тщательно  обдумывал  ответ.  Если  признать,  что  Эйлвин  достал
рыбацкий парус, что они вместе  вырезали  ивовые  прутья,  а  кузнеца  Шолто
уговорили выковать крепления на  раму,  то  дело  станет  весьма  напоминать
заговор.
   - Никто, брат Себастьян. Правда, я уговорил  ученика  мельника  подержать
веревку, так ведь этот тупица ни на что не годен, как только  молоть  зерно.
Мне он, однако, помог, несмотря на свою глупость. Откуда же я мог знать, что
он устроит панику, когда я поднимусь в воздух.
   Монах задумчиво потер подбородок.
   - А ведь это и впрямь было зрелище.
   - В самом деле, брат Себастьян!  -  не  сдержал  восторга  Кирон.  -  Дул
сильный ветер с моря, я оторвался от земли, ноги мои  заплясали  в  воздухе,
ища опоры, которой не было. Я испытал редкое чувство. Я ведь успел подняться
на высоту десяти человеческих ростов, прежде чем петля соскользнула с крюка.
   - Тебе повезло, Кирон, что море смягчило твое падение.
   - Я специально экспериментировал на берегу.
   -  Экспериментировал?  -   Брат   Себастьян   удивленно   поднял   брови.
"Эксперимент" было опасное слово. От него попахивало костром.
   - В том смысле, что я хотел посмотреть, как лучше можно управлять  змеем,
- поспешно поправился Кирон. - И только.
   Брат Себастьян не спеша гладил подбородок. И наконец сказал:
   - Змей был сделан из паруса и ивовых прутьев.
   - Да, брат Себастьян.
   - А рама, как ты ее назвал,  имела  металлические  крепления,  изготовить
которые мог только кузнец.
   - Да, брат Себастьян.
   - Это был очень хитрый змей, Кирон.
   - Да, брат Себастьян. Хитрый змей.
   - И ты придумал его сам?
   - Сам.
   - А Шолто знал о твоем плане?
   - Нет, брат Себастьян.
   - А этот мальчик, Эйлвин, только помог тебе держать веревки?
   - Да, брат Себастьян.
   - Мне рассказали, что ты научил его пользоваться воротом,  что  позволило
управлять змеем без особых усилий.
   - Вы очень хорошо информированы.
   - И тебе захотелось полетать? Это был по-настоящему опасный вопрос. Кирон
прекрасно понял всю его подоплеку.
   - Небосвод в самом деле прекрасен, - осторожно ответил он. - Я восхищаюсь
им  как  художник.  Особенно  едва  уловимыми  переменами,  которые  в   нем
происходят... К еще большей славе Лудда.
   Брат Себастьян перекрестился.
   - К еще большей  славе  Лудда,  -  автоматически  повторил  он.  Выдержав
почтительную паузу, брат добавил:
   - Так ты все-таки хотел полететь?
   Нога ныла нестерпимо, пот выступил на лбу, и Кирон не мог поручиться, что
выдержит настойчивость проклятого монаха.
   - Я восхищаюсь свободным полетом птицы, но не мечтаю отрастить  перья.  Я
человек, брат Себастьян, и принимаю все свободы и ограничения человека.
   - Но, Кирон, брат мой, скажи, хотел ли ты полетать?
   - Брат Себастьян, я не хочу быть птицей. Монах тяжело вздохнул.  Выглядел
он неважно.
   - Ты настойчиво избегаешь прямых ответов.
   - Простите меня. Я полагал, что мои ответы правдивы и точны. Но проклятая
нога так болит, что я, очевидно, плохо соображаю.
   - Может быть, и так. Я доложу Святому Ордену о нашей беседе, Кирон. Пусть
более компетентные люди вынесут свое решение.
   - Хорошо, брат Себастьян, - пробормотал Кирон, не видя на  самом  деле  в
этом  ничего  хорошего.  -   Наверное,   моя   детская   шалость   оказалась
несвоевременной.
   - Змеи и вправду игрушки для детей, Кирон. Ты об этом не  забывай.  А  ты
почти мужчина.
   - Я запомню.
   - Я уйду молиться за тебя. У тебя большое будущее. Мастер Хобарт  говорил
мне, что ты талантлив. Не навреди себе, Кирон.  Хороших  художников  не  так
много. А зло постоянно подстерегает нас.
   - Я запомню  ваши  слова,  брат  Себастьян,  и  буду  размышлять  над  их
мудростью.
   - Да пребудет с тобой Лудд, брат мой.
   - И с вами тоже.
   - Что ж, тогда прощай.
   Не успела за ним закрыться дверь, как в комнату влетела Элике.
   - Как ты поговорил с братом Себастьяном?
   - Он дурак.
   - Любимый мой, это всем известно. Но остался ли он доволен?
   - Не знаю.
   - Как не знаешь? Ты должен был почувствовать!
   - Видимо, я тоже дурак,  -  раздраженно  ответил  Кирон.  -  Кроме  того,
невыносимо крутит ногу... - Он улыбнулся и добавил:
   - К тому же сегодня прекрасный день, и мне очень хочется погулять с тобой
по лесу.
   - Может, хоть это научит тебя не гулять по воздуху, когда у нас так  мало
времени. - Элике поежилась. -  Ты  мог  разбиться  насмерть.  Пообещай,  что
будешь впредь осторожнее!
   Кирон взглянул на свою ногу.
   - Сейчас мне только и остается, что быть осторожным.
   - Не только сейчас, как ты прекрасно понимаешь, но и впредь.
   - Я буду осторожным до тех пор, пока тебя не уложат в постель Тальбота, -
искренне пообещал Кирон. - А потом я сделаю такого  змея,  который  поднимет
меня высоко над замком твоего отца. И я с него спрыгну и разобьюсь вдребезги
на его глазах.
   Лицо Элике исказила гримаса.
   - Я желаю Тальботу смерти. Правда. И еще я хочу, чтобы  чума  унесла  эту
дурнушку Петрину с ее крестьянской грудью и  задом,  как  у  коровы.  Прости
меня, Лудд, но я молюсь об этом.
   - У Петрины зад не как у коровы.
   - Как у коровы! Я ее хорошо разглядела! Кирон расхохотался.
   - Значит, ты изучала ее, Зеленоглазка?
   - Я тебя ненавижу! Как я тебя ненавижу!
   - А я хочу нарисовать тебя в ярости, во власти огня твоих чувств. К  тому
же мне надо успеть сделать  хоть  несколько  набросков,  прежде  чем  мастер
Хобарт и твой отец вообразят то, что давно стало реальностью.
   - Простолюдин! - взорвалась Элике.
   - Да, я простолюдин, - ответил Кирон спокойно. - Не забывай,  что  и  без
Тальбота и Петрины между нами целая бездна.
   - Я тебя люблю. Я готова умереть за тебя. Этого что, недостаточно?
   - Это больше, чем достаточно. И я люблю тебя, Элике, но мы живем в  мире,
где наша любовь - оскорбление для всех  остальных...  К  тому  же  я  должен
выполнить свое предназначение.
   - Я не помешаю тебе писать картины.
   - Ты хочешь помешать мне летать. Она изумленно уставилась на него.
   - Летать!.. Кирон, любимый мой, да ты сошел с  ума!  Люди  не  летают!  И
никогда не полетят!
   - Да, я сумасшедший, и я полечу! Я построю машину, которая...
   - Не говори о машинах! А если не можешь без этого, то не  говори  никому,
кроме меня. Машины это зло. Так учил Божественный Мальчик, так  учит  Святой
Орден. Это знают все!
   - И все же это не правда, - проговорил Кирон.  -  Машины  не  могут  быть
злом. Зло присуще лишь человеку... Я буду летать, клянусь, я буду летать  на
благо людям! Клянусь духом братьев Монгольфье,  Отто  Лилиенталя  и  Сантоса
Дюмона!
   - Кто это такие?
   - Призраки, великие добрые призраки. Люди, которые, живя столетия  назад,
поднимали глаза к звездам... Я прочитал о них в той книге, что ты мне дала.
   - Лучше бы я ее сожгла. Мой отец не читает и потому понятия не имел,  что
держит в библиотеке ересь.
   - Даже если бы ты ее сожгла, Элике, я все равно поднял бы глаза  к  небу.
Не в природе человека оставаться прикованным к земле... Иди, поцелуй меня. А
потом я постараюсь не уронить чести мастера Хобарта.

11

   Дни летели быстро. Нога Кирона зажила и на вид не казалась короче.  Весна
перешла в лето; расцвела и мисс Элике, что  не  осталось  незамеченным.  Она
научила Кирона ездить  верхом,  по  крайней  мере,  не  падать  с  коня  при
движении. Он делал наброски лошадей:  лошадей  пасущихся,  идущих  иноходью,
несущихся галопом...
   Когда Элике в первый раз прыгнула для него через ворота в семь бревен, он
пришел в ужас.
   - Не делай так больше никогда! Слышишь, любимая? Ты же  едва  не  сломала
шею.
   - Фи! И это говорит витающий в облаках, парящий над землей и прыгающий  в
море!
   С этими словами Элике разогнала коня и прыгнула снова: каштановые  волосы
разлетелись на солнце, на мгновение она застыла между землей и небом,  будто
бесконечно прекрасная богиня.
   Кирон работал как  одержимый.  Он  сделал  сотню  рисунков  и  забраковал
девяносто. Портрет Элике Фитзалан станет его единственной заявкой на величие
в живописи. Он знал, что  получится  хорошо,  ибо  его  переполняли  любовь,
красота, молодость и радость жизни.
   Мастер Хобарт стал больше кашлять и меньше жаловаться. Наверное,  потому,
что Кирон перестал жаловаться вообще.
   Хобарт рассматривал рисунки, которые приносил Кирон и поражался. Кажется,
парень понял, что такое  живопись.  В  работе  была  элегантность  и...  да,
величие. Хобарт наливал  себе  стаканчик  ирландской  водки  и  размышлял  о
величии в искусстве. Выходки со змеями не шли ни в какое сравнение  с  такой
чистотой линий и мастерством в передачи движения.
   Кирон написал картину за один день. За один день, состоящий  из  двадцати
четырех рабочих часов. За все это время он  не  проронил  ни  слова.  Он  не
узнавал мастера Хобарта. Старик кружил  вокруг  полотна,  потирая  руки,  но
Кирон его не замечал. Вдова Тэтчер приносила ему поесть; он смотрел  на  нее
непонимающим взглядом, и еда оставалась нетронутой. Когда  стемнело,  Хобарт
принес лампы. Много ламп. Дорогой  китовый  жир  не  жалелся.  При  перемене
освещения Кирон пробормотал что-то про себя, не осознав происшедшего.
   Один раз он упал и почувствовал, как кто-то влил  ему  в  рот  обжигающую
губы жидкость. Он  поднялся  и  вновь  принялся  за  работу.  Всадница  была
закончена, но копыта взмывшего коня не получились. Он соскреб их с холста  и
принялся рисовать заново.
   А этот чертов хвост? А ноздри? А грива, милосердный Лудд!.. Теперь ему не
нравились глаза. У животного, на котором столь  славная  всадница  совершает
такой невероятный прыжок, должны  быть  огромные,  гордые  глаза.  Он  снова
посмотрел на Элике. Черт бы  все  побрал,  волосы  не  получились!  Длинные,
чудные волосы должны в этот момент жить своей жизнью.
   Мастер Хобарт поправлял фитили в лампах,  прихлебывал  ирландскую  водку,
бормоча что-то жалобное себе под нос, и со страхом  поглядывал  на  молодого
человека, который, казалось, уже и не рисовал, а вел бой не на жизнь,  а  на
смерть. Но с кем, тупо спрашивал себя Хобарт, снова прикладываясь к  кружке,
кто этот враг, с которым Кирон вступил в яростную схватку?
   И вдруг понял, что враг этот - время. Кирон не просто пытался  нарисовать
отличный портрет, он бросал вызов. Он являл собой  воплощенную  силу  жизни,
каждое прикосновение кисти было ударом меча. Он заявлял  о  своем  праве  на
бессмертие.
   Когда рассвело, картина была готова. Хобарт, успевший слегка  вздремнуть,
отдернул шторы, но лампы не погасил.
   Кирон застыл перед холстом. Кисти и мольберт выпали из его уставших рук.
   Хобарт смотрел на портрет и плакал. Перед ним было великое искусство.
   Бледный и изможденный Кирон поднял на него красные, воспаленные глаза.
   - Я сделал все, что мог, мастер Хобарт. Что скажете?
   - Сын мой! Мой сын! - Старик не находил слов.
   - Ты вошел в сан бессмертных. Я старый дурак. Я  пытался  учить  тебя.  И
только сейчас, слишком поздно я понял, что сам всего лишь подмастерье. Кирон
наступил на лежащие на полу кисти.
   - Сэр, я никогда больше не создам такого.
   - Но почему? Почему, Кирон? Ты - великий художник. Если ты пишешь  так  в
начале своей карьеры...
   - Так я больше не напишу, - повторил Кирон.
   - Эту картину писала любовь. - Он вдруг рассмеялся. -  Конечно,  я  смогу
рисовать, чтобы жить, однако портреты мои будут в лучшем  случае  похожи  на
оригинал. А жить я буду, чтобы летать. Это мое истинное предназначение.
   Хобарт ничего не сказал. Картина была  великолепна.  Но  бедный  мальчик,
безусловно, спятил.

12

   Сеньору Фитзалану картина понравилась. Он не знал, что все до  последнего
мазка сделано Кироном, хотя и  догадывался,  что  большую  часть  прописывал
подмастерье. Дрожание старого Хобарта стало еще заметнее, и  даже  Фитзалану
было ясно, что трудиться ему осталось недолго. К счастью,  ученик,  кажется,
превосходит учителя. А работы ему в ближайшие годы  будет  немало.  Фитзалан
привык, чтобы его окружало прекрасное: картины, которые он  едва  удостаивал
взгляда, и книги, которых не читал вовсе. Величие человека отражается в  его
свершениях или в его богатстве. Фитзалану не довелось  свершить  героических
деяний, зато он мог вволю приобретать искусные изделия  кузнецов,  ювелиров,
оружейников, резчиков и художников. По крайней мере  его  будут  помнить  за
вкус.
   Картину решили назвать "Прыжок мисс Фитзалан". Подписана она была просто:
"Хобарт".
   Но Элике знала, кто истинный автор, и пролила немало слез из-за того, что
имя Кирона не будет стоять на полотне, которое навеки сохранит  цветение  ее
юности. Она плакала  еще  и  потому,  что  разглядела  в  картине  подлинное
мастерство и совершенство, источником которых являлась  любовь.  И  еще  она
плакала потому, что волшебные дни остались позади, и  теперь  встречаться  с
Кироном, если им  вообще  доведется  еще  встретиться,  надо  будет  тайком,
украдкой, от случая к случаю. А вскоре и это станет невозможным: до  свадьбы
с Тальботом оставалось меньше месяца.
   Сеньор Фитзалан прислал за  Хобартом  управляющего  имением.  Тот  принес
замшевый мешочек с семьюстами пятьюдесятью шиллингами и велел, чтобы  вместе
с Хобартом в замок явился Кирон.
   Помня, как прошла последняя беседа Кирона  с  Фитзаланом,  мастер  Хобарт
встревожился. Кирон, напротив, отнесся к этому совершенно спокойно. Он надел
чистое белье, свою лучшую кожаную куртку и последовал за управляющим.
   Сеньор Фитзалан принял его в комнате,  которой  Кирон  раньше  не  видел.
Помимо массы оружия, развешенного по стенам, медвежьей шкуры на полу,  стола
и двух кресел, там не было почти ничего.
   Сеньор Фитзалан сидел за столом, поигрывая небольшим охотничьим ножом.
   - Ну что, подмастерье, тебе понравилась картина "Прыжок мисс Фитзалан"? -
Тон был ровным, но вопрос прозвучал угрожающе.
   - Сеньор, я... я... - Кирон смешался, лихорадочно  соображая,  что  может
быть не так с полотном. - Картина хороша, как  и  все  прочие,  нарисованные
мастером Хобартом.
   Фитзалан едва заметно улыбнулся.
   - Ну, это скромно сказано... С момента нашей последней встречи я  получаю
на тебя донесения. Как хорошие, так и плохие. С каких начнем?
   На лбу Кирона выступил пот, но остроумие его не покинуло.
   - С плохих, сеньор. Чтобы потом было чем утешиться.
   - С плохих, так с плохих. Тобою заинтересовался Святой Орден, Кирон.  Мне
сказали, что ты построил машину?
   - Я только смастерил большого змея, сеньор, который...
   - Достаточно, подробности мне известны. Святой Орден давно определил, что
воздушные  змеи  являются  игрушками.  Между   тем,   если   такая   игрушка
используется для противоестественного подъема человека над землей,  она  уже
становится машиной. Тебе  известна  история  нашего  народа.  Машины  дважды
подминали под себя величие и достоинство  человека.  Мудрость  Божественного
Мальчика несомненна. Люди  сумеют  выжить,  только  если  отвергнут  соблазн
машин. Разве это не так, Кирон?
   Кирон сглотнул.
   - Сеньор, я склоняю голову перед мудростью Святого Ордена.
   -  И  правильно  делаешь,  мальчик.  От  машин  попахивает  костром.   Ты
когда-нибудь видел, как горит человек, Кирон?
   - Нет, сеньор.
   -  А  я  видел,  -  спокойно  сказал  Фитзалан.  -  Святой  Орден   более
могуществен, чем все дворяне нашего острова вместе взятые, и это хорошо. Ибо
он указывает путь, по  которому  нам  следует  идти.  Я  видел,  как  сожгли
крестьянина, который придумал косилку. Видел, как  сожгли  кузнеца,  который
придумал  паровой  двигатель.  Видел,  как  сожгли   человека   благородного
происхождения - он  баловался  с  электричеством  и  наконец  получил  свет,
источником которого был не огонь. Видел, как сожгли бедную  прачку,  которой
не  хотелось  выжимать  белье,  и  она  придумала  для   этого   специальное
устройство... Вонь при  сжигании  людей  не  сравнишь  с  запахом  жарящейся
свинины, Кирон. Я понятно выражаюсь?
   - Очень понятно, сеньор.
   - В таком случае баловству с машинами  пришел  конец,  Кирон.  Я  написал
Святому Ордену, что ты осознал свою глупость. В этот раз  мне  удалось  тебя
отстоять. Но не думай, что так будет и впредь.
   - Очень вам благодарен, сеньор.
   - И есть за что. Однако я тоже благодарен тебе. "Прыжок мисс Фитзалан"  -
отличная картина. К тому же условия, которые я поставил твоему хозяину, были
даже перевыполнены.
   - Я счастлив это слышать, сеньор.
   - И зря. Как раз это меня и беспокоит. Я велел занимать  свободное  время
мисс Фитзалан в течение двух месяцев. Ты же умудрился растянуть удовольствие
на три.
   - Виновата моя сломанная нога, сеньор. Ей надо было зажить.
   Сеньор Фитзалан ткнул острием ножа в сторону Кирона.
   - Какое-то время моя дочь Элике была счастлива. Сейчас она рыдает. Можешь
ли ты объяснить причину?
   - Не знаю, что сказать, сеньор. Сеньор Фитзалан мрачно рассмеялся.
   - И я,  подмастерье,  и  я...  От  женщин  всегда  можно  ожидать  самого
неожиданного. Мисс Элике говорила  о  тебе  хорошо.  Не  очень,  правда,  но
хорошо. Когда надо, она умеет следить  за  своим  язычком...  Тем  не  менее
сейчас она рыдает.  Через  месяц  -  свадьба  с  Тальботом.  А  она  плачет.
Поразительно, не так ли?
   - Поистине поразительно, сеньор Фитзалан. - Разговор начал пугать Кирона.
   - Так ты это учти. Есть вещи, о которых лучше  не  говорить,  потому  что
потом их следует признать или отвергнуть. Иногда и  то,  и  другое  ведет  к
беде. А теперь, парень, не старайся показаться умнее, а  просто  скажи  мне:
понял ли ты, о чем я умолчал?
   Кирон  сглотнул,  не  отрывая  взгляда  от   острия   охотничьего   ножа,
направленного, казалось, прямо ему в сердце.
   - Я понял вас, сэр.
   - Ладно. Верю тебе. - Сеньор Фитзалан  отложил  нож  в  сторону,  вытащил
небольшой замшевый мешочек и потряс им. - За лошадь мне не  стыдно,  хотя  я
знаю, как мало разбирается в лошадях старый Хобарт.  Да  и  наездница  вышла
весьма грациозной. Ты неплохо проживешь  своим  искусством,  парень.  Но  не
пытайся прожить чем бы то ни было другим.
   Он швырнул Кирону мешочек.
   -  Здесь  пятьдесят  шиллингов,  которые  подтверждают,  что  ты   хорошо
потрудился, несмотря на некоторые оплошности. А вот за услуги, о  которых  я
не просил, у меня припасены другие награды. Благодари Бога,  что  ты  их  не
получил.
   - Да, сеньор.
   - Тогда ступай. И помни, что слезы  высыхают  быстро,  если  не  вызывать
новых.
   - Да, сеньор.
   Обливаясь ледяным потом, Кирон покинул комнату.

13

   Необходимости посещать замок больше не возникало, и Кирон туда не  ходил.
Предупреждение сеньора Фитзалана было достаточно откровенным.
   И тем не менее жить без объятий Элике не хотелось.
   Придется полюбить Петрину. Любить ее будет легко. Она будет лежать  рядом
с ним долгими ночами, она родит ему  детей,  она  будет  седеть  и  дряхлеть
вместе с ним. Годы могут охладить страстный пыл  юности,  но  то,  что  люди
вместе познали и оценили, с годами делается только дороже.
   У каждого человека одна жизнь, размышлял Кирон. Мы здесь лишь на короткий
миг. Так мало времени! Так мало времени, чтобы человек успел  оторваться  от
земли и снова стать господином неба.
   Мастер Хобарт гордился триумфом  своего  ученика.  По  условиям  договора
ученичество Кирона должно было длиться  еще  несколько  месяцев,  но  Хобарт
понимал, что кормит и предоставляет жилье уже  не  подмастерью.  Ему  выпала
честь разделять общество гения.
   В распоряжении юноши  оказалось  пятьдесят  шиллингов.  Целое  состояние,
таких денег у него не было за все семнадцать лет жизни.  Как  их  потратить?
Возникали проблемы. Двадцать шиллингов - Эйлвину, так хорошо  помогшему  ему
со змеем. На эти деньги можно купить много красок, холста и льняного  масла.
Добротные  материалы,  да  еще  уроки  Кирона  -  и  Эйлвин   будет   хорошо
вознагражден   за   свою