ится в Нью-Йорке, но тогда начнется следствие, пойдут  слухи,  возникнут
подозрения, и вся эта грязная история через неделю  появится  в  газетах!  У
меня только  одна  надежда,  одна  возможность:  я  должен  послать  верного
человека - сам я слишком стар для этого, -  и  этот  верный  человек  должен
отправиться как можно скорее в  Нью-Йорк  опасной  дорогой  через  Скалистые
горы, явиться туда раньше Хэклера и либо  силой,  либо  хитростью  завладеть
бумагами. Джордж Уолфорд, вы тот человек, на котором я остановил свой выбор.
     - Я, сэр?
     Я был ошеломлен. Перед моим умственным взором, словно панорама,  возник
длинный  путь,  тогда  еще  только  проложенный,  путь,  пересекающий   весь
громадный континент от океана до океана, путь, полный опасностей. Все, что я
слышал или читал о путешествиях  через  прерии,  о  голоде,  пожарах,  диких
зверях и еще более безжалостных людях,  -  все  это  сразу  всплыло  в  моей
памяти. Я подумал об огромных расстояниях, невероятных трудностях, требующих
нечеловеческих усилий, о ледяном барьере,  воздвигнутом  Скалистыми  горами,
дабы преградить продвижение дерзкого Человека, и хотя я не слабее духом, чем
мои ближние, на лице моем, вероятно, отразились страх и  смятение.  Так  оно
наверняка и было, потому что мистер Хаусерман простонал:
     - Donner! {Черт подери! (нем.)} Што ше нам теперь телать?
     - Уолфорд! - произнес мистер Сполдинг. - Я не хочу лицемерить. Я  прошу
вас решиться на дело, заведомо связанное с громадным напряжением,  лишениями
и опасностями. Я прошу вас рискнуть своей жизнью ради чести  фирмы  и  моего
семейства.  Я  бы  не  отважился  на  подобную  просьбу,  не  имея  в   виду
соответствующей награды. Выслушайте меня! Я не предлагаю вам за  эту  услугу
денег. Возвращайтесь с успехом - и вы станете компаньоном в фирме  "Сполдинг
и Хаусерман". А если вы с Эммой все еще питаете те же  чувства,  что  и  три
месяца назад, то...
     Трепеща от радости, я перебил своего хозяина:
     - Я отправлюсь, сэр, с величайшей охотой и готовностью!
     - О храпрый мальтшик! Я снал, што он сокласится! - воскликнул немец,  а
кассир радостно потер руки.
     - Когда вы будете готовы к отъезду? - осведомился мистер Сполдинг.
     - Немедленно. Через полчаса, если вам угодно.
     - Можно и через час, - произнес мистер Сполдинг, улыбаясь при виде моей
горячности. - К этому  времени  Бодессон  подаст  экипаж  с  самыми  лучшими
лошадьми.  Старайтесь  беречь  силы  для  прерий.  Я  знаю,   у   вас   есть
шестизарядный револьвер, возьмите  только  самое  необходимое.  Вы  получите
достаточную сумму денег - можете тратить их свободно и щедро, не жалейте  ни
лошадей, ни золота. Я  отдал  бы  половину  своего  состояния,  лишь  бы  вы
поскорее очутились на мощеных улицах Нью-Йорка. Вы, можно сказать, настоящий
полномочный посол, Джордж, и только ваши ум и  отвага  помогут  вам  достичь
цели. А теперь собирайтесь в дорогу. Я медлил.
     - Что-нибудь еще? - спросил мистер Сполдинг с благодушной улыбкой.
     - Не могу ли я поговорить минутку - один только миг! - с мисс Сполдинг?
     - Она сейчас у  постели  брата,  -  торопливо  откликнулся  престарелый
джентльмен. - Но... да, вы правы. Вы непременно повидаетесь перед отъездом.
     Мне казалось, что я очутился у себя дома в один прыжок. За десять минут
я лихорадочно собрал свои пожитки -  просто  поразительно,  сколько  человек
способен сделать за десять минут, когда он  испытывает  душевный  подъем,  -
зарядил револьвер,  уложил  кое-что  в  небольшой  саквояж  и,  как  борзая,
помчался обратно. Мистер Сполдинг дал мне еще более подробные  инструкции  и
вручил  тяжелый  сверток  с  золотом  и  серебром,  а  также  толстую  пачку
ассигнаций. Ассигнации я должен был приберечь для цивилизованного мира, а  в
глуши мне оставалась единственная надежда - подкупить  полудиких  обитателей
Запада звонкой  монетой.  Мистер  Сполдинг  еще  беседовал  со  мной,  когда
Бодессон, один из главных извозопромышленников Сан-Франциско, подал к дверям
отличную пару испанских лошадей. Тогда мистер  Сполдинг  поднялся  наверх  и
вернулся с дочерью. Милая Эмма! Как она побледнела и похудела! Но  глаза  ее
были  все  такими  же  сияющими  и  любящими,  а  слова,  полные  надежды  и
преданности, вдохнули в меня еще больше смелости и решимости добиться своего
или умереть. Прощание наше было очень кратким. Торопливый шепот -  страстное
подтверждение прежних клятв и заверений, - на единый миг  я  заключил  ее  в
объятья и поцеловал в щеку, а в следующий - уже кинулся  к  экипажу.  Я  сел
рядом с Бодессоном - кнут щелкнул, взмыленные лошади рванулись по  улице,  я
оглянулся и послал прощальный привет  мистеру  Сполдингу  и  Эмме,  махающей
платком. Затем мы завернули за угол и понеслись по дороге.
     Бодессону хорошо заплатили, и он гнал  горячих  лошадей  не  одну  милю
подряд.   Путешествие   мое   начиналось   благополучно    и    с    добрыми
предзнаменованиями.   Душа   моя   была   полна   надежды.    Жизнерадостный
француз-креол,  сидящий  рядом  со  мной,  был  веселым  спутником,  он  пел
канадские песни, насвистывал, весело понукал гнедых и беспрерывно болтал.
     -  Мсье  собрался  в  прерии!  О,  tres  bien!  Прерии  -   это   ошень
interessantes! Ошень, ошень! Но мсье надо быть осторожным и не  отказываться
от охраны, иначе les sauvages, свирепые индейцы снимут с мсье cheveux,  или,
как  вы  называете,  скальп!  {Очень  хорошо!  Интересно!   Дикари,   волосы
(франц.).}
     И  так  без  устали.  Он  думал,  что  я   отправляюсь   по   делам   в
Солт-Лейк-Сити, и даже не сомневался, что дальше я последую с караваном  под
охраной драгун. Интересно, что бы он сказал, узнав, что я собираюсь пересечь
этот голодный и опасный край один?
     Мое  путешествие  к  восточным  границам  Калифорнии  было   не   столь
примечательным, чтобы останавливаться  на  нем  подробно.  Я  тратил  деньги
щедрой рукой и мог почти непрерывно двигаться  в  более  или  менее  сносных
колясках, причем ухитрялся ехать довольно быстро по самым скверным  дорогам.
Спал я в экипажах ночью, урывками погружаясь в дрему, прерываемую  качкой  и
тряской. Порою и звон монеты не мог склонить мексиканских  или  американских
кучеров отправиться ночью по каменистой дороге,  и  тогда  я  восстанавливал
свои силы более длительным отдыхом, готовый с рассветом  мчаться  дальше.  Я
хорошо знал, что меня ждет впереди, и знал, что эта усталость - детская игра
по сравнению с дальнейшим. Я уже бывал в прериях, по крайней мере в тех, что
лежат к востоку от Скалистых гор. Мистер Сполдинг был уверен, что я  хороший
наездник,  мастерски  владею  огнестрельным  оружием  и   обладаю   отменным
здоровьем. Эти качества вообще-то не присущи клерку, но я  и  вырос  не  для
конторского стола. Мой отец считался довольно богатым  человеком,  но  после
его смерти  я,  в  силу  затруднительных  обстоятельств,  вынужден  был  сам
бороться с нуждой. В Оксфорде я держал  охотничьих  собак  и  был  страстным
любителем охоты. Я привык к тяжелым физическим  упражнениям,  и  теперь  мои
мускулы и выносливость  должны  были  сослужить  мне  службу.  Я  отнюдь  не
обольщал себя, отлично сознавая, что отважился на предприятие, полное риска.
Я  мог  умереть  с  голоду  в  пустыне,  где   белели   кости   бесчисленных
переселенцев. Я мог погибнуть мучительной смертью во время пожаров,  которые
порою огненными змеями проносятся по  бескрайнему  морю  трав.  И  если  мой
скальп не закоптится в дыму какого-нибудь индейского вигвама, .то  лихорадка
или просто потеря сил оборвут мою жизнь и все мои надежды.  А  что,  если  я
доберусь до Нью-Йорка слишком поздно?! Меня все время терзала мысль  о  том,
что Джорэм Хэклер спешит на север на борту быстроходного пакетбота. И я даже
начинал колотить ногой в пол  неуклюжей  почтовой  кареты,  точно  мог  этим
ускорить свое продвижение. Как я молил  небо,  чтобы  неблагоприятный  ветер
задержал пакетбот на его пути из Аспинуолла в Нью-Йорк!
     Добравшись до Карсон-Сити, находящегося на самой границе прерий, я  дал
себе небольшой  отдых,  чтобы  подготовиться  к  предстоящему  многотрудному
переходу. Я отлично знал, что самый опасный и  тяжелый  участок  пути  лежит
между  Калифорнией  и  поселениями  мормонов  *.  И,  только  выбравшись   с
территории Юта *, я мог считать себя в безопасности от  стрел  и  томагавков
дикарей. В Карсоне я увидел  множество  возвращающихся  назад  переселенцев,
золотоискателей, везущих свою добычу в Восточные Штаты, обращенных  мормонов
и торговцев, распродавших содержимое своих фургонов  на  рынках  Калифорнии.
Все эти люди ожидали очередного конвоя  драгун,  под  охраной  которого  они
следовали дальше. Для меня было невозможно двигаться так медленно, и я сразу
же закупил мешок вяленого мяса, мешок поджаренной кукурузы, несколько  одеял
и прочих вещей, а также сильную лошадь  с  красивой  сбруей  и  мексиканским
седлом. Последнюю я купил у лошадника-американца, которого страшно забавляла
сама мысль о том, что  я  собираюсь  в  одиночку  пересечь  прерии.  "Что  и
говорить, мистер, нрав у вас решительный, - сказал он.  -  Все  это  хорошо,
только сдается мне, оно бы лучше еще раз на этот счет пораскинуть мозгами. А
то охотники за скальпами сдерут с вас шевелюру, это уж  как  пить  дать.  Не
верите мне? Что ж, ступайте потолкуйте с  другими!"  И  он  потащил  меня  к
какому-то трактиру, у крыльца которого толпилось множество мужчин и  женщин,
французов, испанцев, немцев, янки  и  мулатов,  которые  стояли  сгрудившись
вокруг долговязого темноволосого парня в полувоенной  форменной  одежде,  по
которой  его  можно  было  принять  за  полицейского,  если  бы  не  красная
фланелевая рубаха и мексиканское сомбреро.  У  этого  человека  были  тонкие
подвижные черты лица, и видно было, что тяжелая работа на свежем  воздухе  в
любую погоду превратила его тело в сплошные мускулы. На нем были  сапоги  со
шпорами и обшитые кожей штаны, в руках хлыст, которым он пощелкивал,  весело
болтая с толпой, встречавшей смехом каждую его шутку - очевидно, он был  тут
любимцем. Это был один из почтальонов "Пони-Экспресс",  дожидавшийся  почты,
которую вот-вот должен был привезти курьер из Сан-Франциско.
     - Так-то, полковник, так-то, красотки, - услышал я его слова.  -  Прямо
скажу, жалко, конечно, покидать вас, но служба - она служба, не так ли? Если
индейцы не сковырнут меня...
     - Тебя, Сим? Возьмешь тебя голыми руками! - восторженно кричал один  из
его приятелей.
     - Скажешь тоже, - скромничал Сим, хотя хвастливый огонек так и  сверкал
в его беспокойных глазах. - Эти бестии уже пытались раз-другой добраться  до
Сима Грайндрода, да только узнали, что об такой орешек зубы обломаешь.  Если
уж парень родом из Кентукки, а там у нас народ  крепкий,  так  не  больно-то
легко с него скальп содрать... К вашим услугам, сударь!
     Взгляд его остановился на мне.
     - Сим! - завопил лошадник. - Этот джентльмен собирается пересечь прерии
в одиночку, будто по Бродвею прогуляться. Что ты скажешь на это?
     Вокруг захохотали. Сим с притворным почтением снял шляпу.
     - Ого-го! - воскликнул он. -  А  пороху-то  сколько  у  этих  городских
франтов! А змеи, мистер, это вам что?  Да  и  удобств  там  для  благородной
публики не припасли. Гляди, лошадь у вас угонят или  койоты  ее  задерут,  а
сами заблудитесь да помрете без обеда, если только не наскочите на индейцев.
А уж если наскочите - помяни, господи, царя Давида!..
     Многие сочли бы это  за  явную  насмешку,  но  я  слишком  хорошо  знал
характер американцев, чтобы рассердиться.  Сим,  очевидно,  принял  меня  за
самоуверенного горожанина, который безрассудно лезет прямо в пасть ко  льву,
и добродушно пытался охладить  мой  пыл.  С  некоторым  трудом  мне  удалось
отвести его в сторону, чтобы поговорить с глазу на глаз.  Я  рассказал  ему,
что еду в Восточные Штаты по неотложному делу и что если он мне поможет,  то
я щедро заплачу ему за оказанную услугу. Я подумал,  что  если  мне  удастся
воспользоваться  сменными  лошадьми,  которые  на  каждой  почтовой  станции
ожидают верховых почтальонов, то я смогу с большой скоростью проделать часть
пути. Но Сим, по натуре человек незлой, тут же развеял мою надежду  в  прах.
Подобная сделка, заявил он, "не по правилам".  Служащие  "Пони-Экспресс"  не
смеют на это идти. И думать нечего. Ждите каравана.
     Я не стал ждать каравана и выехал в  тот  же  день.  Когда  я  ехал  по
длинной извилистой  улице  Карсона,  люди  провожали  меня  полуироническими
напутствиями, а лошадник-янки качал головой и кривил рот, словно считал меня
человеком конченым.
     Какой прок сидеть сложа руки! Я решительно двинулся в путь. Ехал  я  на
сильной лошади - кентуккийских или  тенессийских  кровей,  -  которую  потом
рассчитывал продать за большие деньги на западной границе прерий. Дорогу при
дневном свете найти было нетрудно. Я скакал по  широкой  тропе,  проложенной
бесчисленными фургонами и вьючным скотом. У меня был компас, но пользоваться
им не  приходилось.  Так,  миля  за  милей,  за  день  я  проскакал  немалое
расстояние. Кое-где, следуя меж разветвлявшихся речушек - притоков  Карсона,
я выезжал к фермам, где без труда находил корм для лошади и пищу для себя. Я
принял два решения: первое - по возможности экономить  мой  небольшой  запас
вяленого мяса, и второе - отказываться от гостеприимно предлагаемого  виски,
ибо считал, что в таком трудном путешествии нужно обходиться  только  водой.
Так  я  проехал  весь  день  с  небольшими  передышками,  выжимая  из  моего
утомившегося скакуна все, на что он был способен, и двигался по тропе до тех
пор, пока светила луна. Затем, с наступлением темноты, я  спешился,  снял  с
коня седло и поводья, стреножил его и привязал так, чтобы  он  мог  пастись.
Затем я лег, завернулся в одеяла, подложил под голову седло и крепко  уснул,
держа оружие наготове.
     Вдруг глубокой темной  ночью  я  проснулся,  не  сразу  сообразив,  где
нахожусь. Лошадь моя была неспокойна, и ее резкие движения разбудили меня. Я
услышал в высокой траве шорох, царапанье, легкие шаги в  зарослях,  какие-то
скулящие звуки, точно подвыванье голодных  собак,  почуявших  пищу.  Собаки?
Какие там собаки! Волки! И лошадь, от которой зависела моя жизнь, дрожала  и
лоснилась от испарины. Я не развел костра из опасения,  что  свет  привлечет
какую-нибудь бродячую  шайку  дикарей,  зато  теперь  нас  окружили  койоты,
которые слетелись точно мухи на мед. За себя я не боялся: американский  волк
нисколько не похож на  "серого  злодея"  германских  лесов  или  пиренейских
снегов. Но мой бедный скакун, уставший после долгой и  утомительной  скачки,
был в опасности, и колотившая его дрожь еще больше его изматывала. Я встал и
принялся искать топливо. К счастью, я находился еще в богатом влагой краю, с
кустарниками   и   подлесками,   где   гигантские   тополя   вздымали   свои
величественные стволы по берегам ручьев. Вскоре я наткнулся на кустарник  и,
нарубив острым тяжелым ножом целую охапку сучьев,  вернулся  с  ними  назад,
расчистил небольшой участок от травы, которая была довольно высока  и  легко
могла вспыхнуть. Потом я  достал  жестяную  коробку  со  спичками  и  развел
костер, хотя это и было не  так-то  просто  из-за  обильной  росы,  большими
каплями сверкавшей на кустах и траве, а отсыревшее  дерево  только  исходило
клубами едкого и черного дыма,  прежде  чем  я  добился,  чтобы  почерневшие
головни разгорелись жарким пламенем. Все это время  я  то  и  дело  испускал
устрашающие крики,  бренчал  жестяной  кружкой  о  ствол  револьвера,  чтобы
отпугивать  койотов;  к  тому  же  еще  приходилось  ласково  похлопывать  и
успокаивать бедную лошадь, которая  так  натягивала  привязь,  что  в  любой
момент могла ее порвать. Наконец, к моей великой радости,  запылал  яркий  и
веселый огонь, его пляшущие отблески  осветили  небольшой  кусок  прерии,  и
вблизи, на самом краю освещенного пространства, я увидел крадущихся койотов,
самых мелких и трусливых, но зато и самых коварных из  американских  волков.
Неожиданно я швырнул горящую головню в гущу стаи, и койоты  тотчас  скрылись
во тьме, но еще с полчаса я мог слышать их обиженный вой, который становился
все тише и тише, пока совсем не заглох  вдали.  Как  только  волки  исчезли,
лошадь успокоилась, и через час я мог вернуться к моей постели и прерванному
сну, предварительно подкинув в огонь новую охапку сучьев.  Спустя  некоторое
время я проснулся от сильного холода. Я открыл  глаза.  Костер  потух,  угли
багровели и один за другим угасали. Над головой  виднелось  блеклое  небо  и
бесконечная  россыпь  звезд  с  тем  тусклым  и  слабым  мерцанием,  которое
возвещает рассвет. Было очень холодно. В воздухе слышался какой-то  посвист,
трава металась во все стороны. Дул сильный ветер - северный! Это был  первый
порыв холодного северного ветра, ежегодно налетающего с концом гнилой погоды
на юге. Он нес с собой пронизывающий леденящий  холод  с  полярных  льдов  и
Скалистых гор, но я радостно приветствовал его, вспомнив, что он будет  дуть
как раз в лоб почтовому пароходу, рассекающему воды Мексиканского  залива  и
несущему на борту Джорэма Хэклера и его добычу. Есть еще шанс обогнать его!
     А ветер все крепчал; он переходил уже в ураган, и я ежился, несмотря на
теплый пончо * и одеяла. Лошадь моя легла на землю и дрожала от холода.  Мне
пришлось прикрыть ее одеялом; это была породистая лошадь, очень  резвая,  но
не такая выносливая и подходящая для прерий, как мустанги, выросшие на  этих
равнинах. Ветер  не  ослабел  и  тогда,  когда  взошло  солнце,  багровое  и
зловещее. Меня охватила новая тревога. Я уже слыхал о  путниках,  на  долгие
дни задержанных в прериях яростным буйным  ветром.  А  время  было  мне  так
дорого! Медленно тянулось это холодное утро, сердце мое сжималось, и я начал
приходить в отчаяние. Я оцепенел и застыл; капли росы от  внезапного  холода
превратились в льдинки, и теперь каждая травинка,  казалось,  была  украшена
алмазами, которые сверкали и переливались под косыми лучами солнца. К девяти
часам ветер стал стихать, ослабевал он медленно и постепенно, и  в  половине
одиннадцатого я решил, что могу продолжать путь. Завтрак мой был  далеко  не
роскошный. Седлая коня и скатывая одеяла, я наспех проглотил  кусок  мяса  и
горсть поджаренной кукурузы. Затем  я  выдернул  железный  колышек,  свернул
коновязь на манер лассо, подвязал к луке седла и сел на коня.  Я  был  более
приспособлен к жизни в прериях, чем можно было ожидать. Несколько лет назад,
еще до моей службы у Сполдинга и Хаусермана, я  провел  несколько  недель  в
форте на границе с дикими территориями, пользуясь  гостеприимством  офицеров
кавалерийского полка Соединенных Штатов. Я сопровождал моих хозяев в  охотах
и  разведывательных  вылазках  против  враждебных  индейцев,  мне  нравилось
привязывать коня, разводить костры и тому подобное, и я даже не  представлял
себе тогда, что настанет время, когда все мое земное счастье будет  зависеть
от моего совершенства в подобных искусствах.  Как  только  в  бледно-голубом
небе поднялось солнце, природа приняла более веселый облик; льдинки  и  иней
растаяли, воздух, - едва прошел жестокий холод, - стал бодрящим и  приятным.
Я двинулся дальше, следуя тропой, проложенной  фургонами,  то  взбираясь  на
покатые склоны, то снова опускаясь. С некоторым испугом я заметил, что  конь
мой гарцует уже не так резво, как накануне, когда он покидал Карсон. Сначала
он послушно подчинялся моему голосу и коленям и бодро ускорял шаг, но вскоре
начал сдавать, плохо слушался удил и его то и дело приходилось пришпоривать.
Очевидно, я слишком утомил его накануне. Он двигался вяло и  понуро,  и  это
уже говорило о многом. Что же делать? У меня была куча денег, но  деньги  не
могут служить талисманом в пустыне. Между тем местом,  где  я  находился,  и
Солт-Лейк-Сит