нщиной, которая
сорок  минут  провела  у  пылающего  камина рядом  с  мужчиной, с  женщиной,
исполненной  света, мудрости, опыта, очарования. Как давно она  не видела ее
лица -- кажется, в последний раз это было, когда она гуляла по берегу озера,
раздумывая, не посвятить ли себя этой чужой для нее  жизни, и, помнится, она
улыбалась очень грустно. Во  второй  раз ее лицо Мария увидела на холсте.  И
вот теперь снова ощутила ее волшебное  присутствие. Лишь убедившись, что его
больше нет, что она осталась, как всегда, одна, Мария взяла такси.
     Лучше не думать о случившемся только что, чтобы не испортить, чтобы  не
дать тоске заметить все те светлые мгновения, прожитые ею в этот вечер. Если
та вторая Мария и  вправду  существует,  она вернется -- когда-нибудь, когда
надо будет.

     Запись в дневнике Марии, сделанная в  тот  вечер, когда она получила  в
подарок игрушечный вагончик:
     Самое глубокое, самое искреннее желание -- это желание быть кому-нибудь
близким. Дальше  уже -- реакции: мужчина и женщина вступают  в  игру, но то,
что предшествует этому, -- взаимное притяжение, -- объяснить невозможно. Это
-- желание в своем самом чистом виде.

     И  пока оно еще  пребывает таким, мужчина и  женщина влюблены в жизнь и
проживают каждое мгновение осознанно и восторженно, не переставая  поджидать
нужную минуту, когда можно будет отпраздновать новое благословение.

     Они  не  спешат,  не  торопятся, не подгоняют ход событий неосознанными
поступками.  Ибо знают:  неизбежное  проявится, истинное  обязательно найдет
способ и  путь  обнаружиться. Когда придет время, они не станут колебаться и
не упустят его -- этот  волшебный миг, ибо уже  научились сознавать важность
каждой секунды.

     Часть 4.


     Прошло  еще  несколько  дней,  и  Мария   почувствовала,  что,  как  ни
старалась,  все-таки  снова  угодила  в  капкан, но это  ее не печалило и не
тревожило.  Даже наоборот  --  теперь, когда  терять было нечего, она обрела
свободу.
     Она  с полной отчетливостью  сознавала,  что,  как  бы романтически  ни
складывались  ее  отношения  с Ральфом Хартом,  в один  прекрасный  день  он
сообразит: она  -- всего лишь проститутка,  а он  -- известный художник. Она
живет  в далекой стране, где года не проходит без какого-нибудь  потрясения,
он -- в земном раю, где жизнь человеческая от колыбели до могилы упорядочена
и защищена.  Он учился в лучших академиях и  посещал лучшие музеи в мире,  а
она еле-еле дотянула  до аттестата зрелости.  Так  что, как ни хорош  сон, а
просыпаться  рано  или  поздно  придется, а  Мария  прожила на  белом  свете
достаточно,  чтобы понимать:  действительность плохо  вяжется с  мечтами. Но
теперь для нее вся отрада  и заключалась  в  том,  чтобы  сказать этой самой
действительности: "Я не нуждаюсь в тебе, мое счастье не зависит от того, что
происходит вокруг".
     "Боже, до чего же я романтична".
     Целую неделю она пыталась понять, что может она сделать для того, чтобы
Ральф  Харт стал счастливым: ведь это он вернул  ей ее достоинство и "свет",
которые  она  считала  потерянными   навсегда.   Но   единственным  способом
отблагодарить его было  то, что  Ральф  считал  ее специальностью, --  секс.
Поскольку  в  "Копакабане" все  обстояло  обыденно и  рутинно,  Мария решила
поискать иные источники познания.
     Она  посмотрела несколько порнографических фильмов, но и на этот раз не
нашла в них  ничего  интересного -- разве что почерпнула кое-какие  сведения
относительно поз и количества партнеров. Когда фильмы не помогли, обратилась
к  литературе: надо  будет впервые за  время  ее  пребывания в Женеве купить
книг, хоть  это и непрактично,  все равно ведь -- прочтет  да выкинет. И она
отправилась в  книжный  магазин, который заметила еще в тот день,  когда они
шли по  Дороге  Святого  Иакова,  и осведомилась, есть ли там  что-нибудь по
интересующему ее вопросу,
     --  Еще  бы!  -- воскликнула  продавщица.  -- Огромное количество книг!
Впечатление  такое,  будто людям ни  до чего  другого вообще  нет дела.  Вот
специальный отдел,  но помимо этого во  всех  романах -- видите, сколько  их
тут? -- есть  по крайней  мере одна  сексуальная сцена. Люди думают только о
сексе,  если  даже  он спрятан  в изящных любовных историях или  в серьезных
научных трактатах о поведении человека.
     Однако Мария во всеоружии своего  опыта знала, что продавщица ошибается
-- людям просто хочется  так  думать, потому что они считают, будто весь мир
только  тем  и  занят.  Люди соблюдают режим,  носят  парики, часами сидят в
косметических  кабинетах  или  в  гимнастических  залах,  надевают  то,  что
подчеркивает достоинства  и скрывает недостатки фигуры, тщатся высечь  искру
--  ну и что? Наконец ложатся в постель, и продолжается это  все одиннадцать
минут.  Одиннадцать минут -- и  все.  И ничего  такого,  что поднимало  бы в
небеса, а потом пройдет еще немного  времени -- и никакой  искрой не разжечь
угасшее пламя.
     Но глупо спорить с  беленькой продавщицей, которая считает, будто книги
могут объяснить, как  устроен мир. Мария уточнила только, где находится этот
специальный  отдел,  и  обнаружила  на  стеллажах   сколько-то  там  книг  о
гомосексуалистах, лесбиянках, скабрезные мемуары каких-то монахинь, какие-то
руководства   по  технике  восточного   секса,   снабженные  многочисленными
иллюстрациями,  на которых представлены были чрезвычайно  неудобные позиции.
Внимание ее  привлек  только  один том  под названием "Священный  секс".  По
крайней мере, это что-то другое.
     Мария  купила  эту книгу,  принесла ее  домой,  включила  радио,  нашла
программу, всегда помогавшую ей  думать  (там передавали музыку  негромкую и
мелодичную), стала  листать, разглядывая  позиции, совокупляться  в  которых
могли бы только акробаты. Текст оказался скучным.
     Она  достаточно разбиралась  в своей профессии,  чтобы знать: не все  в
жизни зависит  от  того,  в  какой  позиции  ты  занимаешься  любовью,  а  в
большинстве  случаев  все это  чередование движений происходит естественно и
бездумно,  само   собой,  как  в   танце.  Тем  не   менее  она   попыталась
сосредоточиться на чтении.
     Через два часа она сделала два вывода.
     Во-первых: надо поужинать и бежать в "Копакабану" .
     Во-вторых: человек, написавший эту книгу, ничего не  смыслил в предмете
своего исследования, ровным  счетом НИ-ЧЕ-ГО.  Очень много  теории, какие-то
восточные премудрости, бессмысленные  ритуалы, дурацкие рекомендации.  Автор
предавался  медитациям в  Гималаях (интересно  знать, где  это?),  увлекался
йогой  (об  этом  Мария  что-то  слышала), изучил гору литературы, поскольку
беспрерывно ссылался то на того, то на  этого,  но самого главного так  и не
понял. Секс -- это не теория,  не воскуряемый фимиам, не эрогенные  зоны, не
высокоумные  и глубокомысленные  рассуждения.  Как может человек  (автор  --
кажется, женщина)  браться за такую тему, если даже Мария, работающая в этой
сфере, толком  не может  в ней разобраться?  Гималаи, что  ли, виноваты? Или
дело в неодолимом стремлении усложнять предмет, прелесть  которого и состоит
в простоте и страсти? Если уж  эта  тетка сумела опубликовать  свою книгу (и
ведь она продается!),  то  не  подумать  ли  всерьез  и  Марии  о том, чтобы
вернуться  к рукописи "Одиннадцать минут"? В ней,  по крайней мере, не будет
фальши -- она всего лишь расскажет свою историю как есть, без прикрас.
     Но, во-первых, некогда,  а во-вторых, не интересно. Ей надо собрать всю
свою  энергию, чтобы  сделать счастливым  Ральфа Харта и научиться управлять
фазендой.
     Жизнь  порой  бывает  удивительно  скупа  --  целыми  днями,  неделями,
месяцами, годами не получает человек  ни единого нового ощущения. А потом он
приоткрывает  дверь  --  и на него  обрушивается  целая  лавина.  Именно так
случилось у  Марии  с  Ральфом  Хартом. Минуту  назад не было  ничего,  а  в
следующую минуту -- столько, сколько ты и принять не можешь.

     Запись в дневнике Марии, сделанная сразу после того,  как она отбросила
скучную книгу:
     Я встретила мужчину и влюбилась в него.  Я позволила  себе эту слабость
по одной простой причине -- я ничего не жду  и ни на что не надеюсь. Знаю --
через три месяц, а буду далеко отсюда и он станет для меня воспоминанием, но
без любви больше жить не могу, я и так уже на пределе.

     Пишу  для Ральфа Харта -- так зовут этого мужчину. Я не уверена, что он
еще раз  придет в заведение, где  я работаю, но, даже если придет, впервые в
жизни от этого ничего не изменится. Мне достаточно любить его, мысленно быть
с  ним  рядом  и украшать этот прекрасный  город  его  лаской,  его словами,
отзвуком  его шагов...  Когда я уеду  из Швейцарии, он обретет облик, имя, я
вспомню,  как пылали дрова в камине. Все, что  я пережила здесь, все тяготы,
через  которые мне  пришлось  пройти,  никогда  не  станут  вровень  с  этим
воспоминанием, даже близко к нему не подойдут.

     Мне хочется сделать для него то, что он сделал для меня. Я долго думала
и поняла, что в то кафе зашла не случайно -- самые важные встречи устраивают
души, еще прежде, чем встретятся телесные оболочки.

     Как правило,  эти встречи  происходят  в тот миг, когда мы  доходим  до
предела, когда испытываем  потребность умереть  и возродиться. Встречи  ждут
нас  --  но  как часто  мы сами  уклоняемся  от них! И когда  мы приходим  в
отчаяние,  поняв, что  нам нечего терять, или наоборот --  чересчур радуемся
жизни, проявляется неизведанное и наша галактика меняет орбиту.

     Все  умеют  любить,  ибо   получают  этот  дар  при  рождении.  Кое-кто
распоряжается  им  довольно искусно, большинству приходится  учиться заново,
воскрешая в памяти  приемы и навыки, но все -- все без исключения! -- должны
перегореть  в пламени былых  страстей, воскресить  былые радости и  горести,
падения  и подъемы  -- и так  до  тех пор, пока не нащупают путеводную нить,
таящуюся за каждой новой встречей... Да, эта нить существует.

     И  вот  тогда плоти станет внятен  язык  души. Это  и называется словом
"секс", это я и  смогу дать  человеку, вернувшему меня к жизни, хотя он даже
не  подозревает, сколь важна была его роль в моей судьбе. Он просит меня  об
этом; он это получит; я хочу, чтобы он был счастлив.

x x x

     Через  два  часа после  того, как  сделала  Мария  последнюю  запись  в
дневнике, Милан, чуть успела она перешагнуть порог "Копакабаны", сказал:
     -- Стало быть, ты была с этим художником.

     Надо полагать, Ральф  посещал это заведение -- Мария  поняла это, когда
он,  обнаружив  отличное  знакомство  с  местными обычаями, заплатил  втрое,
причем не осведомился, сколько будет стоить ночь.
     В ответ  Мария  только кивнула, напустив на  себя таинственный  вид, но
Милан не обратил на это ни малейшего внимания, ибо знал здешнюю жизнь лучше,
чем она.
     -- Думаю, ты уже  годишься для  следующего  шага. Есть тут  один особый
клиент, который всегда осведомляется о тебе. Я отвечал, что у тебя, мол, еще
опыта мало, и он мне верил. Но, пожалуй, пришло время попробовать.
     "Особый клиент"?
     -- А художник при чем?
     -- Да  при  том, что он  тоже -- особый клиент.  Значит,  все,  что она
делала, Ральф Харт уже испытал с  кем-нибудь из других девиц? Мария закусила
губу  и промолчала:  не она  ли записала  в дневнике, что прожила прекрасную
неделю?!
     -- И с этим новым надо будет сделать то, что мы делали с художником?
     -- Что вы делали  с художником, я не знаю, но если сегодня тебя захотят
угостить --  откажись.  Особые  клиенты лучше  платят, так что в накладе  не
останешься.
     Все в этот вечер шло  своим чередом -- девицы из  Таиланда, как всегда,
сели вместе, у колумбиек был обычный  всепонимающий вид, три  бразильянки (и
Мария среди них)  притворялись, что погружены  в свои  мысли и нет на  свете
ничего  такого,  что  могло  бы их  заинтересовать  или  удивить.  Были  еще
австриячка, две немки,  а прочий контингент составляли приезжие из Восточной
Европы -- все как на подбор высокие, красивые, белокурые: славянки почему-то
всегда  раньше  других  выходили  замуж.  Появились  посетители --  русские,
швейцарцы, немцы:  все  люди преуспевающие и способные  заплатить  за  самых
дорогих  проституток  в  одном  из  самых   дорогих  городов  мира.  Кое-кто
направлялся  и к  ее столику, но  она переводила взгляд на Милана, а тот еле
заметно  качал  головой.  Мария была  довольна:  может  быть, сегодня  и  не
придется ложиться в  постель,  ощущать  чужой запах, принимать  душ в ванной
комнате,  где порой бывало чересчур прохладно. Ей хотелось совсем другого --
научить пресытившегося человека, как  надо заниматься... нет, не  сексом,  а
любовью. И  по  здравом  размышлении  она  решила,  что никто, кроме нее, не
сумеет придумать историю настоящего.
     В то  же  время она спрашивала себя:  "Почему  люди,  все  испробовав и
испытав,  всегда хотят вернуться к  истоку,  к  началу?"  Впрочем, это не ее
дело: заплатите как следует, и я -- к вашим услугам.
     В дверях появился мужчина -- на вид помоложе, чем Ральф Харт, красивый,
черноволосый, с улыбкой, открывавшей превосходные зубы.  На нем был  костюм,
какой любят носить китайцы, --  не пиджак, а нечто  вроде  тужурки с высоким
воротом, из-под которого выглядывала безупречной белизны рубашка. Он подошел
к стойке бара, переглянулся с Миланом, а потом направился к ней:
     -- Позвольте вас угостить.
     Повинуясь кивку Милана, Мария пригласила его сесть рядом. Заказала свой
фруктовый коктейль, стала ожидать приглашения на танец.
     -- Меня зовут Теренс, -- представился клиент. -- Я работаю в британской
фирме, выпускающий CD. Говорю это, потому что знаю: я пришел туда, где людям
можно доверять. И надеюсь, это останется между нами.
     Мария по обыкновению что-то начала говорить про Бразилию, но он прервал
ее:
     -- Милан сказал: вы знаете, что мне нужно. Что вам нужно, пока не знаю.
Но я пойму.
     Ритуал не был выполнен.  Теренс заплатил по счету, взял ее за руку, они
вышли, сели в  такси,  и там он протянул ей  тысячу франков. На мгновение ей
вспомнился тот араб, с которым она ужинала  в ресторане, где все стены  были
увешаны полотнами знаменитых художников. С тех  пор она ни  разу не получала
от клиента столько, и теперь это ее не обрадовало, а встревожило.
     Автомобиль остановился у входа в один из  самых фешенебельных женевских
отелей. Теренс поздоровался  с портье  и,  отлично ориентируясь, повел ее  в
апартаменты -- несколько соединенных между собой номеров с видом на реку. Он
откупорил  бутылку вина -- вероятно, какого-то редкостного -- и предложил ей
бокал.
     Потягивая вино, Мария разглядывала клиента, гадая: что может быть нужно
такому  молодому,  красивому,  респектабельному  господину  от  проститутки?
Теренс говорил мало, потому и она по большей части молчала, пытаясь  понять,
какие  прихоти  "особого клиента" ей  придется  исполнить. Она понимала, что
инициативу проявлять не следует, но, если  уж так  сложились обстоятельства,
следует  вести себя в  соответствии  с ними -- в конце  концов, не за каждую
ночь получает она тысячу франков.
     -- У  нас есть время, -- проговорил Теренс. --  Времени сколько угодно.
Захочешь -- сможешь переночевать здесь.
     Марии вновь стало не по себе. Клиент не выглядел смущенным и говорил --
не в  пример  многим другим -- спокойно. Он  знал, чего хочет:  в прекрасном
номере  с видом на озеро  в прекрасном  городе зазвучала --  не  позже  и не
раньше, а когда надо -- прекрасная музыка.
     Костюм был хорошо сшит и сидел как влитой;  а стоявший в углу маленький
чемодан свидетельствовал, что его владелец может  себе позволить путешествия
налегке или приехал в Женеву на одну ночь.
     -- Нет, ночевать я буду дома, -- ответила Мария.
     Сидевшего перед  нею мужчину как подменили -- исчезло учтивое выражение
лица, в глазах появился холодный, ледяной блеск.
     --  Сядь-ка  вон  туда,  --  произнес  он,  указывая  на кресло рядом с
маленьким письменным столом.
     Это был приказ, настоящий  приказ! Мария подчинилась и, как ни странно,
собственная покорность подействовала на нее возбуждающе.
     -- Сядь прямо! Не сутулься! Спину держи! Будешь горбиться -- накажу!
     "Накажу"?  Особый клиент!  Она  мгновенно  поняла, что  это значит,  и,
достав из сумочки тысячу франков, положила купюры на столешницу.
     --  Я знаю, чего ты хочешь, -- сказала она,  глядя в  самую глубину его
льдисто-голубых глаз. -- Но не расположена.
     Теренс увидел, что она не шутит, и стал прежним.
     --  Выпей вина. Принуждать тебя я не  собираюсь. Побудь еще немного или
иди, если хочешь.
     Эти слова немного успокоили Марию.
     -- Я работаю на хозяина,  он меня защищает  и мне доверяет, Пожалуйста,
ничего с ним не обсуждай, -- сказала она, причем ее голос не звучал умоляюще
или жалобно: она просто вводила Теренса в курс дела.
     А  он  превратился в такого,  каким  был  в "Копакабане"  -- клиент как
клиент, не слишком нежен, не очень груб, и только, в отличие от всех прочих,
точно знает, чего хочет. Казалось, он вышел из транса,  перестал играть роль
в так и не начавшемся спектакле.
     Что же -- неужели уйти, так и не узнав, что такое "особый клиент"?
     -- Чего же ты хочешь?
     -- А ты не догадываешься? Боли. Страдания. И огромного наслаждения.

     "Боль и страдание плохо вяжутся  с  наслаждением", --  подумала  Мария,
хотя ей отчаянно хотелось, чтобы одно было неотделимо от  другого -- и тогда
горький жизненный опыт стал бы отрадным и светлым воспоминанием.
     Теренс взял ее за руки и подвел к окну: на противоположном берегу озера
высилась  колокольня  собора: Мария  вспомнила,  что  видела  ее, проходя  с
Ральфом Хартом по Дороге Святого Иакова.
     -- Видишь эту реку, это  озеро, эти дома,  этот храм? Пятьсот лет назад
все это было примерно таким же, как сейчас.
     Вот   только   город   был   совершенно   пуст:   неизвестная   болезнь
свирепствовала в  Европе,  и никто не знал,  отчего умирает такое  множество
людей. Ее стали называть моровой язвой, Божьей карой, постигшей мир за грехи
населявших его.
     И тогда нашлись такие, кто решился пожертвовать собой  ради  остального
человечества. Они выбрали то, чего больше всего боялись, -- физическую боль.
И стали днем и ночью ходить по этим мостам, улицам  и  площадям, хлеща  себя
бичами, стегая цепями. Они страдали во имя Божье и в страдании славили Бога.
И  вскоре поняли,  что  терзать свою плоть  им приятнее, чем  выпекать хлеб,
пахать  землю,  кормить  скотину.  Боль  доставляла  уже  не  страдание,   а
наслаждение -- поскольку они сознавали, что избавляют род людской от грехов.
Боль превратилась в ликование, в ощущение полноты жизни, в блаженство.
     В глазах Теренса вновь возник угасший было на несколько минут  холодный
блеск.  Он  взял деньги, положенные Марией  на стол,  отсчитал  от  них  150
франков, спрятал их в карман, а остальное протянул ей.
     --  Насчет  хозяина  не  беспокойся.  Это его комиссионные. Обещаю, что
ничего ему не скажу. Можешь идти.
     Мария машинально взяла деньги. -- Нет!
     Что это  было -- вино, араб в ресторане, женщина  с  печальной улыбкой,
мысль о том, что она никогда больше не вернется в это проклятое место, страх
любви,  надвигавшейся  на  нее  в  обличье  мужчины,  письма  к  матери, где
описывалась  прекрасная  жизнь и  тысячи  возможностей  получить  прекрасную
работу,  мальчик, спросивший, нет  ли  у  нее лишней  ручки, борьба  с самой
собой,  чувство  вины, любопытство, желание узнать, где  находится последний
предел, за который уже нельзя переступить, упущенные шансы, неосуществленные
возможности?  Другая Мария сидела  здесь,  она  не  преподносила подарки,  а
приносила себя в жертву.
     -- Я больше не боюсь. Приступай. Если нужно,  накажи меня  за то, что я
пыталась ослушаться.  Я  вела  себя неправильно с тем