психологический
барьер  был преодолен, начиналась обычная работа --  такая же, как  и всякая
другая: тяжкий труд, конкуренция, стремление быть  и выглядеть "на  уровне",
жизнь  по   расписанию,  жалобы   на   слишком  плотный  график,  отдых   по
воскресеньям.  Большинство проституток  были верующими и ходили в церковь --
кто в какую -- молиться своим богам.
     Мария,  однако,  пыталась сберечь  душу с  помощью дневника.  Она  была
немало  удивлена, когда обнаружила, что каждый пятый из ее клиентов приходит
исключительно,  чтобы поговорить. Они платили положенное и оговоренное, вели
ее   в  отель,  но  когда  приходило  время  раздеваться,  говорили  --  это
необязательно. Им  хотелось  рассказать, что их выматывает работа, что  жена
изменяет, что им одиноко и не с  кем словом перемолвиться (Марии  ли было не
знать этого?).
     Поначалу это  ей  было странно. Но однажды,  подцепив важного француза,
занимавшегося подбором кандидатов на  высокие административные должности (он
объяснял ей все  это  так,  словно ничего  увлекательней и  на  свете  нет),
услышала от него:
     -- Знаешь,  кто больше всех страдает  от  одиночества? Это --  человек,
сделавший  успешную  служебную   карьеру,  получающий   огромное  жалованье,
пользующийся доверием и начальников, и подчиненных, имеющий семью, с которой
проводит отпуск, детей, которым помогает готовить уроки, а в один прекрасный
день  перед  ним появляется кто-то вроде меня и задает ему вопрос: "Хотел бы
ты поменять службу и зарабатывать вдвое больше?"
     И тогда человек, у которого  есть все, чтобы быть любимым и счастливым,
становится  несчастнейшим  существом.  Почему?  Потому  что  ему  не  с  кем
поговорить. Он  раздумывает над моим предложением  и не может обсудить его с
сослуживцами, потому что они начнут отговаривать его и убеждать  остаться на
прежнем  месте.  Он не  может  поделиться  мыслями  с  женой,  которая  была
свидетельницей   его   многолетнего   восхождения,   понимает,   что   такое
стабильность,  но  не  понимает,  что такое  риск.  Он ни  с  кем  не  может
поговорить,  а  ведь  ему  предстоит  радикально  изменить  свою  жизнь.  Ты
понимаешь, что должен чувствовать такой человек?
     Нет, Мария не считала, что он сильнее всего страдает от одиночества, --
потому  что знала другого  человека,  который уж точно  мог  бы  дать  этому
топ-менеджеру по  части одиночества сто очков вперед,  и человек этот -- она
сама. Тем не менее она не стала  спорить, потому что рассчитывала на хорошую
прибавку к "гонорару" и  в расчетах своих не ошиблась. Но с того дня поняла:
она должна придумать что-нибудь такое,  чтобы  снять с клиента ту тяжеленную
кладь, которой они, казалось, были навьючены. Это значило  -- стать лучшей в
предоставлении услуг, и, следовательно, получать больше денег.
     А когда ее осенило, что избавлять от душевного томления -- не менее или
даже более доходно,  чем утолять  плотский голод,  она снова  отправилась  в
библиотеку.  Стала  заказывать  книги по психологии  супружеских  отношений,
книги о политике, и библиотекарша была просто в восторге -- еще бы: девушка,
к  которой  она  испытывала  такую  нежность,  выбросила  из  головы  секс и
обратилась к предметам более важным. Мария стала регулярно читать  газеты --
и  даже экономические  разделы,  поскольку  большинство  ее  клиентов  имело
отношение к бизнесу.  Она брала руководства по аутотренингу -- поскольку они
спрашивали  у нее  совета. Она  интересовалась  исследованиями  по  вопросам
эмоций -- поскольку все они страдали по тем или иным причинам. Мария была не
какая-нибудь  потаскушка --  она  выделялась из  своей среды,  она  вызывала
уважение -- и потому уже через полгода обзавелась обширным кругом постоянных
и выгодных клиентов  высшего разбора,  что вызывало у прочих девиц  зависть,
ревность и восхищение.
     Что же касается секса, то в этом отношении ничего  не  менялось:  лечь,
попросить  надеть презерватив, немножко постонать, чтобы  увеличить шансы на
прибавку (благодаря филиппинке Нии она узнала, что эти стоны приносят лишних
50 франков),  а потом принять душ,  только -- сразу, и тогда  покажется, что
омывает она не только тело, но -- до известной степени -- и душу. Все по раз
и навсегда  заведенному ритуалу. Никаких поцелуев -- поцелуй для проститутки
есть  нечто священное. Все та же Ния объяснила, что поцелуй надо приберегать
для возлюбленного, ну  прямо как в сказке про Спящую Красавицу: этот поцелуй
разбудит ее и вернет  в волшебный мир, в котором Швейцария вновь превратится
в страну шоколада, коров и часов.
     Никакого  наслаждения, удовольствия  или  хотя бы возбуждения. Мария  в
своем стремлении к  совершенству посмотрела несколько порнофильмов,  надеясь
почерпнуть что-нибудь  полезное для себя. Она увидела  много интересного, но
приложить к делу не  смогла, чтобы не задерживать клиентов, да и Милан бывал
очень доволен, когда за вечер получалось три "выхода".
     И, когда истекли первые полгода, Мария положила в банк шестьдесят тысяч
франков, обедать стала  в ресторанах  подороже, купила  телевизор (она  его,
правда, не  включала,  но  -- пусть  будет)  и теперь всерьез  рассматривала
возможность  переехать  в квартиру  получше. Она  уже  могла позволить  себе
покупать  книги,  однако продолжала  посещать  библиотеку, превратившуюся  в
некий  мост, который  связывал ее с  реальным миром,  самый прочный и  самый
долговечный мост. Ей нравились краткие беседы с библиотекаршей  -- а та была
очень довольна, что эта милая девушка наконец нашла  свое счастье и, судя по
всему,  -- хорошую работу, хоть ни  о чем не спрашивала, поскольку швейцарцы
-- люди застенчивые и сдержанные (да брехня это: за  столиком в "Копакабане"
или в постели они ничем не отличались от представителей других наций).

     Запись в дневнике Марии, сделанная в томительный воскресный вечер:
     У  всех  мужчин, каковы  бы  они  ни  были,  --  рослых и  приземистых,
нагловатых  или робких, молчаливых  и болтунов -- есть одна общая черта: все
они  приходят в "Копакабану", преодолев  страх. Самые  опытные  скрывают его
нарочито  громким  голосом, самые неуравновешенные, не в силах притворяться,
пьют, надеясь избавиться от неприятных ощущений. Но я пока не  видела никого
-- ну разве  что кроме неведомых "особых клиентов",  которых Милан  мне пока
еще не показывал, -- кто бы не испытывал страха.

     Но  почему?  Ведь  это  мне  надо  бояться. Ведь  это  я иду вечером  в
незнакомое место, я -- слабая женщина, у меня нет оружия. Вообще, мужчины --
очень странное племя: я говорю не только о тех, кто приходит в "Копакабану",
но и обо всех, кто встречался мне. Да, они грозят, кричат,  могут побить, но
все  без исключения сходят  с ума от страха  перед  женщиной. Может быть, не
перед той, которую взяли в жены, но непременно  найдется такая, кто подчинит
их себе и заставит выполнять все свои прихоти. Иногда это -- родная мать.

     Часть 3.

     Мужчины,  проходившие  перед  ней  с того  дня,  как  она занялась этим
ремеслом,  изо  всех  сил старались  выглядеть  уверенными в себе  хозяевами
жизни,  однако в глазах  у  них  Мария неизменно видела страх -- страх перед
женой,  страх  спасовать  в решающий момент, страх оказаться  не на  должной
высоте даже с проституткой -- с женщиной, которой они платят. А вот  если бы
они  купили в магазине пару башмаков, а те бы им не  понравились, неужели не
хватило бы у них решимости вернуться с чеком  и получить деньги  обратно?  А
здесь они тоже платят некой фирме, но в случае фиаско ни  за что на свете не
придут в "Копакабану", ибо уверены, что об этом знают все. И им стыдно.
     "Ведь  это я  должна бы стыдиться, что  не смогла возбудить мужчину.  А
стыдятся они".
     И, желая избавить  их  от терзаний, Мария старалась  сделать все, чтобы
они чувствовали себя непринужденно, а если видела, что клиент не в форме или
слишком   много  выпил,   старалась   обходиться  без   полноценного  секса,
ограничиваясь ласками и мастурбацией -- что  им очень  нравилось, хотя, если
вдуматься, выглядело нелепо, поскольку она для этого была не нужна.
     Надо  было  всеми  средствами добиться  того,  чтобы  клиент  ничего не
стыдился.  И  эти  мужчины,  такие  могущественные  и  надменные  у  себя  в
кабинетах,  где   перед  ними  проходила   бесконечная  череда  подчиненных,
партнеров,  поставщиков,  где   все   было   тайной,   лицемерием,  страхом,
--приходили вечером в "Копакабану" и не жалели 350 франков за то,  чтобы  на
ночь отрешиться от самих себя.
     "На  ночь?  Не   надо  преувеличивать,  Мария.  На  самом   деле  сеанс
продолжается  45  минут,  а  если  вычесть  время  на   раздевание-одевание,
неискреннюю ласку,  обмен банальностями, то на чистый секс  останется  всего
одиннадцать минут".
     Одиннадцать  минут. То,  на  чем вертится мир, длится всего одиннадцать
минут.
     И  вот  ради этих одиннадцати минут, занимающих ничтожную часть  долгих
двадцатичетырехчасовых  суток  (если  предположить,  что   все  эти  мужчины
занимаются любовью со своими  женами,  -- только предполагать этого не надо,
ибо это абсолютная чушь и  ложь),  они вступают в брак, обзаводятся  семьей,
терпят  плач  младенцев, униженно  оправдываются, если приходят домой  позже
обычного,  разглядывают десятки, сотни  женщин, с  которыми им  хотелось  бы
прогуляться  по берегу Женевского озера, покупают дорогую одежду себе и  еще
более дорогую  -- своим  супругам,  платят проституткам,  чтобы получить то,
чего лишены,  поддерживают гигантскую индустрию косметики, диеты,  всех этих
фитнесов  и  шейпингов,  порнографии, власти,  а  когда встречаются  с  себе
подобными,  вопреки  расхожему  мнению,  никогда  не  говорят о  женщинах. А
говорят о работе, о деньгах, о спорте.
     Куда-то не туда пошла наша цивилизация, и дело тут не в озоновой  дыре,
не  в  уничтожении  лесов  Амазонки,  не в  вымирании  медведей-панда,  не в
курении, не в канцерогенных продуктах и  не в кризисе тюремной  системы, как
объявляют газеты.
     А именно в той сфере бытия, где трудилась Мария, -- в сексе.
     Впрочем,  она  стремилась  не  спасти  человечество, а  пополнять  свой
банковский  счет, еще  полгода терпеть  одиночество и  сделанный  ею  выбор,
регулярно переводить матери деньги (которая удовлетворилась объяснением, что
денег не  было  по  вине  швейцарской почты,  работающей  не  в пример  хуже
бразильской), покупать себе то, о чем раньше  не могла и мечтать. Она  сняла
себе  другую,  гораздо  более комфортабельную  квартиру (даже  с центральным
отоплением, хотя было уже лето), из окон которой виднелись церковь, японский
ресторан, супермаркет и симпатичное кафе, где она любила листать газеты.
     Оставалось выдержать поставленный самой себе срок.  А  в  остальном все
шло по-прежнему и  как  всегда:  "Копакабана",  "Позвольте  вас  угостить?",
танец, "Вы из Бразилии?", отель,  деньги вперед, разговор и умение затронуть
нужные места тела и  души --  главным  образом, души  --  помочь в  интимных
проблемах, стать подругой на  тридцать минут,  из которых одиннадцать уходят
на  телодвижения  и  стоны,  долженствующие  изображать   страсть.  Спасибо,
надеюсь,  через  неделю  увидимся,  ты --  удивительный мужчина,  расскажешь
остальное  в  следующий  раз, ой, спасибо,  мне даже неловко,  мне было  так
хорошо с тобой.
     И  самое  главное  --  не  влюбляться.  Это был  самый  главный,  самый
животрепещущий  совет  из  всех,  которые  дала  ей бразильянка, прежде  чем
исчезнуть из "Копакабаны", --  а не оттого ли она исчезла, что влюбилась? За
два месяца работы  ей  несколько  раз делали предложение,  причем трижды  --
вполне серьезно: первым был высокопоставленный банковский клерк, вторым  тот
самый летчик, с которым она  дебютировала, а  третьим -- владелец оружейного
магазина.  Все трое обещали "вырвать ее из  этой  жизни", сулили, что  у нее
будет свой дом, достойное будущее, дети и, быть может, внуки.
     И  все  это --  ради одиннадцати  минут в день?  Не может быть. Теперь,
поработав в "Копакабане", она знала, что одиночество -- не только ее удел. А
представитель рода человеческого может  неделю не пить, две недели не  есть,
много  лет  обходиться без крыши над  головой -- но одиночества не  выносит.
Одиночество --  самая  жестокая пытка, самая тяжкая мука. Трое претендентов,
равно как и многие-многие другие из тех, что  искали ее общества, так же как
она, испытывали это разрушительное чувство --  ощущение  того,  что  во всем
мире никому до тебя нет дела.
     Во  избежание искушений сердце ее  было отдано дневнику. В "Копакабану"
она приносила только  свое тело и  свой ум, с каждым днем становившийся  все
тоньше, все схватчивей. Ей удалось убедить себя, что она приехала в Женеву и
в конце  концов оказалась в  "Копакабане" из каких-то  высших соображений, и
каждый раз, беря в библиотеке  очередную книгу, видела: никто не  описал как
следует  эти  важнейшие  в  сутках   одиннадцать   минут.   Быть  может,  ее
предназначение в мире,  ее удел, каким бы жестоким он ни казался  сейчас, --
написать книгу, рассказать свою историю, поведать о своем приключении.
     Вот  именно  --  Приключение!  Быть  может,  она   и  искала   в  жизни
приключения, хотя это запретное  слово люди не решались даже произносить, но
с удовольствием следили за приключениями других  на экранах телевизоров и  в
кино.  Как  прекрасно  сочетается  это слово  с  пустынями  и  ледниками,  с
путешествиями в дикие, неизведанные края, с таинственными людьми, заводящими
разговоры  на корабле  посреди реки, с киностудиями,  самолетами, индейскими
племенами, с Африкой!
     Мысль  написать книгу  пришлась ей по вкусу, и  она даже  придумала  ей
название -- "Одиннадцать минут".
     Она разделила своих  клиентов на  три типа. Первый  -- "терминаторы" (в
честь героя фильма,  который ей  очень нравился): эти входили в "Копакабану"
уже слегка навеселе, делая вид, будто ни на кого не смотрят, и считая, будто
все  взоры  обращены  к   ним;  танцевать  не  любили  и   без  околичностей
отправлялись  с  ней  в  отель.  Второй  тип  она  окрестила "милашки" (тоже
позаимствовав  название  у фильма):  эти были элегантны и  до  такой степени
учтивы и  приветливы, словно  без  этого земля  сошла бы со своей  оси.  Они
притворялись, что  вот,  мол,  шли по  улице,  увидели -- бар  "Копакабана",
отчего  ж  не  заглянуть? Они поначалу  были  ласковы, а в  номере  отеля не
слишком  уверены в  себе,  но именно по этой  причине оказывались в конечном
счете  в  тысячу  раз  требовательней  "терминаторов".  Третий  получил  имя
"Большой Босс" (и  это тоже благодаря  кино). Эти к женщине относились как к
товару. Они не стеснялись и не притворялись, были самими собой -- танцевали,
разговаривали, платили ровно столько,  сколько было сказано, не набавляя  ни
единого  франка сверху,  ибо  знали, что  и  почем  покупают,  и  никогда не
изливали ей  душу.  Вот эти были,  пожалуй, единственные, кто вполне понимал
смысл слова "приключение".
     Запись  в дневнике  Марии, сделанная  во время месячных, когда  она  не
могла работать:
     Если бы сегодня  мне надо было рассказать кому-нибудь о своей  жизни, я
могла бы сделать это так, что меня сочли  бы женщиной независимой, отважной,
счастливой.  А ведь это  не так: мне запрещено произносить  то  единственмое
слово, которое гораздо важнее одиннадцати минут. Это слово -- "любовь".

     Всю  свою жизнь я  воспринимала  любовь как осознанное  и  добровольное
рабство. И обманывалась -- свобода существует лишь в том случае, если явлена
и показана. Тот, кто отдается чувству без оглядки,  тот,  кто чувствует себя
свободным, тот и любит во всю силу души.

     А тот, кто любит во всю силу души, чувствует себя свободным.

     И  по  этой  причине, что бы я  ни делала, как  бы ни жила,  что  бы ни
открывала для  себя --  все  бессмысленно. Я надеюсь, что  эта  пора  быстро
пройдет  -- и я вернусь к себе самой,  отыскав мужчину,  который  будет меня
понимать и не заставит страдать.

     Что за  чушь  я несу? Любящий никогда не причинит боли любимому; каждый
из нас ответствен за чувства, которые испытывает, и обвинять в  этом другого
мы не имеем права.

     Потеря  тех,  в  кого я влюблялась,  прежде ранила  мне душу.  Теперь я
убеждена:  никто  никого не  может  потерять,  потому  что никто  никому  не
принадлежит.

     Вот она, истинная свобода -- обладать тем, что тебе дороже всего, но не
владеть этим.
x x x
     И  еще три  месяца  миновало, и  приблизилась осень, а вместе  с ней  и
обведенная  кружком в календаре дата:  через девяносто дней  --  возвращение
домой. Как стремительно летит, как томительно тянется время, подумала Мария,
обнаружив,  что  время и в  самом деле  движется по-разному в разные  дни, в
зависимости  от  расположения  духа.  Но   так  или   иначе  приключение  ее
приближалось к концу, Разумеется, она могла бы и  продолжить, но у нее перед
глазами  все стояла печальная улыбка никому, кроме нее,  невидимой  женщины,
которая тогда, во время  прогулки по берегу  озера, сказала  ей: "Не все так
просто..." Как  ни велико было  искушение  продолжить, как ни готова  теперь
была  Мария  ответить на  любой вызов,  одолеть  любые препоны, появляющиеся
перед  ней, -- но  все  же  эти месяцы  одиночества внятно подсказывали  ей:
настанет миг, когда надо  будет резко оборвать ставшую уже привычной жизнь в
"Копакабане". Через три месяца она вернется в бразильское захолустье,  купит
небольшую фазенду (оказалось, что она заработала больше, чем ожидала), коров
(отечественных,  а не швейцарских), перевезет к себе родителей, наймет двоих
работников и откроет свое дело.
     Хотя она  по-прежнему  считала,  что свобода  лучше всего  прочего учит
необходимости  любить и что никто никому принадлежать не вправе,  в голове у
нее все  еще роились мстительные  замыслы  --  и  возвращение в  Бразилию  с
победой составляло немалую их часть. После того как у нее  появится фазенда,
она поедет в  город, зайдет в  банк, где трудится тот  самый бывший мальчик,
который когда-то предпочел ей  ее лучшую подругу,  и откроет счет на крупную
сумму.
     "Привет, Мария,  как поживаешь, ты  меня не узнаешь?!" -- спросит он. А
Мария сделает вид, что напрягает память,  а потом  ответит: "Нет, что-то  не
узнаю", скажет, что провела целый год в ЕВ-РО-ПЕ (так и скажет -- медленно и
раздельно, чтобы все его коллеги слышали). Нет, лучше будет: "В ШВЕЙ-ЦА-РИИ"
(это будет экзотичней и романтичней, чем  "во Франции"),  где, как известно,
лучшие в мире банки.
     "А вы, простите... кто?" -- осведомится она в свою очередь.  Он скажет,
что, мол, в  школе вместе  учились. "А-а-а, -- протянет она.  - -  Вроде  бы
что-то  смутно  припоминаю",  но всем  своим видом покажет,  что говорит это
исключительно  из вежливости. И вот оно  -- осуществление желанной мести.  А
потом она  будет усердно работать,  а когда дело пойдет как  задумано, Мария
посвятит себя тому, важнее чего нет  на свете,  -- поискам  настоящей любви,
того единственного мужчины, который ждал ее все эти годы и которого она пока
просто еще не успела узнать.
     Мария  выбросила из  головы  замысел  книги под названием  "Одиннадцать
минут". Теперь  надо  бросить  все  силы  на  устройство  будущего,  а иначе
придется отложить отъезд, а это -- огромный риск.
x x x
     В тот день после обеда она отправилась к своей лучшей -- и единственной
-- подруге-библиотекарше. Попросила книги по животноводству и фермерству. Та
призналась Марии:
     -- Знаете, когда несколько месяцев назад вы искали у нас книги о сексе,
я немного встревожилась. Ведь столько молоденьких красивых девушек поддаются
иллюзии  легких денег,  забывают, что когда-нибудь  состарятся и тогда уж не
встретят единственного своего мужчину.
     -- Вы имеете в виду проституцию?
     -- Это, пожалуй, слишком сильно сказано.
     --  Я  ведь  вам   говорила,