,  повторяя
череду лунных фаз. Гляди, вот она! - внезапно перебила она себя.
   Я взглянула в ту сторону, куда она показывала. В центре  площади,  со
всех  сторон  обтекаемой  потоками  машин,  стоял   фонтан,   украшенный
скульптурой - женщина на колеснице, запряженной львами.
   - Это площадь Кибелы, -  похвасталась  я  тем,  как  знаю  Мадрид.  Я
десятки раз видела эту скульптуру на почтовых открытках.
   Но девушка не слушала меня. Она была уже  посреди  улицы  и,  лавируя
между машинами, бежала к фонтану.
   - Идем! Идем! - кричала она, маша мне рукой.
   Я решила последовать за ней хотя бы для того, чтобы спросить название
отеля. От всего этого сумасшествия я устала и теперь хотела выспаться.
   У фонтана мы оказались почти одновременно: я - с колотящимся сердцем,
она - с улыбкой на устах.
   - Вода! - воскликнула она. - Вода - вот ее проявление!
   - Пожалуйста, скажи мне название какого-нибудь дешевого отеля.
   Она погрузила обе руки в чашу фонтана.
   - Сделай так же, - сказала она мне. - Прикоснись к воде.
   - Да ни за что на свете. Но тебе не хочу мешать - пойду  поищу  место
для ночлега.
   - Еще минуту!
   С этими словами она вытащила из сумочки маленькую флейту  и  поднесла
ее к губам. Музыка, как мне показалось, произвела гипнотическое действие
- шум машин отдалился, сердце мое  забилось  ровно.  Присев  у  фонтана,
слушая лепет воды и песенку флейты, я не сводила глаз с  лунного  диска,
плывшего над нами. Что-то подсказывало мне, - хоть я и сознавала это  не
вполне отчетливо, - что там, в небесах, пребывает какая-то частица  моей
женской сути.
   Не  знаю,  как  долго  звучала  флейта.  Оборвав   мелодию,   девушка
повернулась к фонтану.
   - Кибела, - сказала она. - Еще одно проявление Великой Матери. Кибела
управляет ростом колосьев в поле, оберегает города,  возвращает  женщину
на стезю священнослужения.
   - Кто ты? - спросила я. - Зачем попросила меня пойти с тобой?
   Она обернулась:
   - Я - именно то, что ты думаешь. Я исповедую религию Земли.
   - Зачем я тебе понадобилась? - настаивала я.
   - Я читаю по твоим глазам. И сердце твое для меня -  открытая  книга.
Ты будешь пылко и страстно любить. И страдать.
   - Я?
   - Ты знаешь, о ком я говорю. Я видела, как он  смотрел  на  тебя.  Он
любит тебя.
   Да, конечно, я имею дело с сумасшедшей.
   - Потому я и  позвала  тебя  с  собой,  -  продолжала  она.  -  Он  -
значителен и важен. Он, хоть и болтает ерунду, по крайней мере  признает
культ Великой Матери. Нельзя допустить, чтобы он пропал. Помоги ему.
   - Ты сама не знаешь, что говоришь. Ты запуталась в своих фантазиях, -
говорила я, снова лавируя между автомобилями  и  твердя  про  себя,  что
никогда больше не стану думать над словами этой женщины.
 
Воскресенье, 5 декабря 1993 
 
   Мы остановились выпить кофе.
   - Жизнь  многому  тебя  научила,  -  сказала  я,  пытаясь  поддержать
разговор.
   - Прежде всего тому, что мы способны к постижению  и  обладаем  даром
изменения, - ответил он. - Даже если это и кажется невозможным.
   Тем наша беседа и кончилась. До этого  в  течение  почти  двух  часов
пути,  пока  не  остановились  у  придорожного   бара,   мы   почти   не
разговаривали.
   Поначалу я пыталась вспоминать наше с ним детство, но он не проявил к
этому интереса и явно отвечал только из вежливости. Он даже не  очень-то
и слушал меня и спрашивал о том, что я уже успела рассказать.  Что-то  с
самого начала пошло не так. Может быть, время или расстояние непоправимо
отдалили его от моего  мира.  "Он  говорит  о  волшебных  мгновеньях,  -
подумала я. - А в чем разница между теми дорогами, которыми шли  Кармен,
святой Иаков или Мария?" Да,  он  живет  теперь  в  другом  мире,  Сория
превратилась в воспоминание - размытое временем, застрявшее  в  прошлом:
его друзья детства так в детстве и остались, а старики, если  еще  живы,
заняты тем же, чем и двадцать девять лет назад.
   Я уже раскаивалась, что согласилась поехать с ним. Когда  же  в  этом
баре он вновь оборвал разговор, я решила не возобновлять его.
   Те два часа, что оставалось ехать до Бильбао,  были  для  меня  сущей
пыткой. Он смотрел на дорогу, я глядела в окно, и никто из нас  даже  не
пытался скрыть дурное настроение. В автомобиле, взятом напрокат, не было
радио, и нечем было заглушить гнетущее молчание.
   - Давай спросим, где здесь автобусная станция, - сказала я, когда  мы
съехали со скоростной магистрали. - Отсюда в  Сарагосу  регулярно  ходят
экспрессы.
   Было время сиесты, и на улицах людей встречалось  мало.  Мы  проехали
мимо какого-то мужчины, мимо юной парочки,  но  он  не  притормозил,  не
спросил.
   - Ты что - знаешь, где это? - не выдержала я.
   - Что "это"?
   Он по-прежнему не слушал и не слышал меня.
   И внезапно я поняла, что означает это молчание. О чем ему говорить  с
женщиной, так и не отважившейся выйти  в  мир?  Что  за  удовольствие  -
шагать  рядом  с  человеком,  обуянным  страхом  перед  неизведанным   и
неведомым, с человеком, всему на свете предпочитающим хорошую  службу  и
удачное замужество? А я - о, горе мне!  -  пыталась  говорить  с  ним  о
прежних  друзьях,  о  покрывшихся  пылью  воспоминаниях,  о  захолустном
городишке. А о чем еще я могла бы говорить?
   - Вот здесь ты меня и высадишь, - сказала я, когда мы, судя по всему,
добрались до центра. Я изо всех сил старалась, чтобы  голос  мой  звучал
непринужденно, но на самом деле чувствовала себя  глупой,  инфантильной,
докучной.
   Он не остановил машину.
   - Мне надо  найти  автобусную  станцию  и  вернуться  в  Сарагосу,  -
упорствовала я.
   - Я никогда не бывал здесь. Я не знаю, где находится  мой  отель.  Не
знаю, где будет лекция. И где автобусная станция - тоже не знаю.
   - Найду, не беспокойся.
   Он сбросил скорость, но не притормозил.
   - Мне бы хотелось...
   Дважды он начинал, но так и не сумел окончить  фразу.  Я  могла  лишь
догадываться о  том,  чего  бы  ему  хотелось  -  поблагодарить,  что  я
составила ему компанию, передать привет общим знакомым  и  -  таким  вот
способом - отделаться от неприятных ощущений. Мне бы хотелось, чтобы  ты
сегодня вечером пошла со мной на лекцию, - наконец выговорил он.
   Я растерялась. Быть может, он всего  лишь  пытается  выиграть  время,
чтобы нарушить принужденное молчание, царившее в  машине  во  все  время
пути?
   - Мне бы очень хотелось, чтобы ты пошла со мной, - повторил он.
   Да, конечно, я - провинциальная девчонка, конечно, в  жизни  моей  не
случалось ничего  такого  захватывающе  интересного,  о  чем  стоило  бы
рассказать, конечно, я лишена блеска  и  шарма,  свойственных  столичным
женщинам. Но жизнь в провинции, хоть и не придает  женщине  элегантности
или опыта, учит ее, как надо вслушиваться в голос сердца -  как  внимать
ему и повиноваться.
   И к моему удивлению, голос сердца  шепнул  мне,  что  мой  спутник  -
искренен.
   Я перевела дух. Разумеется, ни на какую лекцию я не пойду, но отрадно
уже и то, что мой друг вроде бы возвращается ко мне, зовет меня  в  свои
приключения, делит со мной и страхи, и радость побед.
   - Спасибо за приглашение, - ответила я. - Но  у  меня  нет  денег  на
гостиницу, и потом я должна быть на занятиях.
   - Деньги у меня есть. Переночуешь у  меня.  Попросим  номер  с  двумя
кроватями.
   Я заметила, что он весь в испарине, несмотря на холодный день. Сердце
мое стало подавать сигналы тревоги, а распознать причины ее мне было  не
под силу. Радость, несколько минут назад захлестнувшая  меня,  сменилась
полной растерянностью.
   Он вдруг резко остановил машину и поглядел мне прямо в глаза.
   А когда тебе глядят в глаза, нельзя солгать, нельзя ничего утаить.
   И любая женщина, если чувства в ней не вконец  омертвели,  по  глазам
мужчины поймет, что он охвачен страстью, - поймет, какой  бы  нелепостью
ни  казалось  это,  каким  бы  несвоевременным  и  неуместным  ни   было
проявление ее. В  тот  же  миг  припомнились  мне  слова,  произнесенные
рыжеволосой девушкой.
   Это было невозможно. Но это было так.
   Никогда, никогда в жизни не подумала бы я, что он  -  спустя  столько
лет - еще помнит. Мы были детьми, мы вместе росли, мы, взявшись за руки,
постигали мир. Я любила его - если, конечно, ребенку  дано  понять,  что
такое любовь. Но все это было так давно,  осталось  в  какой-то  другой,
прежней жизни, когда сердце в невинности своей открывалось всему  самому
лучшему, что есть на свете.
   А теперь мы повзрослели и научились отвечать за свои поступки. А  то,
что было в детстве, в детстве и осталось.
   Я снова взглянула ему в глаза. Я не хотела или не могла поверить.
   -  Мне  осталось  прочесть  только  одну  лекцию,  а  потом  начнутся
праздники в честь Пречистой Девы Непорочно Зачавшей. Мне надо съездить в
горы, - продолжал он. - Мне надо кое-что показать тебе.
   Этот блестящий человек,  говоривший  о  волшебных  мгновениях,  стоял
передо мной - и все делал не так, как надо: был и неуместно напорист,  и
вместе с тем недостаточно уверен в себе, и слишком  торопил  события,  и
делал какие-то путаные предложения. Мне было тяжко видеть его таким.
   Я открыла дверцу, вышла, оперлась о капот. Долго  смотрела  на  почти
пустынный  проспект.  Закурила,  попыталась  не  думать.  Я   могла   бы
притвориться, сделать вид, что ничего не понимаю, -  попытаться  убедить
самое себя, будто речь идет о  вещах  невинных,  будто  и  вправду  друг
детства предложил такое своей подружке. Может  быть,  он  слишком  много
странствовал по свету и стал воспринимать действительность иначе.
   Может быть, я все преувеличиваю.
   Он выскочил из машины, присел со мною рядом.
   - Мне бы хотелось, чтобы вечером  ты  пошла  со  мной  на  лекцию,  -
повторил он. - А не сможешь - ничего страшного, я не обижусь.
   Готово! Мир совершил полный оборот и вернулся в исходную точку. Я все
восприняла не правильно - вот он уже и не настаивает, вот он  уже  готов
отпустить меня. Объятые страстью мужчины так себя не ведут.
   Я чувствовала себя очень глупо и одновременно ощутила облегчение. Да,
я могла бы остаться - хоть на день.  Мы  поужинали  бы  вместе  и,  быть
может, даже выпили бы  и  охмелели  немного,  чего  с  нами  никогда  не
случалось в детстве.  Представлялся  прекрасный  случай  забыть  все  те
глупости, о которых я думала  за  несколько  минут  до  этого,  выпадала
отличная возможность разбить ту ледяную корку, которая сковывала  нас  с
самого Мадрида.
   Один день погоды не делает. По крайней  мере,  будет  что  рассказать
подругам.
   - Номер с двумя кроватями, - сказала я словно бы в шутку. - И за ужин
платишь ты, потому что я - бедная, хоть и  не  слишком  юная  студентка.
Денег у меня нет.
   Мы занесли чемоданы в номер, спустились и двинулись туда, где  должна
была состояться лекция. До начала ее еще оставалось время, и мы зашли  в
кафе.
   - Я хочу тебе кое-что отдать, - и с этими  словами  он  протянул  мне
маленький красный мешочек.
   Я сейчас  же  открыла  его.  Внутри  оказалась  старая,  заржавленная
ладанка: с одной стороны - изображена Пресвятой Девы, с другой -  Сердца
Иисусова.
   - Твоя, - сказал он,  заметив  мое  удивление.  И  сердце  мое  вновь
охватила тревога.
   - Однажды - дело было осенью, погода стояла такая же, как  сейчас,  и
нам с тобой было, наверное, лет по десять - мы сидели  на  берегу,  там,
где растет большой дуб. Я хотел сказать тебе слова, которые, готовясь  к
этому разговору, твердил про себя много недель кряду. Но  только  начал,
ты перебила меня, воскликнув, что потеряла  свою  ладанку,  и  попросила
пойти поискать ее.
   Я вспомнила. Боже мой, я вспомнила!
   - И мне удалось найти ее. Но когда я вернулся на берег, у меня уже не
хватило духа произнести то, к чему я готовился так  долго,  -  продолжал
он. - И я поклялся, что отдам тебе ладанку, лишь когда смогу  договорить
фразу, начатую в тот день, почти двадцать лет назад. Долго, очень  долго
я пытался выбросить ее из головы, но не тут-то было. Но больше я жить  с
нею не в силах.
   Он отставил чашку, закурил и устремил неподвижный взгляд  в  потолок.
Потом повернулся ко мне и сказал:
   - Фраза очень простая. Я люблю тебя.
   Порою нас охватывает печаль, и справиться  с  ней  мы  не  можем.  Мы
сознаем,  что  волшебное  мгновенье  этого   дня   минуло,   а   мы   не
воспользовались им. И  тогда  жизнь  прячет  от  нас  свою  магию,  свое
искусство.
   Надо прислушаться к голосу ребенка, которым ты был когда-то и который
еще существует где-то внутри тебя. Ему дано  постижение  этих  волшебных
мгновений. Да, мы можем унять его плач, но заглушить его голос - нет.
   Этот ребенок продолжает присутствовать. Блаженны несмысленыши, ибо их
есть Царствие Небесное.
   И если мы не сумеем родиться заново,  если  не  сможем  взглянуть  на
жизнь, как глядели когда-то - с детской невинностью и воодушевлением,  -
то и смысла в нашем существовании не будет.
   Есть много способов совершить самоубийство. Те,  кто  пытаются  убить
плоть, нарушают закон, Дарованный Богом. Но и те, которые покушаются  на
убийство души, также преступают Его закон - хотя глазам человеческим  их
преступление не столь заметно.
   Прислушаемся к тому, что говорит нам ребенок, которого  храним  мы  в
своей груди. Не будем стыдиться, не станем стесняться его. Не  допустим,
он испугался - ибо он один, и голос его почти никогда не слышен.
   Позволим ему - пусть хоть ненадолго  -  взять  бразды  нашего  бытия.
Этому ребенку ведомо, что один день отличен от другого.
   Сделаем так, чтобы он вновь почувствовал себя любимым. Порадуем его -
даже если для  этого  придется  поступать  вопреки  тому,  что  вошло  в
привычку,  даже  если  на  посторонний  взгляд   это   будет   выглядеть
по-дурацки.
   Вспомним, что мудрость человеческая есть безумие перед Господом. Если
мы прислушаемся к ребенку, живущему у  нас  в  душе,  глаза  наши  вновь
обретут блеск. Если мы не утеряем связи с этим ребенком, не  порвется  и
наша связь с жизнью.
   Краски вокруг меня стали ярче; голос звучал громче, и громче  звенело
о стол донышко бокала.
   Прямо после лекции целая компания  -  человек  десять  -  отправилась
ужинать. Все говорили одновременно, а я улыбалась  -  улыбалась  потому,
что этот вечер был совсем особенный. Впервые за многие годы  все  шло  и
получалось само собой, непреднамеренно и безотчетно.
   Какое счастье!
   Когда я решила ехать в Мадрид, все мои чувства, все поступки были под
контролем. И вот - все изменилось. И вот  -  я  здесь,  в  Бильбао,  где
никогда не бывала прежде, хоть он и находится в трех часах езды от моего
родного городка. Я знаю только одного человека из тех, кто сидит со мной
за столом, но все обращаются ко мне так, словно знакомы сто лет. Я  сама
себе удивляюсь - потому что способна разговаривать, пить и веселиться не
хуже, чем они.
   Я оказалась здесь потому, что жизнь - внезапно - вручила меня  Жизни,
Я не чувствую ни страха, ни вины, ни стыда. Едва лишь оказавшись рядом с
ним и услышав его голос, я убедилась в его  правоте  -  есть  мгновения,
когда просто необходимо идти на риск, совершать безумные поступки.
   "Сколько дней я провела впустую,  корпя  над  книгами  и  тетрадками,
совершая  сверхчеловеческие  усилия  для   того,   чтобы   купить   свое
собственное рабство, -  подумала  я.  -  Зачем  я  лезла  вон  из  кожи,
добиваясь этой работы? Что она прибавит мне как человеку, как женщине?"
   Ничего. И неужели я родилась лишь затем, чтобы провести остаток жизни
за канцелярским столом, помогая судьям вести процессы?
   Должно быть, подобные мысли появляются, когда слишком много  выпьешь.
Ведь не сегодня придумано: "Кто не работает, тот не ест".
   Это сон. И сейчас он кончится.
   Но почему же он все длится? И впервые я подумала о том, что стоило бы
уехать с ним в горы. В конце концов, начинаются каникулы - впереди целая
неделя.
   - Ты кто ему? - спросила меня красивая женщина за нашим столом.
   - Мы дружили с ним в детстве, - отвечала я.
   - Он и в детстве умел это?
   - Что "это"?
   Застольная беседа становилась все менее оживленной.
   - Сама знаешь, - сказала она. - Творить чудеса.
   - Он уже тогда умел хорошо говорить, - ответила  я,  сама  толком  не
понимая, что говорю.
   Все за столом рассмеялись - и он вместе  со  всеми,  а  я  так  и  не
поняла, что же их так развеселило. Но от выпитого вина  я  почувствовала
себя свободней и не нуждалась в том, чтобы контролировать происходящее.
   Я осмотрелась по сторонам, отпустила реплику по какому-то  поводу,  о
котором через минуту забыла. И снова стала думать о каникулах.
   Мне было хорошо сидеть здесь, мне было интересно. Мои новые  знакомые
вперемежку с обсуждением Серьезных проблем перешучивались и  острили,  и
мне казалось, будто все, что творится в мире, прямо  касается  меня.  По
крайней мере хоть на один вечер жизнь  представала  передо  мной  не  на
экране телевизора, не на газетных страницах.
   Да, мне будет что рассказать, когда вернусь  в  Сарагосу.  А  если  я
приму его приглашение, воспоминаний и впечатлений хватит на целый год.
   "Он был совершенно прав, что не обращал внимания на  мои  рассказы  о
Сории", - подумала я и к самой себе испытала жалость: уж сколько  лет  в
ларчике моей памяти лежали одни и те же истории.
   - Выпей еще, - и седоголовый мужчина наполнил мой стакан.
   И я выпила, подумав о том, как, в сущности, мало смогу  я  рассказать
своим детям и внукам.
   - Я рассчитываю на тебя,  -  сказал  он,  понизив  голос  так,  чтобы
слышала его я одна. - Поедем во Францию.
   Вино развязало мне язык:
   - Только в том случае, если мы выясним одну вещь.
   - Что именно?
   - То, о чем ты говорил перед лекцией. В кафе.
   - О ладанке?
   - Нет, - ответила я, глядя ему прямо в глаза и изо всех сил  стараясь
выглядеть трезвой. - То, что ты мне сказал тогда.
   - Хорошо, мы потом поговорим об этом, - сказал  он,  пытаясь  сменить
тему.
   Объяснение в любви. Мы не успели тогда поговорить, но теперь я  могла
бы убедить его, что дело было именно так и никак иначе.
   - Если хочешь, чтобы я с тобой поехала, ты должен меня выслушать.
   - Но не здесь же. Здесь мы веселимся.
   - Слишком  рано  уехал  ты  из  Сории,  -  не  сдавалась  я.  -  Я  -
единственная ниточка, которая связывает тебя с отчизной. Именно она дает
тебе силы идти вперед.
   "И все на этом. И никакой любви в помине нет".
   Он слушал меня молча, не перебивая. Но тут кто-то окликнул его, желая
узнать его мнение, и наш разговор оборвался.
   "Что ж, по крайней мере, я все прояснила", - сказала  я  самой  себе.
Такая любовь бывает лишь в сказках.
   Потому что в реальной жизни любовь несбывшуюся мы любовью не считаем.
Любви удается выжить, только когда существует надежда - пусть - далекая,
- что нам удастся покорить того, кого любим.
   Все прочее - фантазии.
   И, словно прочитав мои мысли, он крикнул мне через стол:
   - Выпьем за любовь!
   Он тоже немного охмелел. Я решила воспользоваться этой возможностью:
   - За мудрецов, способных понять,  что  любовь  порой  -  это  детские
глупости.
   - Мудрец потому лишь и мудр, что любит. А дурак - потому и дурак, что
считает, будто способен постичь любовь, - ответил он.
   Сидевшие за столом услышали  его,  и  в  следующую  минуту  завязался
оживленный спор о любви.  У  каждого  была  своя  точка  зрения,  каждый
защищал свою правоту зубами и ногтями, и потребовалось несколько бутылок
вина, чтобы страсти улеглись. Тут кто-то спохватился, что уже  поздно  и
хозяин собирается закрывать ресторан.
   - Пять свободных дней! - крикнул кто-то с другого конца стола. - Если
хозяин  хочет  закрыть  ресторан,  это  потому,  что  ведете   серьезные
разговоры!
   Все рассмеялись, все - кроме него.
   - А где, по-твоему, следует говорить о  серьезном?  -  спросил  он  у
крикнувшего.
   - В церкви! - ответил тот. И на этот раз  весь  ресторан  грохнул  от
смеха.
   Он