явший рядом с кипой газет под  мышкой.
- Здесь все новости. "Геральд", "Трибюн", "Тайме". Что мистеру угодно?
     Я купил газету  и  пробежал  глазами  список  прибывших  через  Панаму.
Столько-то  золотого  песка,  столько-то  слитков,   известный   европейский
путешественник, министр почт и телеграфа, синьора Кантатини, полковник  Том,
Хэклер и другие. Кучер экипажа был ирландец, как водится, и, к  счастью,  из
старожилов. Он быстро доставил меня (в этот поздний час все другие  магазины
и лавки были закрыты) к еврею, торговавшему готовым платьем, который рад был
заработать лишний цент даже во  внеурочное  время.  Я  купил  новый  костюм,
белье, чемодан и прочее и сбрил буйную бороду  бритвой,  позаимствованной  у
самого  хозяина  и  перед  его  собственным   зеркалом.   Вместо   косматого
калифорнийца во фланелевой рубахе, который его  нанял,  мой  кучер  повез  в
"Метрополитэн-Отель" самого обычного, хорошо одетого джентльмена.
     Прежде  чем  снять  номер,  я  вежливо  попросил  у  портье  разрешения
заглянуть в книгу постояльцев, сказав ему, что ожидаю  брата  из  Олбени.  Я
нарочно ни словом не обмолвился  о  Хэклере  из  Калифорнии,  и  портье  был
уверен, что я прибыл из мест никак не более отдаленных, чем Филадельфия  или
Балтимора. Так и есть - имя Хэклера значилось в книге.
     Я мог смело биться об заклад, что он явится  в  "Метрополитэн",  потому
что слышал, как он одобрительно отзывался  об  этой  гостинице.  Я  слонялся
возле стойки и лестницы, пока мне не удалось узнать, что он уже спит.  Тогда
я пошел к  себе  и  стал  обдумывать  план  действий.  Признаюсь,  я  был  в
растерянности. Я беспокойно метался на подушке. Пока я  спешил  вперед,  мне
казалось, что стоит лишь прибыть вовремя, и все трудности будут  позади,  но
что же делать теперь? Битва еще только предстоит. Что же  я  должен  делать?
Несомненно, утром  Хэклер  отправится  в  банк,  чтобы  получить  деньги  по
подложному  чеку,  а  быть  может,  предъявит  и  векселя.  Я   должен   это
предотвратить. Но как? Явиться в полицию и привести блюстителей  порядка?  И
думать нечего! Скандал, позор - вот к чему приведет этот шаг. Более того,  в
глазах закона Хэклер может оказаться невинным, а я -  злостным  клеветником.
Тогда я подумал  о  том,  не  встретиться  ли  с  ним  в  открытую  и,  если
понадобится, с пистолетом в руках  потребовать,  чтобы  он  вернул  ценности
фирмы. Слишком дон-кихотский поступок для первоклассного отеля Нью-Йорка!  Я
тщетно ломал себе голову.
     О боже! Почему здесь так пахнет гарью, какой удушливый, тяжелый воздух!
Дым! В гостинице пожар! Я вскочил и впопыхах оделся.  Нет  худа  без  добра!
Дергая звонок, чтобы поднять людей, я подумал о Джорэме Хэк-лере.
     - Пожар! Пожар! - ужасный крик, точно зов трубы в Судный день,  донесся
до ушей спящих. Черные клубы  дыма  хлынули  в  коридоры,  то  тут,  то  там
выбивались змеи пламени, огненными  языками  они  лизали  стены  и  потолок.
Послышались  вопли,  двери  распахнулись  настежь,  из  номеров   с   криком
выскакивали полуодетые мужчины, женщины,  дети.  Повсюду  царили  панический
ужас и смятение. Огонь разгорался, из-за густого дыма ничего не было  видно,
и люди отступали перед ним - все, кроме меня. Я ощупью  двинулся  к  комнате
Джорэма Хэклера. Я знал, какой у него номер и где он находится. Я знал,  что
рискую жизнью, но ставка стоила этого риска. Пробираясь вперед,  я  держался
за стену, и чуть не задохнулся в клубах дыма. Какой-то человек,  полуодетый,
подгоняемый страхом, налетел на меня с вытянутыми руками и  чуть  не  свалил
меня с ног. Он свирепо выругался, багровый отблеск пламени упал на его  лицо
- это был Джорэм Хэклер!
     Он не узнал меня и помчался дальше, помышляя  только  о  спасении.  При
себе ли у него бумаги? Быть может, и нет. Я надеялся, что нет. А вот  и  его
комната, в распахнутую дверь валят клубы дыма. И не только дыма. Тонкий язык
огня стлался по полу возле панели. Я влетел  в  комнату.  Дым  разъедал  мне
глаза, я ловил ртом воздух, но ни дым, ни пламя не смогли бы заставить  меня
вернуться. Одежда Хэклера и дорожный сундук  были  на  своем  месте.  Сундук
открыт: бумаг в нем нет! Открыт и чемодан: и в нем нет бумаг! В  отчаянье  я
ударил себя по лбу. Он забрал их с собой! Я напрасно рисковал  жизнью.  Эмма
для меня  потеряна!  Я  задыхался  от  дыма,  нестерпимо  жаркое  пламя  уже
подступало к кровати, занавески алькова превратились в высокий желтый  столб
огня. Тонкий язык  пламени  почти  лизал  мне  ноги.  Снаружи  слышался  шум
пожарных машин и рев толпы, и вот, наконец, хлынула вода -  принимались  все
меры для тушения пожара.
     Шатаясь, я уже подвигался к выходу, как вдруг заметил  торчащий  из-под
изголовья постели сафьяновый  бумажник.  Негодяй  забыл  о  нем,  охваченный
слепым ужасом. Клочья горящего занавеса упали на меня и сильно  обожгли  мне
руки, но я овладел драгоценной добычей. Я раскрыл  бумажник.  Да,  и  чек  и
бумаги, все тут! Заснув бумажник в боковой карман, я выскочил из  комнаты  и
изо всех сил помчался вниз. Струя за струей, из  множества  ведер,  частично
уже   приглушили   пламя,   и   теперь    пожарники    одерживали    победу.
Полузадыхающийся, обожженный, почерневший, но с гордо  бьющимся  сердцем,  я
протолкался по забитой людьми лестнице - выбрался на воздух  и...  упал  без
чувств...
     Больше, пожалуй, рассказывать почти не о чем. Я совладелец фирмы,  Эмма
- моя жена, брат ее излечился от своей болезни,  раскаялся  и  исправился  и
теперь живет в другой стране. Фирма "Сполдинг, Хаусерман и Ко" (Ко - это  я)
назначила пенсию бедной девушке, которая должна была стать женой несчастного
Сима Грайндрода. О Хэклере мы больше не слышали.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

     в которой мы находим мисс Кимминз

     День уже был на исходе,  когда  вновь  отворились  ворота  и  в  потоке
сверкающих золотых лучей закатного солнца,  коснувшихся  даже  зарешеченного
логова, в котором обитало грязное чудовище, во двор вошло дитя  -  маленькая
девочка с прекрасными белокурыми локонами. На ней  была  простая  соломенная
шляпка, в руке - ключ от дверей. Девочка поспешно направилась  к  Путнику  с
таким видом, словно очень ему обрадовалась и хотела  поведать  ему  одну  из
своих детских тайн, но, заметив фигуру за решеткой, в страхе отпрянула.
     - Не пугайся, дитя мое, - сказал Путник и взял ее за руку.
     - Мне оно очень не нравится! - промолвила девочка, вздрогнув от  ужаса.
- Оно такое страшное.
     - Что поделать, мне оно тоже не нравится, - вздохнул Путник.
     - Кто его туда засадил? - спросила малышка. - Оно кусается?
     - Нет, только лает. Но не бойся, взгляни на него, моя милая. (Девочка в
страхе закрыла глаза руками.)
     - Нет, нет, нет! - вскричала она. - Я не могу на него смотреть!
     Путник  повернулся  к  своему  другу  за  решеткой,  как  бы  безмолвно
вопрошая, доволен ли тот произведенным впечатлением, а потом вывел девочку в
еще открытые ворота  и,  озаренный  ласковым  закатным  солнцем,  с  полчаса
простоял с нею там, о чем-то беседуя. Наконец, подбадривая девочку,  которая
обеими ручками вцепилась в его руку, он пошел обратно. Ласково  погладив  ее
по прелестной головке, он  рассказал  своему  другу  за  решеткой  следующую
историю.
     Пансион мисс Папфорд для полдюжины юных леди нежного возраста - пансион
компактного вида, пансион в миниатюре,  можно  сказать,  карманный  пансион.
Сама мисс Папфорд, ассистентка мисс Папфорд с парижским  выговором,  кухарка
мисс Папфорд, а также горничная мисс Папфорд вкупе составляют то,  что  мисс
Папфорд именует  учебно-воспитательным  и  хозяйственным  персоналом  своего
колледжа-лилипута.
     Мисс Папфорд - одна из самых приятных представительниц своего  пола,  а
отсюда неизбежно следует, что она  наделена  мягким  характером  и  сама  бы
открыто призналась в том, что чрезвычайно чувствительна,  будь  это,  по  ее
мнению, совместимо с ее долгом  перед  родителями  воспитанниц.  Но,  будучи
убежденной в обратном, она прячет эту свою черту как можно дальше от людских
глаз, что (благодарение богу!), к счастью, не так уж далеко.
     Ассистентку  мисс  Папфорд  с  парижским  выговором  можно  считать   в
некотором отношении личностью редкой одаренности, ибо она ни разу в жизни не
разговаривала с парижанином и никогда не выезжала за пределы Англии, если не
считать увеселительной прогулки на яхте "Живчик",  заплывшей  в  иностранные
воды, что колышутся в двух милях от Маргейта во время прилива. Но даже столь
благоприятными географическими условиями для овладения французским языком во
всей его изысканности и чистоте ассистентка мисс Папфорд не  воспользовалась
в должной мере потому, что увеселительная яхта  "Живчик"  в  тот  раз  столь
ревностно стремилась оправдать свое назначение и название,  что  ассистентке
мисс Папфорд пришлось лежать на полу каюты и мариноваться в соленой  морской
воде, словно ее солили для  провиантских  складов  флота  ее  величества,  и
одновременно претерпевать  великое  смятение  духа,  немощь  тела  и  полное
повреждение накрахмаленных частей туалета.
     Когда именно мисс Папфорд и ее ассистентка впервые обрели друг друга  -
неведомо  ни  людям,  ни  воспитанницам.  Но  произошло  это  давно.   Среди
воспитанниц, несомненно, могло бы утвердиться мнение, что мисс Папфорд и  ее
ассистентка - школьные подруги, если бы только эти воспитанницы  дерзновенно
отважились представить себе, что мисс Папфорд появилась на свет без митенок,
без манишки, без золота на передних зубах и без мазков пудры  на  чистеньком
личике и носике. И в самом деле, всякий раз, когда мисс  Папфорд  в  краткой
лекции  излагает  своим  ученицам  мифологию  заблудших  язычников   (всегда
решительно игнорируя Купидона) и рассказывает о  том,  как  Афина  в  полной
экипировке выпрыгнула прямо из головы Зевса, так и  кажется,  что  она  дает
понять: "Вот и я точно так же появилась на  свет,  в  полной  экипировке,  с
Таблицей умножения, Грифельной доской и Картами".
     Во всяком случае, ясно одно: мисс Папфорд и  ее  ассистентку  связывает
давняя-предавняя дружба. И воспитанницы даже предполагают, что стоит им уйти
спать, как обе подруги называют одна другую просто по имени. Ведь однажды во
время грозы мисс Папфорд вдруг упала в обморок, и ассистентка  мисс  Папфорд
(никогда ни раньше ни позже не  называвшая  мисс  Папфорд  иначе,  как  мисс
Папфорд) бросилась к ней с криком: "О моя дорогая Евфимия!" И в самом  деле,
на образце вышивки, что висит в классной комнате  колледжа,  значится  им  ч
мисс Папфорд - Евфимия (год рождения тщательно выщипан), вышитое вблизи двух
павлинов, которые, смертельно напуганные немецкой надписью,  выползающей  из
домика и гонящейся за ними с горы, удирают без оглядки, чтобы спрятать  свои
профили в  двух  гигантских  бобовых  стеблях,  произрастающих  в  цветочных
горшках.
     Помимо всего этого, среди воспитанниц  втайне  существует  уверенность,
что мисс Папфорд когда-то была влюблена и  что  предмет  ее  любви  все  еще
пребывает в этом мире. Более того, они полагают, что он - весьма влиятельная
персона. И более того, что ассистентка мисс  Папфорд  полностью  осведомлена
обо всем. Было замечено, что, когда мисс Папфорд  просматривала  через  свой
маленький золотой лорнет газету  -  а  просматривать  ее  приходилось  очень
быстро, потому что мальчик-почтальон с бестактной пунктуальностью являлся за
нею ровно через час, - она приходила в необычайное волнение и,  обращаясь  к
своей  ассистентке,  многозначительно   произносила   "Дж.!",   после   чего
ассистентка мисс Папфорд тотчас подбегала к мисс Папфорд, которая  указывала
ей лорнетом на это "Дж.", и ассистентка мисс Папфорд тоже читала про него  и
всегда выказывала сочувствие. Умы учениц были настолько заняты  этим  "Дж.",
что однажды,  воспользовавшись  благоприятными  для  столь  опасной  вылазки
обстоятельствами, некая бесстрашная лазутчица сумела заполучить в свои  руки
газету и изучила ее от доски до доски в поисках "Дж.", которого мисс Папфорд
обнаружила там всего лишь за десять минут до  того.  Однако  никакого  "Дж."
отыскать не удалось, если не считать уголовного преступника,  который  перед
казнью вел себя весьма нагло, и право же, невозможно было предположить,  что
мисс Папфорд когда-либо могла питать нежные чувства к нему. И потом не могли
же его казнить без конца. Кроме того,  через  месяц  он  вновь  появлялся  в
газете целый и невредимый.
     В конце концов, после долгих размышлений, ученицы  выдвинули  гипотезу,
что  "Дж."  -  маленький,  пухленький,  престарелый  джентльмен  в  высоких,
начищенных до блеска сапогах, о котором мисс  Линкс,  ученица,  отличающаяся
острой наблюдательностью, однажды на каникулах  ездившая  в  Танбридж  Уэллс
вместе с мисс Папфорд, по возвращении под  величайшим  секретом  рассказала,
что она своими глазами видела, как этот джентльмен петушком подскочил к мисс
Папфорд на Променаде и,  пожимая  ей  руку,  пробормотал  что-то  вроде:  "О
жестокая Евфимия, навеки твой!" Мисс Линкс высказала смелую догадку  о  том,
что он, надо думать, - Палата Общин, или Курс Валюты, или Из Зала Суда,  или
Светская хроника и потому так часто появляется в газете. Однако общее мнение
решительно отвергло подобную догадку на том основании, что  ни  у  одной  из
вышеназванных знаменитостей имя не начинается с "Дж.".
     От острого всевидящего глаза воспитанниц не ускользают и другие случаи,
когда мисс Папфорд таинственно оповещает  свою  ассистентку  о  том,  что  в
газете имеются особо волнующие известия. Это происходит, когда мисс  Папфорд
видит   имя   своей   бывшей   воспитанницы   в   отделе   "Рождения"    или
"Бракосочетания". В таких случаях  кроткие  глазки  мисс  Папфорд  неизменно
наполняются  слезами  умиления.  А  девочки,   видя,   как   отличились   их
предшественницы -  хотя  мисс  Папфорд  никогда  об  этом  не  упоминает,  -
испытывают гордость от сознания того, что и они в будущем достигнут такой же
славы.
     Ассистентка мисс Папфорд с парижским выговором несколько плотнее и выше
мисс  Папфорд,  но  представляет  собою  столь  же  аккуратное,   подтянутое
маленькое существо, ставшее благодаря  длительному  лицезрению,  обожанию  и
подражанию мисс Папфорд очень похожей на нее.  Будучи  беззаветно  преданной
мисс Папфорд  и  обладая  недюжинным  талантом  художника,  она  создала  ее
портрет, который был тотчас опознан воспитанницами и вызвал  такой  восторг,
что его тут же за пять шиллингов выгравировали на камне. Конечно же это  был
самый мягкий и белый  камень,  какой  когда-либо  добывали  в  каменоломнях.
Нежные очертания ее носика получились на этом камне столь расплывчатыми, что
люди неискушенные в искусстве, как оказалось,  были  весьма  озадачены  тем,
куда же в  конце  концов  направлен  его  кончик,  и,  разглядывая  портрет,
невольно, в крайнем замешательстве  щупали  собственный  нос.  Поскольку  на
портрете мисс Папфорд стоит у открытого окна в  состоянии  тяжелого  уныния,
задумчиво склонившись над вазой с золотыми рыбками, воспитанницы  заключили,
что ваза эта - подарок от "Дж.", что он украсил ее цветами своей души и  что
мисс Папфорд изображена ожидающей его в тот памятный день, когда он опоздал.
     Наступления летних каникул воспитанницы ожидали с  особым  нетерпением,
ибо все знали, что на второй день каникул мисс Папфорд приглашена на свадьбу
одной из своих бывших воспитанниц. Ввиду того, что скрыть событие все  равно
не  представлялось  возможным  -  с  таким  размахом  велась   деятельность,
связанная с приготовлением туалета, - мисс Папфорд провозгласила  о  нем  во
всеуслышание. Тем не менее она сочла своим долгом перед родителями  объявить
о предстоящей свадьбе с томно-меланхолическим видом, словно свадьбу  следует
рассматривать как некое бедствие (каковым она в иных случаях и является).  А
поэтому мисс Папфорд  продолжала  готовиться  к  празднику  с  видом  кротко
смиренным и соболезнующим. И за все это время  ни  одна  из  воспитанниц  не
забывала, поднимаясь или спускаясь по лестнице,  заглянуть  в  спальню  мисс
Папфорд (конечно, если мисс Папфорд там не  было)  и  принести  какие-нибудь
удивительные сведения касательно новой шляпки.
     Когда же перед самыми каникулами основные приготовления были закончены,
все воспитанницы выразили - через  посредство  ассистентки  мисс  Папфорд  -
единогласную  просьбу,  чтобы  сама  мисс  Папфорд  великодушно  снизошла  и
показалась бы им во всем своем великолепии. И  мисс  Папфорд,  вняв  мольбе,
явила собою прекрасное зрелище. Хотя  старшей  из  воспитанниц  едва  минуло
тринадцать лет, не  прошло  и  двух  минут,  как  все  шестеро  уже  отлично
разобрались в фасоне, покрое,  цвете,  стоимости  и  качестве  каждой  части
туалета мисс Папфорд.
     Таким восхитительным вступлением начались  каникулы.  Пятеро  из  шести
воспитанниц наградили  маленькую  Китти  Кимминз  двумя  десятками  поцелуев
каждая (итого - сотня  поцелуев,  потому  что  все  ее  очень  любили)  -  и
разъехались по домам. А мисс Китти Кимминз осталась в пансионе,  потому  что
все ее родные и близкие жили в далекой Индии. Но ведь мисс Китти  Кимминз  -
девочка с ямочками на щеках - такой самостоятельный спокойный ребенок,  и  к
тому же такой ласковый.
     Итак, великий день свадьбы наступил,  и  мисс  Папфорд,  взволнованная,
точно сама невеста ("Дж.!" - пришло  на  ум  мисс  Китти  Кимминз)  укатила,
роскошная и блистательная, в присланном за нею экипаже. Но уехала не  только
мисс Папфорд. Ассистентка мисс Папфорд отбыла с нею  -  с  похвальной  целью
навестить  престарелого  дядюшку,  -  хотя,  подумала  мисс  Кимминз,   этот
почтенный джентльмен едва ли живет на хорах  той  самой  церкви,  в  которой
должно совершаться бракосочетание, - и тем не менее ассистентка мисс Папфорд
обмолвилась,  что  направляется  именно  туда.  Куда  отправилась   кухарка,
осталось  неизвестным,  но  обычно  она  давала  понять  мисс  Кимминз,  что
вынуждена, право же без всякой охоты,  с  самыми  богоугодными  намерениями,
совершить некое паломничество, для чего понадобилось украсить шляпку  новыми
лентами, а туфли новыми шнурками.
     - Ну вот, мисс Кимминз, - сказала горничная, когда все ушли, -  в  доме
остались только вы да я, и больше никого.
     - И больше никого, - повторила мисс Китти  Кимминз  и  немного  грустно
тряхнула локонами. - Никого!
     - И вам бы, верно, не хотелось бы, чтобы ваша Белла тоже  ушла,  правда
же, мисс Кимминз? - спросила горничная (которая и была этой самой Беллой).
     - Н-нет... - отвечала Китти.
     - Вашу бедную Беллу заставили остаться с вами, хочет она того или  нет.
Правда же, мисс Кимминз?
     - А вы разве не хотите? - осведомилась Китти.
     - Ну, вы же такая милочка, что грешно было бы вашей Белле возражать! Да
только вот нынче утром я узнала, что шурин  вдруг  тяжело  заболел.  А  ваша
бедная Белла так его любит, так любит, не говоря уж про любимую сестру.
     - А что, ему очень плохо? - спросила маленькая Китти.
     - Ваша бедная Белла боится, что  это  так,  мисс  Кимминз,  -  ответила
горничная, приложив уголок фартука к глазам. - Покамест у него просто  болит
живот, но боль может подняться выше, а  уж  коли  она  поднимется  выше,  то
доктор сказал, что не отвечает.
     Тут горничная до того расстроилась,  что  Китти  поспешила  ее  утешить
единственным средством, которым располагала, а именно - поцелуем.
     - Уж очень не хотелось мне подводить кухарку, милочка моя мисс Кимминз,
- всхлипывала горничная, - а то бы ваша Белла попросила ее остаться с  вами.
Ведь кухарка может составить компанию куда лучше, чем ваша бедная Белла!
     - Но вы сами очень славная, Белла!
     - Ах, мисс Кимминз, ваша бедная Белла очень бы хотела  такой  быть.  Но
она слишком хорошо знает, что сегодня это ей не под силу.
     И  придя  к  столь  пессимистическому  заключению,   горничная   тяж