считаться истинным, подлинным, типичным  американцем.  Тип,  который
исчез до того как успел сформироваться! Куда уж дальше?!
   Добавьте к этому пару англичан, которые ненавидят всех американцев  без
разбора, не делая между ними, вопреки их претензиям, различий и не отдавая
никому предпочтения, - и вы, я полагаю, признаете обоснованным мой прогноз
относительно неминуемой гибели англоязычной  части  человечества,  гибели,
основными причинами которой станут идущее гигантскими шагами вырождение  и
междоусобные распри, и присоединитесь к моей глубокой вере в то,  что  эта
гибель открывает перед физически полноценными  сынами  фатерланда  сияющие
перспективы мировой экспансии, о которых я упоминал выше.



IX

   Миранда Хоуп - матери

   22 октября

   Дорогая мамочка!
   Через день-два я уезжаю в новую страну - еще не решила окончательно,  в
какую. Из Франции я уже извлекла все, что можно, и в совершенстве  изучила
язык.  Пребывание  в  пансионе  мадам  де  Мезонруж  доставило  мне  массу
удовольствия, и я расстаюсь со всеми обитателями этого дома как со старыми
друзьями. До самого конца все складывалось удивительно удачно, и все здесь
были ко мне так добры и внимательны, как  будто  я  им  родная  сестра,  в
особенности француз,  мосье  Вердье,  общение  с  которым  (на  протяжении
полутора месяцев) обогатило меня больше, чем можно было ожидать,  -  мы  с
ним даже договорились _переписываться_. Только представьте себе -  я  буду
сочинять длиннейшие письма по всем правилам французской  грамматики!  А  в
доказательство сохраню все черновики и привезу домой.
   Профессор-немец, когда я с ним  познакомилась  поближе,  оказался  тоже
очень интересным собеседником; иногда его мысли просто хочется  впитывать.
И еще я узнала, почему моя соотечественница  из  Нью-Йорка  так  настроена
против меня! Оказывается, потому, что я  как-то  за  обедом  сказала,  что
обожаю Лувр _до умопомрачения_. Но ведь когда я только приехала сюда,  мне
и правда все нравилось до умопомрачения!
   Передайте Вильяму Плэтту, что его письмо я получила. Я  знала,  что  он
рано или поздно напишет, и мне удалось-таки  его  расшевелить!  Я  еще  не
решила точно, куда поеду, - так  трудно  остановиться  на  какой-то  одной
стране, если можно поехать в любую. Но я уж  постараюсь  выбрать  стоящую,
чтобы пополнить свой жизненный опыт новыми разнообразными впечатлениями.
   Милая мамочка, деньги  я  трачу  разумно,  и  все  по-прежнему  _ужасно
интересно_!



КОММЕНТАРИИ

   1.  Себейго-хаус  -  гостиница,   носящая   название   озера   Себейго,
находящегося в штате Мэн.
   2. Эта мысль неоднократно повторяется в  письмах,  очерках  и  записной
тетради Джеймса, который в  первые  свои  приезды  в  Париж  остро  ощущал
изолированность американцев во французской столице от ее коренных жителей.
   3. Речь идет о тяжелом экономическом кризисе  1873-1878  годов.  Джеймс
писал отцу 11 октября 1879 года: "Везде говорят, что сейчас в  Соединенных
Штатах торговля, железные дороги и пр. - все процветает".
   4.  Голдсмит  Оливер  (1728-1774)  -  английский  писатель;  его  поэма
"Покинутая деревня" (1770) была одним из основных произведений английского
сентиментализма.
   5. Предместье Сен-Жермен -  аристократический  район  Парижа  на  южном
(левом) берегу Сены.
   6.  Коро  Камиль  (1796-1875)   -   французский   художник;   создатель
французского  реалистического  пейзажа,  он  в  своем  позднем  творчестве
предвосхищает импрессионистов.
   7. Очевидно, иронический  выпад  по  адресу  брата  писателя,  философа
Уильяма Джеймса. Несмотря на привязанность братьев  друг  к  другу,  между
ними с детства существовал дух ревнивого соперничества и легкие трения,  а
в конце 70-х годов Уильям резко критиковал в своих письмах все  выходившее
из-под пера  Генри  (в  частности,  "Европейцев"  и  "Дэзи  Миллер"),  что
вызывало у последнего несогласие и глухое недовольство. Вест-Седар-стрит -
улица в Бостоне. В письме к матери от  6  июля  1879  года  Джеймс  писал:
"Несколько   дней   назад   пришла   также   записка    от    Уильяма    с
Вест-Седар-стрит..."
   8.  Готье  Теофиль  (1811-1872)  -  французский   писатель,   один   из
основателей литературной группы "Парнас", объединявшей поэтов под знаменем
"искусства для искусства". Джеймс дал  высокую  оценку  его  творчества  в
статье "Теофиль Готье",  напечатанной  в  "Северо-американском  обозрении"
(апрель 1873 года) и включенной позднее в  сборник  "Французские  поэты  и
романисты" (1878).
   9. Арнольд Мэтью (1822-1885) - английский поэт и  теоретик  литературы,
близкий к эстетскому направлению в английской литературе  второй  половины
XIX века. Одним из первых выступлений Джеймса в печати  была  рецензия  на
"Критические опыты" М.Арнольда, которые оказали на него сильное влияние. В
феврале 1873 года состоялось личное знакомство Джеймса и Арнольда.
   10. Суинберн Алджернон Чарлз (1837-1909) - один из  ведущих  английских
поэтов  второй  половины  XIX  века;  его  произведения  содержали   вызов
буржуазной нравственности и добропорядочности, провозглашали  освобождение
человека (в частности, поэта) от всех оков, воспевали  культ  наслаждения,
эротизм.  Патер  Уолтер  (1839-1894)  -  английский  писатель  и  теоретик
литературы декадентского направления,  отрицавший  воспитательную  функцию
искусства  и   провозглашавший   его   безразличие   к   нравственному   и
безнравственному.
   11. В оригинале, как это часто  делал  Джеймс  в  своих  произведениях,
дословно переведен на английский язык французский фразеологический  оборот
(avoir le courage de son opinion - обладать  смелостью  иметь  собственное
мнение).
   12. Далее автор  письма  повторяет  мысли,  сформулированные  в  статье
Джеймса "Оноре де Бальзак"  (1875;  перепечатка  в  сборнике  "Французские
поэты  и  романисты",  1878),  в  которой,  в  частности,  говорилось   об
упоминаемых ниже мадам Воке и мадам Юло. Повесть "Отец Горио",  в  которой
действуют эти персонажи, Джеймс считал шедевром Бальзака.
   13. На южном (левом)  берегу,  где  расположен  древний  район  города,
называемый неофициально Латинским кварталом. В 50-е годы XIX века началась
интенсивная перестройка и перепланировка Парижа. Джеймс, вспоминая о  том,
как к ноябрю 1876 года французская столица, после его  длительного  в  ней
пребывания,  стала  его  раздражать,  писал:  "Я  не  мог   выбраться   из
отвратительного  американского  Парижа.  Потом  я  возненавидел  Бульвары,
противную  монотонность  новых  районов".   "Старый"   и   "новый"   Париж
противопоставляются также в повести "Осада Лондона".
   14. Бульвар Осман на северном  (правом)  берегу  Сены,  непосредственно
примыкавший к тому району Парижа,  который  Джеймс  называл  "американским
Парижем", был "новой" улицей. Его прокладка началась в 1857 году.
   15. Гейнсборо Томас (1727-1788) - английский художник;  его  портретная
живопись отличается одухотворенностью и поэтичностью.
   16. Слова, повторяющиеся в качестве стилизованных постоянных эпитетов в
поэмах английского писателя Альфреда Теннисона (1809-1892) "Приход Артура"
и "Смерть Артура" (пер. - О.Чюмина).
   17. Хомбург - курорт на западе  Германии,  в  провинции  Гессен-Нассау,
недалеко от Франкфурта-на-Майне (ныне Бад-Хомбург, земля Гессен,  ФРГ).  В
Хомбурге Джеймс провел десять недель летом и ранней  осенью  1873  года  и
посвятил ему один из своих очерков.
   18. В письме к  сестре  от  26  марта  1879  года  Джеймс  рассказал  о
поразившем его обычае, с которым  он  столкнулся,  нанимая  служанку:  "По
британским законам прислугу можно звать любым именем, и у многих людей для
дворецких принято постоянное имя, которое обязаны  носить  все  занимающие
один за другим это место, так, чтобы семье  не  нужно  было  менять  своих
привычек".
   19. Пуату - древняя историческая область на западе Франции.
   20. Гомункулус - здесь: человечек, человечишка.



    Генри Джеймс.
    Ученик

   -----------------------------------------------------------------------
   Henry James. The Pupil (1891). Пер. - А.Шадрин.
   В кн.: "Генри Джеймс. Избранные произведения в двух томах. Том второй".
   Л., "Художественная литература", Ленинградское отделение, 1979.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 11 October 2001
   -----------------------------------------------------------------------



1

   Несчастный молодой человек колебался и медлил; так трудно было  поднять
вопрос об условиях, заговорить о  деньгах  с  женщиною,  которая  говорила
только о чувствах и даже, можно сказать, об аристократичности. Но  ему  не
хотелось уходить и считать, что они окончательно уже  все  решили,  прежде
чем он не заглянет в этом направлении чуть дальше,  чем  позволяет  прием,
оказанный ему дородною обходительною дамой, которая меж тем, надевая  пару
поношенных gants de  Suede  [шведских  перчаток  (фр.)]  на  свою  пухлую,
увешанную кольцами руку, натягивая и разглаживая их, продолжала говорить о
чем угодно, но только не о том, что ему не терпелось от нее  услышать.  Он
ждал, что она назовет цифру положенного ему жалованья; но  как  раз  в  ту
минуту, когда, уже несколько раздраженный, он приготовился сам спросить ее
об этом, вернулся мальчик, которого миссис Морин посылала принести  ей  из
другой комнаты веер. Вернулся он без веера и только походя заметил, что не
нашел его. Сделав это циничное признание,  он  неприветливо  и  пристально
посмотрел  на  кандидата,  который  добивался  чести  взять  на  себя  его
воспитание. Будущий наставник его, помрачнев, тут же  решил,  что  первое,
чему он должен будет научить своего юного  питомца,  это,  разговаривая  с
матерью, глядеть ей в глаза и, уж во всяком случае, избавиться от привычки
столь неподобающим образом отвечать на ее вопросы.
   Когда  миссис  Морин  нашла  предлог,  чтобы  услать  его  из  комнаты,
Пембертон подумал, что это было сделано как раз для того, чтобы  коснуться
щекотливого вопроса о жалованье. Но ей всего-навсего хотелось сказать  ему
кое-что о сыне, чего одиннадцатилетнему мальчику было бы лучше не слышать.
Все это были  сплошные  похвалы,  и  только  под  конец  она  вздохнула  и
привычным движением коснулась левой груди.
   - И знаете, _в этом_ вся беда... такое оно у него слабенькое...
   Пембертон догадался, что, говоря о  слабости,  она  имеет  в  виду  его
сердце. Он уже знал, что бедный мальчик не отличается крепким здоровьем; с
этого, собственно, и начались все разговоры о том, чтобы он взял  на  себя
заботы по его воспитанию: посредницей между ними была одна жившая в  Ницце
англичанка, с которой он познакомился еще в Оксфорде и которая  знала  как
его, Пембертона, нужды, так и  нужды  премилого  американского  семейства,
занятого поисками самого лучшего из всех возможных домашних учителей.
   Увидев того, кто должен был стать его учеником и кто сразу же  вошел  в
комнату,  как  только  там  появился  Пембертон,  словно  для  того  чтобы
приглядеться к пришельцу, молодой человек не ощутил того мягкого  обаяния,
которого он так ждал. Морган Морин  имел  болезненный  вид,  не  производя
вместе с тем впечатления существа хрупкого, и то, что у  него  было  умное
личико (по правде говоря, Пембертону  меньше  всего  хотелось,  чтобы  оно
оказалось глупым),  только  усиливало  ощущение  того,  что  если  слишком
большой рот и торчащие уши не позволяют признать его  красивым,  то  он  к
тому же может еще оказаться  и  мало  приятным.  Пембертон  был  человеком
скромным, даже, я бы сказал, робким, и возможность того, что его маленький
ученик окажется умнее, чем он сам,  представлялась  его  тревожной  натуре
некой опасностью, неминуемо подстерегающей того, кто вторгается в  область
неизведанного. Он, однако, понимал, что на  этот  риск  всегда  приходится
идти, коль скоро ты нанимаешься гувернером в господский дом, то есть в тех
случаях, когда наличие университетского  диплома  покамест  еще  не  может
обеспечить тебе сколько-нибудь надежного заработка. Так или  иначе,  когда
миссис Морин поднялась, давая ему понять, что раз  они  уже  договорились,
что он приступает к исполнению своих обязанностей через неделю, она больше
не хочет его задерживать, ему удалось  все  же,  невзирая  на  присутствие
мальчика, выдавить из  себя  несколько  слов  касательно  положенного  ему
вознаграждения.   Если   это   напоминание   о   деньгах   не   прозвучало
бестактностью, то отнюдь  не  потому,  что  оно  сопровождалось  нарочитой
улыбкой, казалось, утверждавшей, что собеседница  его  не  может  не  быть
щедрой, а потому что та, постаравшись стать еще более любезной, ответила:
   - О, могу вас уверить, вы будете регулярно получать все, что положено.
   Пембертон, взявшийся уже было за шляпу, чтобы уйти, никак,  однако,  не
мог уразуметь, в какой именно сумме выразится "все,  что  положено",  -  у
людей на этот счет бывают такие разные представления.  Однако  за  словами
миссис Морин все же, по-видимому, стояло некое  значимое  для  всей  семьи
заверение, ибо мальчик странным образом  прокомментировал  их  непривычным
насмешливым восклицанием:
   - О-ля-ля!
   Несколько  смущенный,  Пембертон  посмотрел  ему   вслед,   когда   тот
направился к окну, повернувшись к нему спиною, заложив руки  в  карманы  и
выпятив сутуловатые плечи, какие бывают у детей, не привыкших к  подвижным
играм. Молодой человек начал уже думать о том, не удастся ли  ему  все  же
его к этим играм приобщить вопреки уверениям его  матери,  считавшей,  что
для него они совершенно исключены и что именно в силу  этого  сын  ее  был
лишен возможности посещать школу.
   Миссис Морин не выказала ни малейшей растерянности, она лишь  столь  же
любезно добавила:
   - Мистер Морин  будет  рад  исполнить  ваше  желание.  Как  я  вам  уже
говорила, его вызвали на неделю в  Лондон.  Как  только  он  вернется,  вы
сможете как следует с ним объясниться.
   Сказано это было с такой откровенностью и дружелюбием, что,  когда  она
после этого рассмеялась, молодому человеку оставалось только рассм