зили
некоторые,  что в мутной воде  можно и  кита поймать. В компании тертые люди
были, знали, где что брать. Я у них был на побегушках и для обмана. Вид имел
ангельский,  в городе  том меня не знали. Часто  играл мальчика  из  хорошей
семьи,  попавшего в  тяжелое  положение.  Входил  в доверие, затем  в  дома,
узнавал, где ценности хранятся, наводил компанию. Вещий был сон, направление
деятельности моей точно указал. Мне даже радостно было каждый раз доказывать
какая я сволочь. Принимаю от  людей  чужих хлеб-соль,  рассказываю о  бедных
родителях, убитых пьяными мужиками,  слезу  пускаю,  голосом  дрожу,  а  сам
удивляюсь  подончеству   моему.   Рыскаю,  подглядываю,  а  через   недельку
наведывается  компания,  только  вместо  топоров  револьверы.  Плачут  люди,
кричат, проклинают меня,  а я  докладываю, указываю места, тайники. Так  как
сволочь я,  то стал требовать  долю в добыче. Деньги  мне были  не нужны, но
ради соответствия  вытребовал. Нужен я им  был. Долю свою прятал в тайник  и
никак   не  мог   придумать  куда  ее  использую.  Чтоб  по  сволочней.  Так
продолжалась  моя  деятельность  несколько  месяцев,  чужих  слез  пролил  я
бессчетно и находился в полной уверенности насчет себя. Как раз послали меня
в  богатый дом, заводчика какого-то. Оделся я потрепанно, но чтоб видно было
и о имевшихся  лучших временах,  историйку изготовил, самое каменное  сердце
растопившую  бы,  двинул в путь. Отец  отстреливался,  мать  покончила жизнь
самоубийством, чтобы не попасть  в  руки  пьяным матросам. Я был  ранен,  но
бежал. Ни  у одного из этих дурачков не достало ума посмотреть следы от ран.
Я специально врал,  давал  шанс.  Но они  не могли попросить  меня  показать
шрамы, ведь это значило бы  что  они мне  не доверяют.  Охали, жалели  меня,
женщины щедро плакали, мужчины гневно сопели. А я узнал, что скоро из Москвы
должен  прибыть их  богатенький родственник, хотевший переждать в  провинции
смуту. Приезжал  он с  семьей  и драгоценностями. Ждал  его, пошел на вокзал
встречать. И увидел ее. В шубке, с сумочкой, улыбающаяся, красивая. Графиня.
Она была невесткой  московского  родственника,  она была потрясающа.  Волосы
блестящие  черные  волосы,   кудрявые.  Лицо.  Да  господи,  всем  она  была
необыкновенно  хороша  и  описать я ее  не смогу.  Я был влюблен, я  сочинял
бредовые истории о том,  как спасаю ее,  хотя бы от тех же  пьяных матросов,
уношу ее на руках  в  милое  гнездышко, где  между  нами  вспыхивает любовь.
Детали вспыхивания я знал слабо, компания не подпускала ко мне женщин, боясь
что  я могу  разучиться  натурально  краснеть.  Это был  мой  козырь, сильно
конфузиться, краснеть,  волноваться,  люди  верили  ибо в  их  представлении
бандиты хладнокровны.  Я краснел,  значит не бандит.  Таким образом  это мое
умение берегли и к женщинам  не допускали, хотя возраст заявлял о  себе  все
сильнее.  Я перестал ночью спать.  Комната графини  была недалеко и я тысячу
раз представлял, как преодолеваю те несколько метров, открываю дверь, вхожу,
испуг на ее лице  сменяется  радостью, протягивает ко  мне руки и ... Дальше
ничего  конкретного мне не виделось, но знал, что будет нечто прекрасное. Из
ночи  в  ночь  только и  думал  об  этом.  Практически  не  спал.  Видя  мои
покрасневшие глаза, люди шептались о моих терзаниях за покойными родителями.
Графиня была со мной обходительна, но как с  ребенком, а я же был мужчинкой.
Я еле скрывал последствия моего возбуждения при ее виде. Ее запах, когда она
проходила  рядом,  я  сходил  с  ума.  Не  мог  без дрожи слышать ее  голос.
Странности мои воспринимались как последствия, душевной травмы и  понимались
людьми. Вдобавок я приврал, что графиня очень похожа на мою покойную матушку
и все мои взгляды  на нее, очень  нескромные, проходили за сыновью любовь. Я
прекрасно знал, что моим мечтам относительно графини не суждено сбыться, она
ведь  с таким  жаром  говорила  о  своем  муженьке, где-то  воевавшем против
красных.  Мне было тяжело, и вдруг я  вспомнил, что подлец. Подлецу возможно
было добиться осуществления моих желаний. Я  встретился с людьми из компании
и  поставил  условие,  что  она моя. Они приставили  пистолет мне к  виску и
сказали,  что когда  речь  идет о деньгах бабы не уместны.  Я засмеялся, без
меня они не могли проникнуть в дом и найти драгоценности. Угрожали убить, но
я  только смеялся. Они даже ударить меня не могли,  ведь испортят  мой вид и
люди   заподозрят.  Согласились.  Могли  обмануть,  но  тогда  конец  нашему
сотрудничеству, чего они не хотели. В договоренный день  я  впустил их в дом
и,  пока они разбирались с хозяевами, зашел в комнату графини. В руке держал
ее револьверчик, который она искала. Будучи подлецом, сразу я  предложил  ей
лечь на кровать, чтобы обойтись без применения  силы. Она лишь смеялась. Она
была сильная и думала, что сможет  побороться со мной, но она не учла, что я
долгое  время  общался с очень  опасными людьми и  кое-чему у  них научился.
Сначала ударил в солнечное сплетение,  затем  оглушил и  связал. А когда уже
можно  было  воплощать в  жизнь  заветные  мечты,  мне  стало  тошно.  Вдруг
почувствовал я, что делаю не то. Я уговаривал себя, что самое то, насиловать
это  для подонка первое дело. Но почему-то совсем  не  хотелось  мне этого и
было страшно  стыдно перед  ней. Бросил ей на лицо  полотенце только  бы  не
видеть ее глаз. И сообразил я, что может и не подонок. То есть жил несколько
месяцев,  как подонок, но вообще  может и не подонок. Окончательная проверка
нужна. Взвалил  я графиню  на плечи, через  черный ход  вынес  на улицу, под
чьей-то дверью  положил, дернул звонок и убежал. В  доме не мог ее оставить,
она  бы крик подняла и пулю  получила.  Взял я  сбережения свои из тайника и
залег на дно. Размышлял, что же мне  дальше делать. Три дня размышлял, а тут
пришла в город новая власть и объявила мобилизацию. Не достать им было меня,
но  я сам  пришел.  Подумал, что где еще человеку лучше проверятся,  чем  на
войне. Просто и надежно. Пошел я на призывной пункт с необычайными надеждами
в недели две-три  окончательно определиться по  своей  сущности. Всучили мне
винтовку, шинель  и на  передовую. Все  идут на фронт, воют, а  у меня глаза
горят, счастливым себя чувствую, скоро узнаю.
     Ошибался.  Через  две недели понял, что  это тоже  как  мокрый  камень.
Ничего не узнаешь, ничего не определишь.  Непонятно все. Взять атаку. Думал,
что смелость нужна,  мужество,  чтобы  из окопа и  на  пули. Шиш.  Мало  там
мужества. Как посидишь несколько недель в грязи, вшах, на прелой пшенке, под
обстрелом, то так тупеешь, что ничего не чувствуешь. Командуют вперед, идешь
вперед, тебе лишь бы отстали. Притом не один идешь, а скопом, так и помирать
легче. Что  терять то? Маты, махру да  грязище, не  жаль. Скотом прешься  на
пули, все равно тебе. Какая тут смелость? Нет ее. И не определишь каков сам.
Также и с раненными. Феде Краснову осколком весь  живот выворотило, лежит на
бугорке  кончается.  Лезть  нужно, выручать  его. Но ведь знаешь, что  капцы
Федьке, а  тебя ждут уже, чтоб пристрелить, специально и Федьку не добивают.
Орал он, матерился, потом на хрип сошел. Мухи  уже рядом  жужжат, слетаются.
Дострелили мы его. И как на это глядеть? Чтоб он не мучался или, чтоб нам не
лезть?  Бог его  знает.  Так  же и остальное непонятно на войне. Нет точного
ответа.  Насчет  себя  ничего я  не прояснил.  Видел,  что сволота на  войне
процветает еще больше,  чем  в мирное время.  Честный  не  прячется, честный
тупеет и идет под пули. А сволота себя до окопов не допускает, по штабам, по
тылам отирается, да  по грабежу выступает.  Они насчет грабежа мастера,  как
мертвых и  живых.  Расстреливают голыми, чтоб одежонку  не испортить. Цветет
сволота, это я уяснил, а про себя не нашел ответа.
     -До сих пор?
     -Да.
     -Выходит, мы с вами двое, так себя и не нашедшие?
     -Думаю  не только мы. И  вот слова  бившего  меня  вспомнил - про самое
дорогое. Лежал и припоминал, но не вспомнил. Кроме глупости одной.
     -Что за глупость?
     -Да  так.  Это еще в гимназии было. На уроке  истории  учитель диктовал
перечень, не помню уж к чему. Диктует через запятую, то, это, руки,  лошади,
дальше пошел.  А мне  в голову прыгнуло это "руки  лошади". И почувствовал я
вдруг какую-то радость,  будто с близким  мне человеком  встретился.  Что-то
нежное,  трепетное, ласковое, чуть  печальное  в этом  словосочетании.  Руки
лошади. Я повторял и плакал от  счастья. Как лучший друг мне эти  два  слова
были. Часто прятался в  уголке темном и шептал, представлял эти  самые  руки
лошади.  Хорошо  неимоверно  мне становилось  и плакал  я  от счастья.  Руки
лошади. Когда стал  взрослеть, то стыдно  было, так  вот плакать. Потихоньку
забывал я руки  лошади, старался не  думать о них.  Мужчинка ведь, не плакса
какая. Потом сон мне приснился  и пошло поехало,  пока не оказался  я в этом
сарае. Оглянулся, хотел вспомнить счастливые  моменты.  Много  было  хороших
моментов, счастливые только  те,  когда  думал о  руках  лошади.  Тогда  был
действительно счастлив.  Звучит как бред,  но так  и есть на самом деле. Два
пустых слова, случайно услышанных слова, были моим  счастьем. Они  не  могли
быть  счастьем сами по себе. Значит  счастье во мне. Стоит только его найти.
Совсем недавно  понял,  что и ответ во мне. Великое  открытие. Понимаете, не
нужны  доказательства, зря  я их  искал. Все  зависит  только от  меня.  Кем
захочу,  тем и буду.  То есть  нет  какого-то  меня  вообще,  меня - основы,
которой  нужно  соответствовать.  Я  могу  быть кем  захочу. Могу  даже быть
гибридом. Мне решать.
     -Но должна же быть основа, песочек.
     -У вас она есть?
     -Меня нет. Я набор ролей не более того.
     -А   вы  попробуйте   задержаться   на   одной.   Выберете   посильную,
сфокусируйтесь на ней и живите только ней.
     -К сожалению, это невозможно. Потому  что у меня есть не  роли, а куски
ролей. Маленькие куски. Я проживу несколько часов в куске и он закончится. А
что дальше? Дальше я не знаю, как  жить в этой роли.  Что мне  делать, о чем
говорить. Вы имеете свою  роль целиком и знаете, что любите, что ненавидите,
как одеваетесь, чем интересуетесь и еще миллион мелочей. У меня таких знаний
нет. Можно попытаться перенести известное  в  куске на  остальную  роль,  но
кусок мал и его содержимого мало для разъяснения роли. Кусок  кончится и мне
предстоит  прекращать жить или  перепрыгивать на другой кусок как я делал до
сих пор.
     -Неужели вы не видите продолжения куска?
     -Нет. Я проживаю его  и впереди  пустота. Мне срочно нужна другая  роль
или сходить с подмостков жизни.
     -Завтра вам помогут сойти с подмостков.
     -Уже можно сказать, что сегодня.
     -Кстати, приготовьтесь поработать перед сходом в роли землекопа.
     -Зачем?
     -Копать могилы.  Для себя, медсестры и меня. Я с поломанной ногой  вряд
ли смогу помочь.
     -Значит последняя моя роль - роль копателя могил?
     -Нет. Самая последняя,  это  роль умирающего. И самая короткая. Боитесь
смерти?
     -Я уже не раз умирал, так что мне не привыкать.
     -Но на этот раз по настоящему.
     -Все разы для  меня настоящие. Меня  вешали,  рубили, жгли на  кострах,
убивали многими другими методами. Умирал и сам, от болезней или от старости,
несколько раз совершал самоубийство и рождался вновь.
     -Но теперь не родитесь.
     -В вас говорит зависть. Вам умирать навсегда, а мне жить навсегда. И вы
уже меня ненавидите. Так же? Молчите. Значит правда. Я понимаю вас,  обидно,
очень обидно умирать навсегда,  но что поделаешь, такова ваша участь, участь
одноразового артиста, мелкого фигляра, сиюминутной звездочки. Другое дело я.
Жизненный артист. Вечность мой  дом. Впереди меня бесконечность. Я  чувствую
вашу ненависть и я  умолкаю. Злитесь, кусайте себя за локти, чувствуйте свое
ничтожество  по сравнению  со мной. Вы  еда для  червей, я сама вечность. Вы
исчезнете, а я буду...
     Дружно загрохотали  где-то пушки. На дворе начался  переполох, забегали
люди, конское, ржание, горох винтовочных выстрелов.
     -Кончайте их и уходим!
     Отпирают дверь. Шепот над ухом.
     -Я тоже их полюбил, ничего  не припомню более нежного. Руки лошади, это
символ жизни. Я хочу  жить. Я буду шептать и  выживу. Я знаю и  плачу.  Руки
лошади,  руки  лошади,  руки лошади.  Это как мать  и как возлюбленная и как
лучший друг. Руки лошади, руки лошади, я выживу!
     Ругань, наконец-то дверь распахнулась. Несколько выстрелов.
     -Может поджечь?
     -Некогда! Уходим!
     1998- 1999 гг.





        Т Е М Н О Т А.





     Шел с хорошим настроением. Она и хлеб насущный имеются, проблемы мелки,
разочарования еще впереди. Другого настроения и быть не могло. Притом летнее
утро, теплое  и  свежее, он идет  купаться  и сегодня  вечеринка.  Улыбался,
посматривал  на  дачи  вокруг.  Дачи старой  формации, не большие, скромные,
строенные при советской власти.  Сейчас если строят, то дворцы. Эх, ему бы в
начальство, уж развернулся бы. Но увы. Чтобы не расстраиваться от наблюдений
социальных перешел  к  наблюдениям  природным. На  придорожной  траве лежала
обильная роса, значит дождя  не будет и предстоит день жаркий, солнечный. Он
попытался еще вспомнить какие-то приметы, но на ум  приходили  только  низко
летающие ласточки, сейчас неуместные.  Что значит всю жизнь провел в городе,
примет  не  знает.  Хотел   подумать   об  опасном  удалении  горожанина  от
матери-природы,  но  увидел пыхтевшего мужичка, пытавшегося затащить большой
деревянный ящик в стоящий  рядом микроавтобус. Эту машину часто видел здесь.
Мужик  тяжело  дышал,  пот  лил ручьями,  но ящик не  поддавался на все  его
потуги. Славик  делал добрые дела  нечасто, как-то не  когда, а тут и  время
есть и настроение соответственное.
     -Мужик помочь?
     -Не надо.
     -Да не бойся, магарыча не потребую.
     Засмеялся.  Всегда удивлялся людской  жадности. Вдвоем  затащили ящик в
микроавтобус.
     -Тяжелый! Что там у тебя, золото?
     -Серебро с алмазами. Краску на базар везти, собрался.
     -А я думал мясо, ящик то как в крови. Какие-то бурые пятна.
     -Чудак-человек, разве кровь такого цвета!
     -Не знаю.
     -Слушай, помоги мне из дачи мешок с цементом вытащить.
     Добрые дела  хороши, когда немного, а тут  мешок еще, но отказать  было
неудобно. Прошли по узкой  дорожке из кирпича. Огород  вокруг  был тщательно
ухожен,  ни  сорняка.   Деревья  подрезаны  и  побелены.  Домик   маленький,
аккуратный, над крыльцом виноград. Приоткрытая мощная железная дверь.
     -Хороший домик.
     -Сам  строил,  своими руками каждый  кирпичек, каждую досточку,  каждый
гвоздь примостил. Комнату эту лично деревом обшивал. Вон смотри, сзади тебя,
какой шедевр.
     Дальше  была  темнота. Сначала  раздирающий  укус  боли, потом темнота.
Маленькая черная  точка в  которую ты сходишь и застываешь.  Там нет памяти,
измерений, чувств,  только темнота, маленькая черная точка заполнившая собой
все.
     Сколько  она была неизвестно. Ушла, оставив свою блеклую тень - темноту
зрения. Он очнулся, поежился  от холода. Чуть повернул голову и  его затылок
ожил  тупой,  ноющей  болью.  Был связан. Веревки  крепко  прихватили его  к
металлическому  стулу.  Дернулся,  еще  раз,  но  безрезультатно.  Стул  был
прикреплен к полу. Ничего  не видно, боль в затылке, путы, неизвестность. Он
сцепил  зубы. Судорожно  заметался,  осел. От мыслей  не  убежать.  Страшных
мыслей. Зачем он здесь. Ответ известен. Читал, слышал о маньяках. Конец века
был  временем  маньяков.  Чикатилы. Его  трясло. Чувствовал,  что  случилось
непоправимое, он теряет все. Он не увидит больше света, не увидит ее, ничего
кроме мук. А ведь сам напросился, сам! Идиот. Умирать, ведь только двадцать,
что  он  видел,  пожить ведь  толком  не успел!  Умирать.  Вокруг  останется
по-прежнему, а  ему  умирать.  Почему? Вспомнился  тот  мужичок,  хлипкий  и
потный.  Как  же не разглядел, что  сволочь!  Да  он бы  его  голыми  руками
задушил! Но  руки  связаны.  Умирать.  Пытался вспомнить  хоть  один  случай
спасения от маньяков.  Не было таких  случаев, не слышал. Колотило, хотелось
кричать.  Жить! Не грабеж, что  с него взять? Шорты,  футболка, полотенце  и
рваные сандалии.  Какой там  грабеж! Маньяк.  Будет  мучить.  Умереть в этой
холодной  темноте. Конец. Мысли  были хуже затылка.  Страшно  думать,  режут
мысли похлеще  ножа.  Ножа. Будет еще и нож. Резать на  части, снимать  кожу
полосами, что они еще там делают. Сволочи, сволочи, сволочи
     Успокоиться. Как? И зачем? Он сдохнет. Двадцать лет и умирать. Страшно.
Закричать. А вдруг эта сволочь проснется и  придет. Успокоится. Обдумать, не
паниковать. Все равно он уже мертв, он в лапах маньяка. Сдохнет. Пройди мимо
или  позже  и  ничего!  Жил бы как остальные, сегодня танцы и у нее родители
уезжают.  А он труп.  Почему  он? Не  хотел  умирать. Двадцать  лет, как  же
умирать.  И почему именно  умирать?  0ткуда  он знает?  Может  это розыгрыш.
Разбитый  затылок, веревки,  непохоже.  Маньяк. Умирать. Вот дерьмо.  Дрожь,
темнота, страх, ожидание. Последнее  самое  мерзкое. Не  знаешь, что  будет.
Понятно,  что  ничего хорошего,  но  что  плохое?  Мучить  или  сразу убьет?
Господи, смерть!  Тошнило. Он  молодой, он хочет  жить!  Жить.  Говорил, что
дерьмовая жизнь в дерьмовой стране. Идиот. Любая жизнь, хоть по уши в говне,
лучше, чем смерть. Вдруг не убьет, а будет мучить. Засадит в  клетку и будет
мучить. Жизнь? Грязно ругался. Бессилие. Он ничего не мог сделать. Его будут
убивать, а он ничего не предпримет. Нужно собраться с мыслями. Не с  теми, а
с  другими.  Может есть шанс,  хоть  маленький.  Едва заметный лучик света в
темноте. Откуда шанс?  Его кинуться  под  вечер.  Она позвонит  с вечеринки,
родители забеспокоятся. Уже  ночью заявят в милицию. И что?  Как они  узнают
про  этот дом, затерявшийся среди многих таких же. Никто ничего не видел. По
телевизору  скажут: "Ушел  из дома и не  вернулся". Он  всегда  боялся  этой
фразы. Содрогался от нее. Но переживал за подругу. Вдруг про нее скажут, что
ушла  и не вернулась? Ужас. Рассуждал, как будет переживать, сходить  с ума.
Сам подастся в  розыски и конечно найдет, ведь  любит ее.  Теперь скажут про
него. Она поплачет, забудет  и встретит другого. Идиот. О чем думает, и  так
хреново. Два  факта  на лицо. Его убьют. Он хочет  жить.  Веревки. Может они
лучик. Тер,  но  они  легко скользили по  гладкому металлу. Тер. Так  легче.
Страшно  просто сидеть.  Мужичок, гнида то. И голосок сволочной.  Пятна.  На
ящике.  Кровь.  В  ящике были трупы. Вывозил.  Отходы. А  он  сырье, его еще
обрабатывать,  ножом.  Номера  на  машине  местные.  Явно служебная  машина.
Работает где-то водителем, начальство нарадоваться не может, тихий, смирный,
работящий. И семьянин примерный. Никто и  не подумает  подозревать. Никто не
спасет. Сам. Нащупал какую-то шероховатость. Капля от  сварки.  Хоть немного
веревка за нее цеплялась.  Понемногу, понемногу и перетрет. Если  мужичок не
убьет.  Но если  сразу не убил,  то не убьет.  Может за  день, может за два,
перетрет.  Тогда сделает  он  маньяку  нравоучение. И  убьет. Их  теперь  не
расстреливают, даже если поймают. Он сам против смертной  казни был, пока не
представил, что подружку убили.  Кровь за кровь. Может дико, но правильно. И
он  убьет, если освободится.  Должен.  Иначе труп  он,  ему  умирать.  Сука.
Заманил. Устроит! Заделает! Стало немного легче. Дергал веревку. Уже не била
дрожь.  Как  себя  вести. Больше всего хотелось плюнуть  в глаза, мудаку. Но
нельзя.  Разозлиться  может.  Положение! Он  должен  следить за  настроением
маньяка угождать.  Черт! Но ведь нить! Нужно  постараться. Потом маньячок за
все ответит, пока потерпеть. Зажегся свет. Ослепил и  страх, несмотря на все
уговоры, дикий страх.
     -Ну и как мы тут поживаем?
     Тот мерзкий, тихий голосок.  Маслянистый,  лживо д