что  работаю   в  компании,  занимающейся
экспортом-импортом  мяса.  И  все  же  если   предположить,  что   стала  бы
проституткой,  неужели  последствия были  бы  столь  серьезны?  Разве нельзя
остановиться, вовремя  бросить?.. В конце  концов, кто  в юности не совершал
ошибок?
     -- Так говорят все наркоманы: "Нужно только  вовремя бросить". И никому
это еще не удавалось.
     -- Видно, что  в молодости вы  были очень хороши собой... Вы родились в
стране, которая уважает своих граждан... Этого достаточно, чтобы чувствовать
себя счастливой?
     -- Я горжусь тем, как преодолела препятствия, оказавшиеся на моем пути,
-- сказала библиотекарша и  чуть помедлила, раздумывая, стоит ли продолжать.
Что ж, этой девушке ее история может оказаться полезна.
     -- У меня было счастливое детство, я училась в одной из лучших бернских
гимназий, потом переехала в Женеву,  поступила на службу, вышла за человека,
которого полюбила. Я все делала для него, а  он -- для меня, но время шло, и
ему пришлось выйти на пенсию. И когда он получил возможность делать все, что
ему нравится, я заметила:  с каждым днем его  глаза становятся все печальней
--  наверно, потому,  что за всю свою жизнь он никогда  не думал о себе.  Мы
никогда не  ссорились всерьез,  жили тихо, без бурь и потрясений: он никогда
мне  не изменял, всегда  относился ко мне  с  уважением. Мы жили  нормальной
жизнью -- но до  такой  степени нормальной, что без работы  он  почувствовал
себя никому не нужным, никчемным, ничтожным...  Через  год  он  скончался от
рака.
     "Все это чистая правда, спохватилась  она, но может оказать  негативное
воздействие на эту девушку".
     --  Так  или  иначе,  лучше,  когда  жизнь  не  преподносит  неприятных
сюрпризов, --  договорила она. -- Не исключено, что, если бы наша жизнь была
более насыщенной, мой муж умер бы раньше.

     Мария вышла  из  дому  с намерением  найти  справочники  по  усадебному
хозяйству. Она была свободна  и потому решила прогуляться.  В верхней  части
города  ее внимание  привлекла табличка с  изображением  солнца  и  надписью
"Дорога Святого Иакова". Что это такое? Заметив на другой стороне улицы бар,
она зашла  туда и,  верная своему обыкновению спрашивать  обо всем, чего  не
знала,  обратилась  к девушке за прилавком.  -- Понятия не имею, -- отвечала
та.  Это был  фешенебельный  квартал, и чашка  кофе стоила здесь в три  раза
дороже. Но раз  уж зашла  и раз уж оказалась при деньгах, то заказала кофе и
решила перелистать справочники, купленные по дороге.  Открыла первую книжку,
но, как ни старалась сосредоточиться на чтении, ничего не получалось --  это
было  до  ужаса  скучно.  Было  бы  гораздо интересней поговорить об этом  с
кем-нибудь  из  клиентов --  они всегда знают наилучший  способ поместить  и
приумножить   капитал.   Мария   расплатилась,   поднялась,    поблагодарила
официантку, оставила  ей  щедрые  чаевые (в этом смысле она была суеверна  и
считала: кто много дает, тот много и получает), направилась к двери и вдруг,
не  отдавая себе  отчета  в том,  как важно это  мгновение,  услышала фразу,
которая переменила ее планы, ее будущее, ее представление о счастье, ее душу
и женскую суть, ее отношение к мужчине, ее место в мире.
     -- Постойте-ка.
     Она  удивилась.  Дело  происходило  в  респектабельном  кафе,  а  не  в
"Копакабане", где мужчины могли позволить себе разговаривать с  нею в  таком
тоне, хотя и она имела полное право ответить: "Даже не подумаю".
     Мария хотела уж было продолжить путь, проигнорировав эту просьбу -- или
приказание?  --  но  любопытство  пересилило: она  обернулась в ту  сторону,
откуда прозвучал голос. Увидела  она нечто странное -- длинноволосый мужчина
лет тридцати  (или правильней было  бы сказать --  "молодой  человек лет под
тридцать": мир вокруг нее стремительно старел), стоял на  коленях, а  вокруг
валялись кисти. Он писал портрет посетителя, сидевшего за столиком с бокалом
анисового коктейля. Мария не заметила их, когда входила в бар.

     -- Не уходите. Я сейчас закончу. Мне хотелось бы написать и вас тоже.
     Мария ответила -- и, ответив, сама себе расставила силки:
     -- Мне это ни к чему.
     -- От вас исходит свет. Дайте сделать хотя бы эскиз. Что такое "эскиз"?
Какой  еще "свет"? Мария была отнюдь не лишена тщеславия, и слова незнакомца
польстили  ей,  тем более  что он вроде не шутил. А  что, если  перед ней --
знаменитый художник?  Он увековечит ее образ на полотне. Картину  выставят в
Париже или в Сальвадоре-да-Баия! Она прославится!
     А с другой стороны -- почему он сидит на полу, разложив вокруг все свои
кисти-краски? Ведь это -- дорогой и популярный бар.
     Словно отгадав ее мысли, официантка сказала вполголоса:
     -- Он очень известен.
     Интуиция не подвела Марию, но она постаралась сохранять хладнокровие.
     --  Время  от  времени  он приходит  к  нам  и  всегда приводит с собой
какую-нибудь  знаменитость.  Говорит, здешняя  обстановка  его  вдохновляет.
Знаете,  по заказу  муниципалитета  Женевы  он  создал  панно, где изобразил
людей, прославивших город.
     Мария перевела взгляд на человека, который позировал художнику, и снова
официантка прочла ее мысли:
     -- А это  -- ученый-химик,  он сделал сенсационное  открытие  и получил
Нобелевскую премию.
     -- Не уходите, -- повторил художник. -- Я освобожусь  через пять минут.
Присядьте пока, закажите себе что хотите, это запишут на мой счет.
     Мария, как  загипнотизированная, выполнила  приказ  --  села  у стойки,
заказала анисовый коктейль (она  не разбиралась в  напитках и  потому решила
взять  пример  с   Нобелевского  лауреата)  и  стала  наблюдать  за  работой
художника.  "Я  не  прославила  Женеву,  значит,  его заинтересовало  что-то
другое. Но  это --  не  мой тип", думала она, снова и снова  повторяя слова,
которые  твердила  себе  с   первого  дня  в  "Копакабане":  спасение  --  в
добровольном отказе от всех силков и ловушек, расставляемых сердцем.
     А  поскольку  для  нее  это  стало непреложной  истиной,  можно было  и
подождать  немного  --  не исключено,  что  официантка говорит правду и этот
человек откроет перед ней двери в мир неведомый, но такой желанный: разве не
мечтала она стать моделью?
     Меж  тем художник проворно и быстро завершал  свою  работу. А что, если
этот  мужчина  (она  решила   называть  "мужчина",   а  не  "парень",  иначе
чувствовала себя не  по годам  старой)  даст  ей  шанс? Не  похоже, чтобы он
затеял все это для того лишь, чтобы, как говорится, приударить за ней. Через
пять минут, как и  было обещано, художник в последний раз прикоснулся кистью
к  холсту.  Мария  унеслась  мыслями  к  Бразилии, к  своему  блистательному
будущему,  не испытывая ни малейшего интереса к знакомству с  новыми людьми,
которые могли только нарушить ее грандиозные планы.
     -- Спасибо, можете  изменить позу,  --  сказал  художник химику, словно
очнувшемуся ото сна, и, обернувшись к Марии, повелительно произнес: -- Идите
вон в тот угол и сядьте как вам удобно. Освещение превосходно.
     И вот -- так, словно ей это было на роду написано, так, словно это было
самое обычное дело, так, словно она знала этого человека всю жизнь, или так,
словно до сей минуты она спала  или  грезила и только сию минуту поняла, что
надо делать  в действительности,  Мария  взяла свой  стакан, сумочку, книги,
толкующие об успешном ведении усадебного хозяйства, и направилась, куда было
велено, -- к  столику у  окна. Художник  собрал свои  кисти, холст,  батарею
стеклянных баночек с разноцветными  красками,  пачку  сигарет и опустился на
колени у ее ног.
     -- Некоторое время постарайтесь не двигаться.
     -- Вы слишком многого хотите: вся моя жизнь проходит в движении.
     Мария сочла эту фразу блистательной, но художник явно пропустил ее мимо
ушей. Стараясь держаться непринужденно и не смущаться под его взглядом,  она
показала ему в окно на табличку, давеча привлекшую ее внимание:
     -- Вы не знаете, что такое "Путь Святого Иакова"?
     --  В  средние  века  паломники со  всей  Европы  шли  этой  улицей  по
направлению  к  испанскому городу  Сантьяго-де-Компостела  -- городу Святого
Иакова.
     Он отогнул часть холста, приготовил  кисти. Мария по-прежнему не знала,
что ей делать и как быть.
     -- Вы хотите сказать, что эта улица приведет меня прямо в Испанию?
     -- Да. Месяца через два-три. Только вот что -- вы не могли бы  посидеть
молча? Всего минут десять. И уберите со стола ваш пакет.
     -- Это книги, --  ответила она, слегка раздосадованная бесцеремонностью
этой просьбы: пусть знает, что перед ним -- интеллигентная  женщина, которая
не по магазинам бегает, а ходит в библиотеку.
     Но он сам без лишних слов снял со стола пакет и поставил его на пол. Да
ладно, не больно-то и  хотелось производить на него впечатление: она ведь не
на  работе,  так  что  лучше приберечь  свои  чары  для  тех, кто  их  щедро
оплачивает. Зачем так уж стараться ради этого человека,  у  которого вряд ли
хватит денег  угостить ее хотя бы чашкой кофе? Мужчине под тридцать не стоит
носить такие  длинные волосы -- это смешно. А с чего это она решила, будто у
него нет денег? Ведь официантка  сказала, что он -- знаменитость... Или  это
она про химика? Она стала  рассматривать его одежду, но ничего особенного не
заметила; впрочем, опыт подсказывал, что мужчины, одетые скромно и небрежно,
порой оказываются  богаче тех, кто  носит респектабельный костюм  и галстук.
Кажется, это тот самый случай.
     "А при чем тут вообще этот художник?! Меня интересует картина".
     Десять минут  -- не слишком  высокая цена за бессмертие.  Мария видела,
что  он  пишет  в  той  части  холста,  где  уже  был  изображен  увенчанный
нобелевскими  лаврами химик.  Она  спросила  себя,  не  надо ли будет  потом
потребовать с него платы.
     -- Поверните голову к окну.
     И  снова  она  повиновалась  беспрекословно,  что  было  ей  совсем  не
свойственно. Она стала смотреть на прохожих, на табличку над тем местом, где
начиналась дорога, представляя себе,  что и много веков назад уже была здесь
эта улица, что она пережила все прогрессы, все  перемены, творившиеся в мире
и  в самом человеке. Быть может, это --добрая примета и ее портрет,  который
окажется в музее, ждет лет через пятьсот та же судьба?
     Художник  усердно  работал,  а она  мало-помалу  стала  терять  прежнюю
веселость и ощущать собственную незначительность. Входя в этот бар, она была
уверена в себе, в своей способности  принимать  самые трудные решения -- вот
хоть, например,  бросить денежную  работу  и взвалить на плечи  тяжкое бремя
управления фазендой, А  теперь вернулось прежнее чувство растерянности перед
миром -- чувство,  которое  проститутке не по карману:  это чересчур большая
роскошь.
     И она догадалась, почему ей так не по себе: впервые за много месяцев на
нее смотрели не как на женщину, а...  она  не могла бы определить это точно,
но  ближе всего  к истине  было  бы: "Он  видит мою душу,  мои  страхи,  мою
слабость,  мою неспособность  противостоять  миру,  с  которой  я,  как  мне
казалось, сумела справиться, но о которой ничего, по сути, не знаю".
     -- Я бы хотела...
     -- Ради Бога, помолчите, -- сказал художник. -- Я вижу исходящий от вас
свет.
     Никто и никогда  не говорил ей  такого. Говорили: "Я вижу, какой у тебя
удивительный  изгиб  бедра",  или  "Я  вижу,  какой  удивительной формы твои
груди", или  -- в самом лучшем случае  -- "Я вижу, что ты  хочешь порвать  с
этой жизнью,  прошу тебя,  разреши мне снять  для тебя  квартирку". И к этим
репликам  она привыкла, но... Свет? Может быть,  он имеет в виду наступающие
сумерки?
     -- Свет, присущий только вам одной, -- добавил он, догадавшись, что она
ничего не понимает.
     Свет,  присущий  мне  одной.  Нельзя  промахнуться  сильней,  чем  этот
художник, который к тридцати  годам умудрился  сохранить такую  младенческую
невинность. Как известно, женщины созревают и взрослеют раньше, чем мужчины,
и Мария,  хоть и не сидела  ночи напролет, обдумывая метафизические проблемы
своего  бытия,  одно,  по  крайней  мере, знала точно: в ней  нет  того, что
художник  назвал "светом", а она определила  бы как  "сияние".  Женщина  как
женщина, молча страдает  от одиночества, пытается найти оправдание тому, что
делает,  притворяется сильной,  а на самом деле  -- слаба,  отвергает  любые
страсти во  имя своей опасной работы, строит планы на  будущее, терзается от
разочарований  и ошибок  прошлого --  так что никакого  в ней нет света  или
сияния. Должно быть, это просто  способ заставить ее  молчать  и радоваться,
что сидит здесь, как дура, и даже пошевелиться не может.
     "Свет, присущий мне одной. Мог бы придумать что-нибудь другое, вроде --
"чудный у вас профиль".
     Как входит свет в дом? Если окна  открыты. Как входит свет  в человека?
Если дверь любви  не захлопнута. А уж ее дверь заперта на  все замки. Должно
быть,  это очень скверный и бездарный художник,  раз он  не  понимает  таких
простых вещей.
     -- Вот и все, --сказал он и стал собирать свои принадлежности.
     Мария не шевельнулась.  Она хотела было  попросить -- "покажите", -- но
ведь  это  могло свидетельствовать о ее  невоспитанности, о том, что  она не
доверяет  его  работе.  Но  любопытство   снова  пересилило.  Она  попросила
разрешения взглянуть, он кивнул.
     Он изобразил только  ее  лицо -- оно было похоже на ее  собственное, но
если бы Мария взглянула на картину, не зная  модели, то сказала бы: женщина,
которая здесь  запечатлена, гораздо сильнее ее и  наполнена  светом, который
Мария, глядясь в зеркало, не замечала.
     -- Меня зовут Ральф Харт. Хотите, закажу вам еще что-нибудь выпить?
     -- Нет, спасибо.
     Судя  по всему, теперь  беседа двинется по накатанной колее  -- мужчина
будет соблазнять женщину.
     --  Пожалуйста,  еще два анисовых,  -- попросил он,  снова пропустив ее
слова мимо ушей.
     А какие у нее дела?  Читать опостылевшую книжку об управлении усадебным
хозяйством?  В  двухсотый  раз  прогуливаться  по  берегу  озера?  Лучше  уж
поговорить с тем, кто разглядел в ней  ей самой неведомый свет -- и именно в
тот день, когда начался отсчет последних трех месяцев...
     -- Чем вы занимаетесь?
     Этот вопрос она не любила, не хотела слышать: он заставил ее отказаться
от  нескольких  возможных  встреч,  когда  по  той  или  иной причине кто-то
подходил  к ней  поближе  (в  Швейцарии  это  бывает редко --  здешние  люди
сдержанны и замкнуты). Что же ему ответить?
     -- Работаю в кабаре.
     Готово!  Гора с  плеч! Мария  осталась довольна собой,  ибо  за  время,
проведенное в  Швейцарии, усвоила:  надо спрашивать ("А кто такие курды?" "А
что  такое  Дорога  Святого Иакова?") и  отвечать  ("Работаю  в кабаре"), не
заботясь о том, что о тебе подумают.
     -- Мне кажется, я вас где-то видел.
     Мария поняла, что художник собирается идти дальше, и обрадовалась своей
маленькой победе: этот человек, пять  минут назад бесцеремонно отдававший ей
приказы  и казавшийся таким уверенным в  себе, теперь стал таким же, как все
мужчины, которые теряются перед незнакомой им женщиной.
     -- А что это за книги?
     Она показала обложки -- справочник по  сельскому хозяйству, руководство
по управлению фазендой.
     -- Вы работаете в секс-индустрии?
     Пожалуй,  это  чересчур  дерзкий  вопрос.  Неужели  она  одета  слишком
вызывающе и он догадался о ее профессии? Так или иначе, надо выиграть время.
Все это стало напоминать ей забавную игру. А что ей терять?
     -- Почему все  мужчины только об этом и думают? Он снова сложил книги в
пакет.
     -- Секс и управление усадебным хозяйством. Не знаю, что скучней.
     Что-что? Марии вдруг стало обидно. Как  он смеет так отзываться о  том,
чем  она зарабатывает себе  на жизнь?! Впрочем, он ведь этого  еще не знает,
это всего  лишь  предположение -- и довольно  нахальное, -- но и  его нельзя
оставить без ответа.
     --  А  я  вот  считаю,  что  нет  на  свете  ничего  скучнее  живописи.
Остановленное  мгновение, прерванное движение,  нечто застывшее, фотография,
которая  никогда  не будет  похожа  на оригинал. Мертвечина,  не  интересная
никому,  кроме  самих  художников,  а они  считают себя  людьми  особенными,
носителями культуры  и  уверены, что  не чета  всем  остальным.  Приходилось
слышать о Хоане Миро? Мне вот -- нет, пока один араб в ресторане не упомянул
о нем, но это ровно ничего не изменило в моей жизни.
     Она не знала,  не  слишком  ли  далеко  зашла,  потому  что  официантка
принесла коктейли и разговор оборвался -- оба некоторое время не произносили
ни  слова.  Мария думала,  что ей, вероятно, пора идти,  да  и Ральфа Харта,
наверно, посетили те же мысли. Но два бокала, наполненные чудовищным пойлом,
стояли перед ними, служа отличным предлогом еще побыть вместе.
     -- Зачем вам эти книги?
     -- То есть как "зачем"?
     -- Я бывал  на  Бернской улице.  Когда  вы  сказали,  где  работаете, я
вспомнил,  где  мог  видеть  вас  раньше  --  там  есть  какое-то  дорогущее
заведение. Просто, пока писал вас, мне это не приходило в голову  -- слишком
сильный исходит от вас свет.
     Пол качнулся у Марии под ногами. Впервые устыдилась она своего ремесла,
хотя для  этого  не  было  ни  малейших  оснований  --  она работала,  чтобы
содержать  себя  и  своих  родителей.  Это  скорей  художнику  следовало  бы
стыдиться того,  что он  захаживал  на Бернскую улицу:  с минуты  на  минуту
должно было развеяться очарование.
     -- Послушайте, господин Харт, я  хоть родом  из Бразилии, но живу здесь
уже девять месяцев и знаю -- швейцарцы очень  сдержанны, потому что живут  в
маленькой стране, где, как только что  подтвердилось, все друг друга знают и
по  этой самой причине не  лезут  в чужую  жизнь.  Ваши  слова  неуместны  и
неделикатны, но  если целью  их было унизить  меня,  чтобы  чувствовать себя
более уверенно, то вы зря потеряли время. Благодарю  за анисовый коктейль --
большей  гадости  мне пробовать не  доводилось,  но я  все же допью. А потом
выкурю сигарету. А потом встану и уйду. А вы можете убираться прямо  сейчас,
потому  что  нехорошо  знаменитому  художнику   сидеть  за  одним  столом  с
проституткой.  А ведь  я  --  проститутка.  Вы  это,  наверно,  уже  поняли?
Проститутка с головы до пят, до мозга костей.  И не стыжусь этого нисколько.
Есть у  меня такое свойство --  не  обманывать ни себя, ни других,  в данном
случае -- вас. Потому  что  вы недостойны  моей лжи. Представьте, что будет,
если вон  тот  знаменитый химик  узнает,  кто  я  такая? Она заговорила  еще
громче.
     -- Я -- проститутка! И вот что я вам еще скажу; это дает мне свободу! Я
знаю, что через три месяца -- день в день --  уеду из этой проклятой страны,
уеду с  большими деньгами,  с  фотографиями, запечатлевшими,  как я  стою на
снегу,  уеду куда более образованной, чем приехала, -- теперь я разбираюсь в
винах и в мужчинах,
     Девушка за стойкой бара слушала ее, оцепенев от изумления.  Нобелевский
лауреат не обращал на происходящее никакого внимания. Но то ли от  выпитого,
то  ли от предвкушения жизни  в  бразильском захолустье, то ли  от  радости,
которую даровала ей возможность сказать, что думаешь, смеясь над осуждающими
взглядами и возмущенными жестами тех, кого это шокирует, она продолжала:
     -- Уразумели, господин Харт? Сверху донизу, с головы до пят и  до мозга
костей я -- проститутка! И в этом -- моя гордость и мое достоинство!
     Художник не шевельнулся и не проронил ни слова. Мария продолжала:
     -- А вы  --хоть  и  художник, но  ничего  не понимаете в своих моделях.
Может быть, химик, который сидит здесь, ни  на что не обращая внимания,  или
просто спит, -- это на самом деле -- железнодорожник. И все прочие персонажи
вашего полотна -- не то, что есть  на самом деле. А иначе  вы никогда  бы не
сказали, будто видите, как исходит "