ми и веселыми, как
карнавал.
   Эти чудесные, праздничные, быстрые годы, кроме всего прочего, дали Коке
тот самый опыт общения с женщинами, от которого он даже пресытился и
немного устал. Он в последнее время освоил желанный почти для всех молодых
людей, но очень трудно воспроизводимый печоринский стиль. В его глазах
словно навечно застыло выражение сильнейшей, тошнотворной, постоянно
грызущей изнутри скуки, скуки, не утоляемой ничем. Он возбуждал
невероятный интерес красивых, знающих себе цену женщин, которые азартно
стремились эту скуку сломать. Каждая думала:
   "Это другие потерпели здесь поражение, а уж я-то справлюсь",- и каждая
на этом попадалась. Вот такой бывалый и непростой паренек попался Марусе
на ее любовной тропе.
   Все началось с того, что Маша вымыла пол в его комнате. Нет, конечно, и
до этого были и взгляды, и полуулыбки, и многообещающее кокетство - весь
этот местный Версаль наличествовал, но первая глава романа была написана
именно тогда, когда Маша вымыла пол. Она сделала первый ход, и это было
нестандартное начало, не какое-нибудь всем известное е2-е4.
   Кока был иногородним, общежития театр ему пока не дал, и он снимал
крохотную комнату возле кухни в коммунальной квартире, в которой тремя
комнатами владела Любанька, белотелая, рыхловатая женщина в очках, очень
добрая и своя в доску, носившая среди друзей слегка обидную для нее кличку
Ватрушка. Одну из своих трех комнат она Коке и сдавала. А квартира эта
была в самом центре, на улице Грановского, по соседству даже был дом, где
жил маршал Буденный. Эту комнату и весь интерьер необходимо описать, чтобы
вы поняли, что именно предстояло мыть молодой красивой даме из
респектабельной семьи.
 
 
 
 
   Нелирическое отступление о жилище нашего героя 
   и некоторых его обитателях 
 
   Обилие радостных встреч, такой перманентный праздник, такое ликование
"по-черному" не прибавляло стерильности этому помещению. В кухне -
прилегающей к Кокиной комнате территории - часто лежали горы немытой
посуды, а весь пол представлял собой большую плевательницу и пепельницу.
Эта кухня озадачивала даже тараканов. Сосед все время сидел в ЛТП и раз в
год возвращался домой. С неделю он держался, а потом начинал гулять.
Первые пару дней он еще сохранял приличия и пил, запершись у себя в
комнате, из которой лишь изредка, по ночам, доносилось матерное
бормотание. А потом... Временами он не мог попасть в свою комнату, не
справлялся с ключом и спал на пороге, строго на спине и вытянув руки по
швам. Это выглядело особенно дико, когда он непонятно для чего надевал
рубашку с галстуком. Так и лежал на пороге своей комнаты в коридоре по
стойке "смирно" и в галстуке.
   Кокину комнату когда-то занимал бывший Любанькин муж Феликс Криворучко.
Девять квадратных метров были сплошь увешаны и уставлены чучелами животных
и птиц, а также высушенными рыбами, морскими звездами и окаменевшими
крабами. В самом углу у двери стоял даже небольшой кабан, чей пятачок
однажды кем-то из пьяных гостей был принят за розетку, в которую тот битый
час пытался включить магнитофон и громко ругался, что он не работает. Все
это, некогда бегавшее, плывшее, хрюкавшее и летавшее убил, привез и
превратил в чучела сам Феликс, который был заядлым охотником и
таксидермистом. После его ухода все так и осталось, потому что если бы
Люба все это выбросила, она бы нанесла Феликсу смертельное оскорбление.
Тени убиенной живности роились по стенам и потолкам и стонали по ночам от
неотмщенной ненависти к этому киллеру-краеведу, изготовителю их чучел. К
тому же, надо сказать, Феликс достиг в своем искусстве почти совершенства:
чучела были как живые, глазки у них блестели, шерсть у кабана стояла
дыбом, временами Коке казалось даже, что они двигаются, и весь этот
животный ужас стал неотъемлемой частью его быта и психики. Коке пришлось к
нему привыкнуть, так как денег за снимаемое жилье с него почти не брали, а
Любанька его еще и кормила бесплатно.
 
 
 
   Несмотря на давний развод, Феликс заходил часто. Он не мог отказать
себе в удовольствии делать Любаньке подарки в виде очередных чучел. На
Новый год, или в ее день рождения, или просто так, без повода, Феликс
приносил свое новое творение и вручал его горделиво и со скромным
достоинством. Ни цветов, ни духов, ни конфет - никаких этих глупостей,
только новое чучело. Всякий раз Любе надо было делать вид, что она безумно
рада подарку, и со слабой улыбкой на лице, из последних сил выражая
восхищение мастерством таксидермиста, она брезгливо брала в руки очередную
сову или белку и с радостной ненавистью восклицала: "Смотрите, совсем как
живая!" Феликс расцветал. Он не мог без охоты. Когда не было охоты, он пил
и тосковал по ней. Однажды, когда тоска эта достигла предела, Феликс
пришел в Кокину комнату с духовым ружьем, загадочно подмигнул Коке,
приложил палец к губам и сказал: "Тс-с-с!" Затем он открыл окно,
взгромоздился на подоконник с ружьем, вынул из кармана кусок булки и стал
прикармливать голубей, благо это был первый этаж и окно выходило в
дворовый тупичок. Плотоядная улыбка нарисовалась на его счастливой
физиономии, он крошил хлеб и тихо повторял: "Ща-ас-с, ща-ас-с". Кока с
растущим отвращением наблюдал, как голуби от помойки перелетели под окно и
стали жадно клевать. Феликс нежно потер щекой ружейный приклад и припал к
нему, как к щеке любимой после долгой разлуки...
   Потом на кухне Феликс ощипывал трофеи и все приговаривал: "Вот и дичь.
Ди-ичь!
   Ща поужинаем". И правда, через час он ужинал своей "дичью" и, с
аппетитом вгрызаясь в голубиную плоть, говорил Коке: "Брезгуешь, дурачок".
   В тот вечер Кока твердо решил уехать при первой же возможности. Но пока
жил.
   Терпел, привыкал, презирал, брезговал, но все равно жил по упомянутой
уже мною причине материальной зависимости, да и Любино отношение к нему
играло свою роль. Демоническая Кокина красота и Ватрушку достала. Глаза ее
часто мутнели от чувств, когда она смотрела на Коку. Ее нежность искала
выхода и умела себя выразить только в завтраках и ужинах. Их Кока принимал
без благодарности, с небрежностью принца, которого просто обязаны любить.
Ватрушкину нежность он заметил давно, но ему было удобно принимать ее за
материнскую.
 
 
 
   И вот в один из чудных дней бабьего лета в эту квартиру позвонила Маша.
Она твердо знала, что Коки сейчас нет, что он на репетиции в театре, а
репетиция кончится не раньше, чем через два часа. Так же хорошо она знала,
что у Коки сегодня день рождения, потому что прошлый день рождения
обсуждался и отмечался так, будто это было по крайней мере 825-летие
Москвы. В девятиметровой комнате разместились двадцать пять человек, ровно
столько, сколько исполнилось Коке в тот год. Как разместились - непонятно,
но в театре рассказывали, что более веселого дня рождения не видели. Не
всегда, но часто бывает, что где тесно, там и весело. Так что Маша эту
дату тогда узнала и на всякий случай запомнила.
 
   И еще Маша успела узнать, какие у Коки любимые цветы, и поэтому стояла
перед дверью с пышным, тяжелым и влажным букетом белых хризантем.
   Дверь отворилась, и Любанька, оценив ситуацию и решив, что это кто-то
из поклонниц, сказала:
   - А Кости нет дома. Хотите, я цветы передам?
   - Нет, нет, лучше я сама! - сказала Маша.- Я из театра... Из месткома,-
почему-то добавила она.
   - А-а-а, из театра,- ревниво оглядывая посетительницу, сказала Любаня,-
так он сейчас в театре и есть, что же вы там-то ему цветочки не дали?
   - Я знаю, что в театре, но, понимаете,- Маша чуть улыбнулась
заговорщически,- мы хотели сделать ему сюрприз. Можно я оставлю цветы,
подарок и записку в его комнате? - Маше к тому же ужасно хотелось
посмотреть, где Кока живет.
   - Пожалуйста,- нехотя уступила Любаня,- идемте, я покажу его комнату.
   Машу провели по длинному коридору, а потом через кухню в Кокину
комнату. Она переступила порог и едва не выскочила обратно от испуга,
наткнувшись сразу на чучело кабана, стоявшее справа от входа. Потом
оглядела всю комнату и сказала:
   "Ой!" "Еще бы не ой!" - усмехнулась Люба и пошла за трехлитровой банкой
для цветов. Спустя минуту цветы были поставлены, и Люба выжидательно
встала у двери, скрестив руки на груди. Повисла неудобная тишина.
   - А можно?.. Вы мне позволите?.. Я тут вымою пол и немного уберу. Пусть
будет настоящий сюрприз,- понесло Машу. Ничего такого она делать не
собиралась, это была настоящая импровизация, спутница всякого таланта.- Вы
мне дадите тряпку и ведро?
 
 
 
   - Да я вообще-то и сама собиралась,- сказала Любаня,- но уж если вы так
хотите...- И Маша получила тряпку и ведро.
   Мрачноватый чучелиный склеп был через час превращен в чистенькую и
нарядную комнату. В мытье полов Люба не участвовала, но в остальном
помогала. В центре застеленного чистой скатертью стола стояла банка с
белыми хризантемами, рядом - коробочка с зажигалкой "Ронсон". В глубине
букета пряталась записка, содержание которой Маша придумала еще дома. Тихо
улыбаясь, Маша оглядела в последний раз свою работу и вышла. Люба была в
кухне и резала салат к предстоящему празднику.
   - Я пойду, спасибо,- сказала Маша.
   - Да не за что,- резонно ответила Любаня и усмехнулась.- Это вам
спасибо.
   Идемте, я провожу.
   Дошли до дверей.
   - А что сказать, кто приходил-то, если спросит?
   - Ой, ничего, ради Бога, не говорите! - сказала Маша.- Сюрприз.
   - Сюрприз так сюрприз,- согласилась Люба и закрыла дверь за этой, как
она решила про себя, тронутой барышней.
   Через час пришел виновник торжества с первыми гостями. Он поцеловал
Любаню, получил от нее в подарок блок "Мальборо" и прошел в свою комнату.
Там остановился на пороге и точно так же, как и Маша недавно, сказал:
"Ой!" Он увидел и хризантемы, и чистую скатерть, и еще влажный пол в
комнате, потом подошел к столу и открыл коробочку с подарком, о котором
давно мечтал, но который был ему не по средствам. Ватрушка стояла сзади.
Он обернулся и растроганно обнял ее:
   - Спасибо, Люб...
   - Так это не я,- благородно отвергла Любаня эту признательность.
   - А кто же? - удивился Кока.
   - Да приходила тут с час назад одна...- Люба поискала слово: - Леди...
В золоте вся и бриллиантах. Сказала, из театра, из месткома, хочет, мол,
сюрприз сделать. Кольца все с рук поснимала и все побрякушки с шеи, на
кухне положила и пол тут тебе весь и вымыла. И все при этом улыбалась,
будто знает чего-то, чего я не знаю.
   - А цветы? - спросил Кока.
   - И цветы ее... Банка моя. И скатерть...- В голосе Любани звучала
запоздалая досада на то, что ее подарок меркнет перед сюрпризами этой
мымры.
 
 
 
   - Да не злись! - засмеялся Кока.
   Он вынул букет из банки и погрузил все лицо в тяжелую влажность цветов.
Тут нос его наткнулся на какую-то бумажку внутри. Кока вынул ее и прочел:
   "С днем рождения! Счастья тебе и любви... Не целую... потому что
боюсь..."
   И подпись: "М.".
   - А как она выглядела? - спросил он Любаню, которая издали силилась
прочитать, что в записке, но подойти ближе ей не позволяла гордость.
Однако зуд любопытства терзал большой и добрый Ватрушкин организм, и Кока
это видел. Он сжалился и протянул ей листок, хохоча и предлагая тем самым
разделить с ним веселье. Любу же, по понятным причинам, записка не
рассмешила, и, отвечая на вопрос о внешности таинственной визитерши, она
постаралась с максимально возможным для себя сарказмом ее описать. И тут
Кока впервые подумал о Маше.
   Все сходилось: и внешние приметы, и бриллианты, и манера поведения, да
и подпись эта - "М.". И он ощутил весьма странное для себя, неожиданное
волнение. Так первая пробная стрела, пущенная роковой Марусей, оцарапала
его сердце.
   Весь следующий день Кока ждал с нею встречи в театре, но она не пришла.
Он хотел по глазам, по поведению ее понять: она или не она? Но шанса ему
не дали, и нетерпение его росло. Наконец он не выдержал и позвонил вечером
ей домой.
   Кока не знал, что будет говорить, с чего начнет и как задаст главный
вопрос, но загадку "она или не она" хотелось разрешить немедленно. И
нельзя сказать, что его звонка там вовсе не ждали. Разжечь любопытство и
не утолить его ничем - это планировалось, поэтому для Кости Корнеева, для
его самолюбия разговор получился довольно дурацким. Он уже через минуту
понял, что кидаться на штурм с отвагой слепого носорога - это ошибка.
   - Здравствуй, это Костя говорит.
   - Простите, какой Костя? - Возникла тяжелая пауза, во время которой
Маша забавлялась, а Кока почувствовал себя препарируемой жабой. Но надо
было продолжать.
   - Костя Корнеев, артист театра, в котором ты работаешь. Коллега твой.
   - А-а-а, Костя... Здравствуйте,- пропела Маша своим чувственным
контральто, сразу поставив барьер между собой и бедным Кокой тем, что
обратилась к нему на "вы".- Вы мне никогда не звонили, поэтому, извините,
не сразу узнала.
 
 
 
   Пришлось и Коке вернуться к обращению на "вы", отчего он и вовсе
почувствовал себя неуютно.
   - Здравствуйте,- еще раз сказал он. Протокол общения был составлен,
этикет определен, и уже надо было говорить, зачем звонит, дальше тянуть
было нельзя.
   - У меня, знаете, был вчера, э-э-э, день рождения...
   - Да-а? - в меру радостно и вежливо "удивилась" Маша.- Поздравляю. Вы
что, хотите его со мной отметить?..
   - Нет... то есть да, конечно, но мы его вчера уже отметили.
   - Жаль. Если бы вы меня позвали, я бы пришла.
   Ласковые обертоны Машиного голоса заманивали Коку все дальше и дальше в
трясину игры, кокетства и скрытого смысла.
   - Ну, вчера мне и в голову не приходило вас позвать, а сегодня...
   - Не поняла... А какая разница между вчера и сегодня? Что же такое
случилось, Костя, что вчера вы меня не звали на день рождения, а сегодня
позвали бы? Или нет?.. Все равно не позвали бы? А? Костя? Ну, что вы
молчите? Ведь этот день уже отметила вся страна, а я еще нет.
   - Сегодня... позвал бы,- сказал Костя, постаравшись вложить в это
"позвал бы"
   всю вековую тягу человечества к продолжению рода.
   - Так, значит, что-то произошло между вчера и сегодня? Что же? -
продолжала допытываться Маша.
   - Да было тут кое-что...- Костя помолчал, будто решая, говорить дальше
или нет.
   - Ну, так что же, что? Я просто сгораю от любопытства.
   Костя будто и не замечал ее иронии, вот тут-то, на этом месте, можно
было еще остановиться, здесь была последняя возможность повернуть назад,
превратить все в шутку, но... это было не в его характере, для него это
было бы слишком трусливо и скучно. Поэтому, зная, что последним вопросом
его спровоцировали на последний же шаг, он этот шаг в прорубь все-таки
сделал:
   - Вчера днем, когда я был на репетиции, ко мне домой кто-то приходил...
   - Ну, ну и что же?
   - Оставили цветы, подарок, записку...- Костя опять помедлил.
   - Ну... я слушаю вас затаив дыхание,- продолжала торопить его Маша.
   Кока услышал это "затаив дыхание", но было уже поздно, он решился.
   - Так вот, короче, я позвонил лишь спросить.- Кока коротко вздохнул и
посмотрел вверх, как перед расстрелом.- Это была не ты?.. Не вы?..- Он уже
знал, предчувствовал, каким будет ответ, но только не знал, в какой форме.
   Форма оказалась самой унизительной для него: это был искренний смех.
Затем Маша с крайней степенью веселого изумления спросила:
 
 
 
   - Я?! А почему вы решили, что я могла к вам прийти?
   - Да так... Мне описали, как человек выглядел, и я почему-то решил, что
это именно вы.- Костя нравился себе все меньше и меньше.- Она там еще
уборку сделала и полы вымыла.
   - Я?! Полы?! - Тут Машин смех перешел практически в хохот.- Ну, знаете,
Костя, мне бы и в голову такое не пришло,- сказала она, отсмеявшись.- Если
бы я знала, что у вас день рождения, и если бы мы были ближе знакомы...-
Вот тут - легкий оттенок внезапно появившейся грусти, от того ли, что мало
знакомы, от другого ли - Бог весть...- Я, наверное, поздравила бы вас, но
уж, конечно, не так... экстравагантно. Так что, простите, не я.- Тут Машу
опять разобрал смех, и Коке оставалось только ретироваться, по возможности
не спиной и не бегом.
   - Нет, это вы меня простите,- сказал Костя,- за этот глупый звонок.
Ошибся я, бывает. Хотя...- тут он сделал грамотную паузу,- хотя жаль... Но
больше не ошибусь.- Еще пауза.- Извините, до свидания.- И Кока медленно
положил трубку, надеясь, что хоть закончил достойно. Он ведь интуитивно
правильно отыграл финал этого разговора, со всеми своими "жаль" и "больше
не ошибусь", именно потому, что уж слишком искренне Маша хохотала. А Кока,
как я уже и говорил, был паренек с опытом и кое-что в любовных прологах и
эпилогах понимал. Кроме того, она ведь как-то по-особенному произнесла:
"Если бы мы были ближе знакомы". Словом, Костя, хоть и получил нокдаун в
начале раунда, конец его провел достойно: выдержал и не упал и даже чем-то
ответил. Поэтому и Маша, положив трубку, не испытала ожидаемой радости от
того, что раунд за ней, а, напротив, почувствовала легкую досаду на то,
что она, кажется, перегнула.
   Ей-то хотелось, чтобы он ошибался все чаще и чаще, а он, видите ли,-
"не ошибусь". Так что и Маша почувствовала, в свою очередь, легкий укол в
сердце, забывшийся, впрочем, через несколько минут.
   Любовный пролог был отыгран. Первый раунд закончился. Всю следующую
неделю они кружили по рингу, приглядываясь, разведывая, пробуя на
прочность то защиту противника от легкого прямого левой, то скорость его
реакции на обманное движение правой. О, эти мимолетные взгляды, допустим,
в буфете театра, когда, будто внезапно встретившись, взгляды поспешно
отводились! Ах, эти якобы простые "Здравствуйте" при якобы случайных
встречах то в коридорах, то за кулисами! С виду - действительно
обыкновенные "Здравствуйте", но для них - полные тайных намеков, иронии,
преувеличенной вежливости или, наоборот, обидно-небрежные. О, это
случайное столкновение в коридоре, когда ему предстояло смутиться и
побеспокоиться: не сделал ли больно, а ей вдруг покраснеть и, поспешно
отводя взгляд, сказать: "Ну что вы, что вы, совсем нет". Да и вообще - ах,
вся эта чуднаЂя и чуЂдная игра, похожая на приготовления к
Новому году, когда сам Новый год значительно менее важен и интересен, чем
подготовка к нему! Ведь согласитесь, сам Новый год - это "уже", а
подготовка к нему - это "еще". И хотя это "еще" всегда хочется продлить, а
это "уже" отодвинуть, неумолимо облетают листы календаря, золотятся и
облетают листья на деревьях, и катится, катится бабье лето Маши Кодомцевой
к Новому году Кости Корнеева.
 
 
 
   В тот вечер Кока ужинал с друзьями в ресторане ВТО на улице Горького.
Они весело выпивали, закусывали красной гурийской капустой и ждали, когда
им принесут филе "по-суворовски". Тут к их столику подошел официант Боря
и, наклонившись к Кокиному уху, тихо сказал:
   - Там, у входа, тебя дама спрашивает.
   - Дама? - переспросил Кока.- Действительно, дама?
   - Дама, дама,- успокоил Боря и подмигнул.
   - Я на минутку,- сказал Кока друзьям и вышел.
   Возле входа в ресторан, у телефона-автомата, стояла Маша и улыбалась.
   - Вы? - счел нужным удивиться Кока.- Это вы меня вызвали? - Он глупо
оглядел коридор, будто там был еще кто-то, кто его вызывал, а затем
спрятался.
   - Да бросьте,- вдруг очень просто сказала Маша,- вы же знаете... Это я
была у вас тогда, вы правильно догадались. А сегодня я одна дома. Муж
уехал, и я хочу вас видеть, хочу, чтобы вы пришли. Вот адрес.- Маша сунула
в руку остекленевшего Кости бумажку и, все так же улыбаясь, быстро вышла.
А он так и стоял минут пять, только качая головой и держа перед собой
бумажку, пока не услышал чей-то чужой, хриплый голос, который сказал:
"Да-а-а! Ни фига себе!"
   Это был его собственный, Кокин, голос, который он не сразу узнал. Он
все стоял и не мог решить, как к этому относиться, ехать или нет, и вдруг
поймал себя на том, что он боится. Да, да, именно побаивается. Странно...
Чего? Боится ехать туда? Ее квартиры? Или опасается этой женщины? Ч