как ты, - ответил Максимов.
     - Ну, а коли так, - сказал Серебряков, -  то  и  решать  нечего.  Ясное
дело. - Он отошел от Максимова и, сбросив  куртку,  лег  на  нее.  -  Вам  и
мешаться не надо, - сказал он через минуту. -  Я  все  один  обделаю.  Он  и
проснуться не успеет.
     Подложив под голову руку и вытянувшись около костра, Черняй спал.
     Через тридцать лет, составляя свою автобиографию, Державин так  записал
о Черняе:
     "По  обнаружении  всех  обстоятельств,  сказать   должно,   что   когда
Серебрякову  и  Максимову  не  удалось  вышеозначенных  в  польской  Украине
награбленных кладов отыскать, ибо все области те как  военный  театр  против
турков занят был войсками и не можно было им без подозрений на себя шататься
в степях и искать клада, то они предводителя их Черняя  отпустили  или  куда
дели неизвестно".

II

     Весь день прошел у Державина в  хлопотах.  Кроме  прямых  обязанностей,
Бибиков  нагрузил  на  него  работу  по  приведению  в  порядок   дневников,
называемых так: "Дневные записи поисков над самозванцем Пугачевым".
     Это была на редкость трудная работа.
     Он сидел в канцелярии, замыкая двери на  ключ  и  утопая  с  головой  в
ворохе исписанной бумаги.
     Матушка Фекла Андреевна худела, горбилась, с  каждым  днем  становилась
все более молчаливой и опасливой. Здоровье сына волновало ее  особенно.  Раз
она ходила даже к какому-то чудотворцу вынимать просфору  за  здравие  воина
Гавриила. Но спросить сына, где он засиживается по ночам, не  смела  и  даже
плакала только ночью, украдкой от домашних.
     Мальчик возвращался поздно ночью, усталый, чем-то недовольный, и  сразу
же проходил в свою комнату.
     Есть ему подавали туда же.
     И всю ночь в комнате сына горел свет, и когда мать прикладывала  ухо  к
замочной  скважине,  ей  был  слышен  голос  сына,   произносящий   какие-то
непонятные для нее, диковинные слова. Собственно не  голос  даже,  а  пение.
Мальчик пел.
     Расхаживая по комнате, натыкаясь на мебель, он пел тягучим фальцетом  о
победе русского оружия, о славе, о божестве, о  смерти,  о  жизни.  Мать  не
разбиралась в  этих  словах,  -  слишком  кудрявых  и  громких,  чтобы  быть
понятными, но уходила от двери она  с  чувством,  похожим  на  то,  с  каким
недавно стояла на обедне чудотворца.
     Она уже знала - сын ее сочинял стихи.

                                      -----

     Однажды, возвратившись из комиссии, Державин увидел у  себя  в  комнате
странного гостя. Положив на стол какой-то пестрый узелок и прислонив к стене
посох, сидел у стола, дожидаясь его, Серебряков.
     Это явление настолько было  чудовищным,  что  Державин  даже  не  сразу
поверил своим глазам.
     А Серебряков уже встал с места и, низко поклонившись,  подошел  к  нему
вплотную.
     - С приездом в вашу отчизну, Таврило Романович, - сказал он смиренно.
     - Серебряков! Ты ли это? - спросил Державин ошалело.
     Серебряков поклонился еще раз.
     - К вашей милости прибегаю, - сказал он.
     - Стой! Стой! - крикнул Державин. - Как же так? А где же Черняй?
     Они стояли друг перед другом и смотрели друг другу  в  глаза.  Внезапно
Серебряков широко махнул рукой.
     - Где ему полагается быть, Таврило Романович, там он и есть,  -  сказал
он, улыбаясь.
     Державин взглянул на него прямо и страшно.
     - В тюрьме? - спросил он. Серебряков покачал головой.
     - Что ему в тюрьме сидеть? Он человек вольный, как  тот  ветер,  что  в
степу. Либо смерть, либо воля.
     - Так значит?.. - спросил Державин. - Значит, вы...
     Серебряков улыбнулся.
     - Значит, Гаврило Романович, что хочу  я  его  высокопревосходительству
Бибикову большую помощь оказать, дабы того вора и обманщика  Емельку  живьем
взять и ее императорскому величеству доставить в клетке.
     - В клетке?
     - В клетке-с, Гаврило Романович, живьем для показа.
     Державин опустился на стул и показал Серебрякову на кресло около себя.
     - Ну, садись,  рассказывай,  -  бросил  он  коротко.  Серебряков  жирно
откашлялся.
     - Как я его высокоблагородием господином Максимовым из  тюрьмы  выпущен
под его расписку...
     -   Да   ты    дело    говори.    Как    ты    думаешь    помочь    его
высокопревосходительству, - прикрикнул Державин.
     - ...То я и просил бы, чтоб он надзор за мной доверил ему же, господину
Максимову, - спокойно докончил Серебряков.
     Он вынул из кармана лист бумаги, сложенный вчетверо, и, развернув  его,
начал рассказывать.
     План Серебрякова был серьезен, прост и примечателен.  Не  план,  вернее
даже, привез он Державину, а общие соображения насчет поимки  Пугачева.  Все
основывалось  на  успешном  действии  правительственной  армии,  которая   в
последнее время стала теснить дерзкого самозванца.
     - Несомненно, - говорил Серебряков, - разбитый  самозванец  подастся  к
раскольникам, ибо всему свету известно, что он и сам раскольник. И  конечно,
он придет к иргизским пустосвятам, тем воровским  старцам,  которые  до  сей
поры его скрывали. И прежде всего на память ему придет -  в  дворцовое  село
Малыковку, где он уже раз был. -  Вот  тут  и  начинаются  соображения  его,
Серебрякова.
     Надо прежде всего знать, что он, Серебряков, исконный житель Малыковки.
     - Ну, и что ж из этого? - спросил Державин.
     - Хочу через сие предложить его высокопревосходительству, дабы  он  мои
слабые силы для оного славного дела и использовал.
     - Чепуха, - резонно сказал Державин.  -  Что  за  чепуху  ты  говоришь?
Больше ничего не скажешь?
     И, помявшись, Серебряков стал рассказывать дальше.
     - Дело в том, - сказал он, - что мне  раз  уже  удалось  поймать  вора,
самозванца и плута Емельку Пугачева.
     Державин вскочил с места.
     - Как поймать? - спросил он.
     Серебряков продолжал рассказывать.
     В прошлом, 1772  году  он,  бывши  в  Малыковке,  встретился  с  Иваном
Фадеевым, ездившим на Иргиз в  раскольничью  Мечетную  слободу  для  покупки
рыбы. Сей Фадеев рассказал ему, что он был  в  доме  у  жителя  той  слободы
Степана Косых и видел там некоего проезжего человека. Оный  человек,  собрав
всех в горницу, а допрежь баб и ребят выслав вон, говорил о том, что  хорошо
бы предаться туркам, а военачальников перевешать. Говорил  приезжий  о  том,
что на Яике казаку оное дело уж  накрепко  решили  и  ждут  только  удобного
момента. Яицкие-де казаки, говорил  человек,  согласились  идти  в  турецкую
область под его началом. Только-де,  говорил  приезжий,  они  допрежь  всего
военных людей всех перебьют. Он же, проезжий, много раз в той Туретчине был,
все места там знает и уверить может, что турки их примут  как  своих  родных
братьев. Живи себе, как хочешь. Здесь же свои люди жить  не  дают.  Говорят,
что турки люты. А как они ни люты,  свои  военачальники  еще  их  лютее.  Из
турков, говорил человек, кто вам что худого сделал, а  военачальник  каждого
из вас утеснил да обидел.
     Державин слушал неподвижно и молча.
     - Посему, - сказал Серебряков, - услыша от Фадеева  сии  возмутительные
речи и будучи сам болен, призвал я к  себе  надежного  приятеля,  дворцового
крестьянина Герасимова, и просил его съездить в Мечетную слободу и от друзей
разведать - от кого пронеслись такие возмутительные речи и кто сей  человек,
к бунту, неповиновению и смертоубийству призывающий.
     - Ну  и  что  ж?  -  сказал  Державин,  внимательно  слушавший  рассказ
Серебрякова. - Узнал он что-нибудь?
     Не торопясь и улыбаясь, Серебряков продолжал рассказывать.
     - Да, разумеется. Герасимов ездил, как он есть первый друг  мой,  и  по
приязни к нему той же слободы житель Семен Филиппов сказал, что тот проезжий
человек - вышедший с польской границы раскольник, и называется он  Емельяном
Ивановым  Пугачевым.  Сей  человек,  по  разрешению  дворцового   управителя
Позднякова, ездит и осматривает, есть ли для селитьбы  место,  а  также  он,
Филиппов, подтвердил Герасимову вышепомянутые дурные разглашения.
     - Ну и что же дальше? - спросил Державин. - Поймали Емельку?
     Серебряков покачал головой.
     - Нет, как в той Мечетной слободе его уже не  было,  а,  по  известиям,
поехал он в село Малыковку, на базар, то Герасимов бросился туда и нашел его
квартиру у экономического крестьянина Максима Васильева. И  здесь  велел  за
ним  посмотреть.  А  сам  подал  через  крестьянина  Ивана   Вавилова   сына
Расторгуева рапорт к властям. И вследствие оного Герасимов был  доставлен  в
Симбирск, а оттуда в Казань для допросов и розыску.
     - Так, - сказал Державин, прослушав Серебрякова до  конца,  и  встал  с
места. - Но все сие является делом давно прошедшим, о чем же можно  говорить
сейчас?
     Если бы тогда удалось поймать вора Пугачева, то было бы хорошо. Но  что
же он, Серебряков, думает  сейчас?  Ведь  ни  в  Малыковке,  ни  в  Мечетной
слободе, ни в каких других местах Пугачева давно нету.
     Но Серебряков оказался совсем не так прост. У него,  оказывается,  были
свои соображения. Не торопясь, он стал их выкладывать.
     - Сейчас самое время действовать, - сказал он. - Как наши верные войска
ее императорского величества для истребления сего изверга пошли, то и должно
надеяться, что вскорости злодейская толпа будет разбита наголову.
     - Ну и что же? - спросил Державин.
     Серебряков встал со стула и подошел к нему вплотную.
     - Как - что же? - спросил он с глубоким  удивлением.  -  да  разве  его
высокоблагородие не знают, что сей вор, сей изверг, сей зверь  бесчеловечный
не кто иной, как раскольник?
     - Знаю, - сказал Державин.
     -  Так  вот,  -  торжественно  сказал  Серебряков,  -  из  сего-то  мое
предложение вытекает. Куда сему вору, раскольнику податься после  того,  как
его сила будет наголову разбита? Ясное дело -  только  к  раскольникам.  Он,
злодей, принужден будет искать там убежища, как некая до своего  объявления,
а для сего лучшего места и найти невозможно, как на Иргизе или на узенях,  у
его друзей-раскольников.
     - Так, так, - сказал Державин. - Что же ты думаешь делать дальше?
     Он,  Серебряков,  просит,  чтобы  дали  ему  в  товарищи  Герасимова  и
Максимова и, снабдив их всех троих приличной суммой денег,  послали  в  стан
Пугачева.
     - Денег? - спросил Державин.
     Серебряков, не дрогнув, выдержал его взгляд.
     - Да, денег, - сказал он серьезно. - Без денег такие дела не  делаются.
Тут нужен большой подкуп.
     - И много денег? - поинтересовался Державин.
     Наглость  Серебрякова  была  чудовищной.  Вчерашний  колодник,  обманом
избавленный от тюрьмы, он приходил, после совершения убийства, к Державину и
требовал денег, людей и средств.
     - Много денег, - сказал Серебряков и даже  вздохнул.  -  Одной  тысячью
здесь не отделаешься.
     - Так, - протянул Державин, рассматривая его лицо. - Отлично. Еще  чего
спросишь?
     А больше ему, Серебрякову, ничего не нужно, решительно ничего.  Ему  бы
только заслужить вольные и невольные грехи перед ее величеством, а там...
     Державин встал с места. Замысел был  неверный  и  сомнительный,  однако
скрыть его от Бибикова он не смел.
     - Ну, ладно, - сказал он, - хорошо. Оставь бумагу. Я завтра передам  ее
главнокомандующему. Зайдешь за ответом.

III

     Поздней  ночью,  после  разговора  с   Серебряковым,   Бибиков   принял
подпоручика Державина. В кабинете было темно и  тихо.  На  письменном  столе
горела только одна свеча, и первое, что  увидел  Державин,  это  было  яркое
световое пятно, вырывающее из мрака  кусочек  стола,  заваленного  бумагами,
резную спинку кресла и склоненную к бумагам седую голову главнокомандующего.
     При входе Державина он рывком повернул  голову,  поднялся  со  стула  и
пошел навстречу.
     - Ну, здравствуй, здравствуй, - сказал он  радушно,  первым  протягивая
руку. - Только  что  сейчас  просматривал  дела  судебные,  кои  ты  мне  на
конфирмацию прислал. Иные подписал, а иные, просмотрев, отложил.  Ужо  думаю
послать с курьером в Москву. Пусть они там разбираются. А я не мастак  и  не
охотник до ябедничества. Однако  кажется,  что  в  сем  деле  без  петли  не
обойдется.
     Выжидая ответа, он смотрел на Державина.
     Державин молчал.
     Бибиков засмеялся.
     - Как ты мне, бишь, из Казани писал?  Сколь,  мол,  ни  пори,  сколь  к
присяге ни приводи, - все одно, народ по  своей  развращенности  на  царскую
грамоту плевать хотел. Никто за помилованием не идет.
     - Я не так писал, - улыбнулся Державин.
     - Ну да, еще бы ты мне так писал. Я не о словах с  тобой  говорю,  а  о
духе. О духе, коим все письмо было пропитано. Впрочем, - он махнул рукой,  -
как о сем ни напиши - все равно ничего не изменишь.
     Он хмуро смотрел на Державина. И вдруг лукаво,  совсем  по-мальчишески,
прищурил левый глаз.
     - А как ты мне сначала говорил? Непобедимое воинство  премудрой  матери
нашей. Помнишь? И грудью на меня, грудью за то, что я слов таких не понимаю.
     - Ваше превосходительство! - крикнул Державин. - Я никак не мыслил...
     - Э... да что там говорить, - махнул рукой Бибиков.  -  Я,  брат,  тоже
когда-то таким был, как ты. Все мне на свете ясным казалось. А  на  эти,  на
бунты народные, я попросту плевал, сударь. Как, мол, он, мужик, против  моей
шпаги дворянской с колом да с топором попрет? Да я  его...  А  вот  он  взял
топор и пошел. А мы сидим у моря и гадаем - чи так, а чи не так.  Вот  какое
дело-то.
     Он вдруг резко, с креслом, повернулся  к  столу  и  стал  шарить  среди
бумаг.
     Искал, не находил, отбрасывал бумаги в  сторону,  наконец  нашел  одну,
исписанную крупным, неуклюжим почерком, и бросил ее на стол.
     - Была бы у нас армия, - сказал он  с  горечью,  -  да  люди,  все  это
полдела было бы. А у нас и офицеры - те же Балахонцевы. - Он ударил рукой по
листу бумаги. - Вот полюбуйся, комендант города, капитан гвардии, дважды  из
города бежал, как баба, захватив перины и денежный ящик. Боялся, видно,  что
отечество не переживет, если его, героя,  на  воротах  вздернут.  Приехал  в
Казань - бледный, губы трясутся, рукой за стаканом тянется  -  рука  дрожит.
Говорить о чем-нибудь начнет - и сейчас же соврет. И что бы ни  сделал,  что
бы ни сказал - всего боится. Ты поверишь ли, когда я ему сказал - пожалуйте,
сударь, вашу шпагу и будьте добры проследовать за моим адъютантом под арест,
то он даже просветлел. Все, мол, кончилось. Никуда больше не  пошлют,  ни  о
чем не спросят. Да я, говорит, ваше благородие... Ладно, говорю, идите уж...
идите, нечего там. Вот, сударь, какие у нас офицеры.
     Державин молча разглядывал лицо главнокомандующего.
     Ему показалось, что он поправился и даже пополнел. Белое  холеное  лицо
было спокойно и даже весело. И говорил он легко, красиво, не затрудняясь,  и
по тону его голоса никак нельзя было понять, что он сделает сейчас - завопит
от ужаса или, смеясь, шутя и острословя, будет продолжать свой рассказ.
     Только когда он, жестикулируя, положил на минуту руку на спинку кресла,
Державин заметил, как едва заметно, но четко дрожат его большие,  прохладные
пальцы.
     -  Тут  силой  ничего  не  сделаешь,  -  сказал  главнокомандующий.   -
Манифестами тоже. Тут  кровью  нужно,  кровью  бунт  заливать.  Юлий  Цезарь
говорит...
     Но Державин так и не услышал, что сказал Юлий Цезарь. Главнокомандующий
вдруг круто оборвал речь и заговорил о другом.
     - Ты вот мне Серебрякова привел - и хорошо сделал. Эта птица залетная и
говорит дельно. Однако не особенно я таким залетным соколам  верю,  за  ними
глаз да глаз нужен. - Он взял бумагу, исписанную со  всех  сторон  старинным
уставным письмом, с глаголами и титлами, и прочитал: - "А посему прошу  дать
мне в надзиратели здешнего помещика  его  высокоблагородие  Максимова".  Вот
видишь, какую он штуку задумал: дай его Максимову.
     Бибиков остро посмотрел на Державина.
     - Максимову я его не доверю, - сказал он решительно. - Максимов -  плут
и  его  наперсник.  А  доверяю  я  его  тебе.  Ты  мне  его  привел,  ты   и
расквитывайся.
     Державин наклонил голову.
     - А теперь расскажи, что ты о нем знаешь. Что это за история с  Черняем
и с кладами?
     Пока Державин говорил, Бибиков  сидел  неподвижно,  опустив  голову,  и
только иногда его лицо кривилось быстрой, едва заметной улыбкой.
     - Здорово, - сказал он, когда Державин кончил  рассказывать  и  глубоко
вздохнул. - Удальцы что надо. А где Черняй?
     - Не знаю, - ответил  Державин.  -  Сам  об  этом  неоднократно  думал.
Отпустили или же...
     - Отпустили? -  улыбнулся  Бибиков  и  покачал  головой.  -  То-то  что
отпустили ли? Ну, а что ты скажешь, я этого Серебрякова сразу раскусил. Этот
даром за дело не возьмется. Либо им, либо нам услужить хочет. Но вернее, что
нам, потому что с ними ему делать нечего. Так вот,  бери  его  и  поезжай  в
Малыковку, в то самое место, где первый  раз  вора  видели.  Может  быть,  и
выйдет что. А сейчас давай обсудим, что ты делать будешь на месте.

x x x

     Они сидели друг против друга, и Бибиков говорил Державину:
     - План не глуп. Известно, что вора и злодея  Пугачева  гнездо  прежнего
злодейства были селенья раскольничьи в Иргизе. А  посему  не  можно  думать,
чтобы, оных злодеев растеряв...
     - Нет, не растерял, - сказал Державин, - не мог он  их  растерять,  ибо
среди задержанных в Самаре были раскольники в  преизрядном  количестве.  Они
все за него.
     Бибиков кивнул головой.
     - Следственно, - сказал он, - предполагать можно,  что  после  крушения
его под Оренбургом толпы и по рассеянии ее (чего, не  дай  боже),  в  случае
побега, злодей вознамерится скрыться на Иргизе,  в  узенях  или  в  тамошних
муругах или же у раскольников. Так полагать надо.       -
     - А из сего, значит,  состоит  моя  обязанность,  -  следя  за  словами
главнокомандующего, продолжал Державин.
     - Не пропустить сего злодея, к чему почву нужно подготовить сейчас  же.
- Бибиков пригнулся к самому лицу  Державина.  -  Для  чего  вы  скрытным  и
неприметным образом обратите все возможные старания, чтобы узнать тех людей,
к коим бы он в таком случае прибегнуть мог. Понятно?
     - Понятно, - ответил Державин.
     - А узнавши сих людей,  расположите  таковые  меры,  чтобы  сей  злодей
поимки избежать не мог.
     Державин вздохнул.
     - Нужны деньги, награды, и не маленькие награды, - сказал он.
     Главнокомандующий положил ему руку на плечо.
     - Отлично. Обещайте, как было уже от меня объявлено, - десять тысяч или
какие другие возмездия тем, кто может способствовать в ваши руки злодея сего
доставить.
     Он посмотрел на Державина прищурясь.
     - Сие дело отменно тонкое, - сказал он. - Я  токмо  на  ваше  искусство
полагаюсь. На сие дело надо заблаговременно людей  приискать  и  подготовить
искуснейшим образом, дабы  они  все  сокровеннейшие  планы  злодеев  открыть
могли. Понятно?
     Державин наклонил голову.
     - Будет сделано, - ответил он. Бибиков встал с места.
     - Но не жди окончательного разгромления  злодейской  сволочи.  Ибо  сие
дело еще изрядно протянуться может.  Действуй,  сударь,  действуй.  Действуй
подкупом, кинжалом, петлей, шпицрутенами, чем хочешь. Но только действуй,  а
не жди. Ибо воистину можно сказать,  что  здесь  всякое  промедление  смерти
подобно. Употреби все свое старание  о  том,  чтобы  узнать  о  действиях  и
намерениях злодея, его  толпы,  будь  зорк  и  неусыпен  и  бдителен,  узнай
состояние толпы, их силу и взаимные между собой связи. А всего  подробнее  и
более узнай, нет ли среди  сей  сволочи  колеблющихся,  готовых  ради  своей
пользы предать злодея и сложить свои головы к ногам премудрой матери  нашей.
Сих призрите, осыпьте наградами и обнадежьте. Не бойся переборщить,  сударь.
Там видно будет - кто чего достоин, а сейчас обещай все. С этими  сведениями
как ко мне, так и к  марширующим  по  сибирской  линии  господам  генералам,
майорам князю Голиц