орок четыре минуты.
   Галерея для посетителей была практически пуста. Так же как и  большинство
скамей оппозиции. Да и какой  смысл  приходить  сюда  собственной  персоной,
когда можно спокойно валяться в своей  квартире  и,  если  уж  у  вас  такой
мазохистский склад ума, наблюдать по телевизору все парламентские склоки?
   Большинство посетителей на  галерее  составляли  туристы-путешественницы,
втайне  жаждущие  стать  свидетелями  какого-нибудь  скандала,  -  доминанты
(вместе со своими случайными сквайрами) из Питтсбурга, Пооны или Пекина. Они
и не подозревали, насколько близки к осуществлению своих мечтаний.
   Одиннадцать часов сорок  четыре  минуты  тридцать  секунд.  Еще  двадцать
секунд - и  традиции  этой  управляемой  доминантами  демократии  обогатятся
опытом небольшой порции массовой дезинфекции. Несомненно, в провинции  взрыв
вызовет  непродолжительный  траур,  но  жертвами  в  основном  должны  стать
парламентские болтуньи. И  совсем  скоро  какой-то  другой  член  парламента
станет отвечать на вопросы, касающиеся предложения объявить День  Траура  по
поводу досрочного прекращения этой сессии.
   Дайон подумал о Сильфиде и украдкой нервно сжал пальцами атомную гранату.
Она весила миллион метрических тонн и, казалось, до костей прожигала пальцы.
   Будь он верующим, он молился бы о том,  чтобы  Сильфида  забеременела.  Я
всего лишь носитель, подумал Дайон отстранение.  Я  -  странствующий  сосуд,
содержащий зародышевую  плазму,  и  моя  единственная  жизненная  функция  -
оплодотворять каждую  женщину,  которую  можно  оплодотворить,  чтобы  Землю
унаследовало несказанное множество Дайонов Кэрнов второго поколения и мир не
имел бы конца. Какой Стоупс я торчу здесь, подумал он. Я должен быть  совсем
не  здесь,  оплодотворять  тысячи  инфр,  провозглашая  радостное  евангелие
вечного оргазма, наполняя бессчетное количество утроб бесконечным множеством
детей.
   Одиннадцать часов сорок четыре минуты и сорок секунд. Муха села Дайону на
нос, и он чихнул.
   Премьер-министр сделала паузу.  Доминанта  из  Пакистана  достала  флакон
своих  любимых  духов.  Какой-то  сквайр  зевнул.  Лидер  оппозиции  глубоко
вздохнула и почувствовала в левой груди легкое покалывание. Дайон  задрожал.
И вдруг солнце, прорвавшись из-за пелены облаков, послало  сквозь  старинные
окна луч света.
   Одиннадцать часов сорок четыре минуты пятьдесят секунд.
   Граната с дымовой завесой и слезоточивым газом взорвалась.
   Клубы непроницаемого дыма закрыли галерею. Солнечный свет  померк.  Дайон
Кэрн превратился в марионетку, действующую абсолютно автоматически.
   Как только  началось  паническое  бегство,  он  вскочил  и  швырнул  свою
гранату. Но осталось что-то еще, что необходимо было сделать, пьяно вспомнил
Дайон. Слезы ручьями стекали по его лицу, а вокруг клубился газ.
   Ах да! Парализующая граната. Не в силах открыть глаза, Дайон стал  искать
ее  на  ощупь.  Потеряв  всякое  представление  о  направлении,  он,  широко
размахнувшись, швырнул  гранату  наугад.  И  после  этого  присоединился  ко
всеобщему бегству, тяжело наступив на упавшую  доминанту  из  Пакистана.  Та
была ужасно удивлена, обнаружив, что ее любимый флакон изверг из себя дым со
слезоточивым газом, под покровом которого английские невежи  топчут  ее  без
каких-либо, увы, сексуальных намерений.
   Кое-как Дайон выбрался на солнечный свет. Черт побери, никто не попытался
остановить его! Черт побери, где ради  Стоупс,  все  офицеры  порядка?  Черт
побери, почему он еще жив и почему парламент еще не взлетел на воздух?  Черт
побери, почему Леандер смеется, да  так,  что  не  может  даже  надеть  свой
реактивный ранец?
   И почему, ради Христа, кто-то остановил поток времени?
   Кошмар становился все сильнее.
   Бок о бок со все еще смеющимся Леандером, Дайон отлетел наконец прочь  от
обреченного парламента и поднялся над Темзой, каждую  секунду  ожидая  удара
судьбы.
   Но тот так и не последовал. Леандер смеялся не  переставая.  Он  не  смог
остановиться даже на высоте тысячи футов. Казалось, смех его, подобно грому,
грохочет по всему небу. Солнце продолжало светить совершенно  спокойно,  как
будто это был совсем другой день.

12

   Это и в самом деле был уже следующий день. Солнцу, возможно,  недоставало
тепла, но никак не решительности.  Его  холодный  свет  пронизывал  туманную
лазурь неба - такую же, как та, что  некогда  восхищала  человека  по  имени
Руперт Брук.  Дайон, обложившись со всех сторон  великолепной  датской  колбасой  и
бутылками с сидром, сидел на холме в Оксфордшире, глазея по сторонам, ни  на
что особенно не глядя и наслаждаясь воспоминанием  о  кошмаре  надвигавшейся
смерти, которая так и  не  наступила.  Только  что,  избежав,  казалось  бы,
неминуемого столкновения с вечностью, он расслабился настолько, что был даже
не в состоянии убить Леандера, который сидел рядом с ним, тоже с колбасой  и
сидром в руках, углубившись в мысленное созерцание прошлого.
   Едва ли стоило нарушать тишину, чтобы обсудить такую  мирскую  вещь,  как
несработавшая атомная граната, но  упрямство  заставило  Дайона  потребовать
объяснений.
   - Что случилось? - спросил он лениво, с набитым колбасой ртом.  -  Кто-то
написал на бикфордов шнур?
   Леандер, который прекратил  смеяться  только  где-то  над  Хертфордширом,
одарил его великодушной сияющей улыбкой:
   - Дорогой мой поборник социальной справедливости, - промурлыкал он,  -  я
воистину люблю тебя.
   - Что случилось? - повторил  Дайон.  -  Почему  не  было  взрыва?  Почему
радиоактивный гриб не вознес политиканов на небеса?
   - Ты когда-нибудь видел пурпурную доминанту? -  спросил  Леандер  как  бы
между прочим.
   - Нет. А ты?
   - Тоже нет, мой лучший друг. - Леандер рыгнул и налил себе  еще  крепкого
сидра. - Но, может быть, мы будем вознаграждены этим чарующим зрелищем.
   Дайон вздохнул:
   - Боюсь, что я близок к тому, что меня перепрограммируют.
   - Все было сделано только ради  чистейшей  шутки,  -  сказал  Леандер.  -
Поверь мне. Только  ради  чистейшей  шутки.  Это  атомная  граната,  как  ты
блестяще догадался, вовсе не была атомной. Убийство,  во  всяком  случае  на
данном этапе, не входит в наши намерения, - это  была  всего  лишь  красящая
бомба.
   - Что?
   -  А  то.  Это  была  краска,   прекрасная   краска.   Она   воздействует
непосредственно на пигментацию кожи. Так что  все,  кто  был  в  парламенте,
когда взорвалась граната, будут иметь  пурпурные  лица  и  прочие  места  по
крайней мере месяца три. Смех, дорогой мой,  самое  ужасное  оружие.  Боюсь,
что, прежде чем правительство уйдет в отставку,  может  случиться  несколько
временных смертей от разрыва сердца.
   Дайон несколько секунд размышлял об этих  приятных  перспективах,  прежде
чем до него дошло, что его совершенно  безо  всякой  необходимости  прогнали
через ад.
   - Почему, - спросил он мягко, - никто, особенно ты, клоун, не сказал мне,
что  не  будет  никакого  массового  домицида.   Извини за критику, но тогда  я  спал
бы спокойнее.
   - Так решило верховное командование, - пожал плечами Леандер.
   - Ах да, верховное командование.
   -  Верховное  командование,  мой   дорогой   герой,   не   имело   такого
представления о твоем истинном калибре, какое имею я.  Они  хотели  испытать
тебя и твою решимость. Они хотели убедиться, что, когда настанет час, ты, не
дрогнув, нанесешь настоящий удар за всех сломленных мужчин.  Не  сомневаюсь,
теперь они удовлетворены.
   Дайон задумался.
   - Что касается моей эгоистичной персоны, -  заметил  он,  помолчав,  -  я
совсем не удовлетворен. И считаю, что на этом  этапе  могу  выйти  из  рядов
Потерянного Легиона с почетом или чем-то вроде этого. Я выполнил все, что от
меня требовали. Подвергся  риску.  То,  что  смертельная  граната  оказалась
красящей, к делу не относится. Я  не  имею  ни  малейшего  желания  наносить
какие-либо последующие удары. Потерянный Легион может убираться к черту. Эта
игра больше меня не интересует. Комедия окончена. А  теперь,  будь  любезен,
нажми свою кнопку. - Дайон сделал глубокий глоток сидра.
   Леандер  уставился  на  него  в  явном  замешательстве,  и   Дайону   это
понравилось.
   - Я вижу, ты озадачен, - сказал он. - В чем затруднение, дружище? Или  ты
забыл принести свою табакерку?
   Леандер так забылся, что заговорил с набитым датской колбасой ртом.
   - Разве ты  больше  не  боишься  умереть?  -  спросил  он.  Белковый  душ
сопровождал его слова.
   - Поправка. Я постоянно боюсь умереть. Я,  возможно,  самый  распоследний
трус в этом деле. Но больше всего, мой  дорогой  товарищ,  я  боюсь  жить  в
постоянном страхе смерти. Ты и твой Потерянный Легион слегка вмешались в мои
жизненные планы. Как бы то ни было, убив меня, ты утрясешь все самым  лучшим
образом. Куда, к дьяволу, запропастилась твоя табакерка? Умереть сейчас было
бы самое время, поскольку сидр уже кончился.
   - Произошел случайный сбой, - извинился Леандер, - я забыл  ее  принести.
Кто мог знать, что, достигнув наивысшей точки -  если  мне  будет  позволено
выразиться таким высоким слогом, - ты захочешь выйти из игры?
   - Ну и  великие  же  стратеги  в  Потерянном  Легионе,  -  заметил  Дайон
презрительно. - Несомненно, вы ждали от меня слез благодарности за  то,  что
оставили в живых. Довольно... Я знаю все худшее, на что ты способен, так что
возвращайся на базу и сделай это.
   - А как насчет будущего человечества?
   - Наплевать на него!
   - А как насчет пленительной Джуно?
   - Также.
   - Да, - сказал Леандер задумчиво, - и все же она должна быть.
   - Кто должна быть?
   - Ахиллесова пята.
   - Так найдите ее.
   - Найдем, мой дорогой некрофил, найдем. Ты  представляешь  собой  слишком
большое вложение капитала, чтобы от тебя легко отказались.  Есть  способы  -
должны быть - поставить тебя на колени.
   Дайон потянулся и благожелательно посмотрел на своего компаньона:
   - Я мог бы убить тебя прямо здесь  и  сейчас.  И  тем  самым  решить  все
проблемы для нас обоих. Леандер с любопытством посмотрел на него:
   - Почему же ты этого не делаешь?
   - По трем идиотским причинам.
   - Первая?
   - Я дурак.
   - Вторая?
   - Ты дурак.
   - Третья?
   - Мужиков и так не хватает. - Дайон встал и потянулся за своим реактивным
ранцем. - И, кроме того, мы не должны делать жизнь доминант слишком легкой -
или слишком тяжелой. Спасибо за приятное времяпрепровождение. Оно было менее
возвышенным,  чем  первоначально   предполагалось,   но,   несомненно,   его
последствия вызовут  некоторые  потрясения...  Не  звони  мне.  Я  сам  тебе
позвоню. Если я когда-нибудь буду настолько пьян или буду так  скучать,  что
не придумаю ничего лучшего.
   Дайон рванулся со склона холма с таким оглушительным грохотом двигателей,
что барабанные перепонки Леандера чуть не лопнули.
   На высоте сотни футов он стабилизировался, развернулся  на  восток  и  на
бреющем полете весело понесся назад в город. Дайон вдруг  понял,  что  начал
думать о Лондоне как о доме, и удивился этому.
   И тут он вспомнил о Сильфиде. Он хотел ее. Не для любви, не для  секса  -
не ради чего бы то ни было.
   За исключением ребенка.

13

   Правительство пало, но пурпурный парламент распущен не был.  Виктория,  в
знак солидарности со своими министрами прошлыми и настоящими,  стала  носить
серебряную маску. Семнадцать жиганов, одиннадцать сквайров, пять доминант  и
три инфры признались в том, что бросили красящую бомбу. А потом жизнь  пошла
так, как шла раньше.
   Дайону приходила в голову мысль сознаться тоже. Но вероятность того,  что
его признание может быть  воспринято  всерьез,  пугала  не  на  шутку.  Это,
несомненно, повлекло бы анализ второй степени,  что  положило  бы  конец  не
только его нерегулярным попыткам писать стихи, но и  тем  важным  открытиям,
которые он делал  относительно  человеческой  природы  -  в  основном  своей
собственной.
   Оставив Леандера - что, как он думал, было к лучшему  -  на  забрызганном
колбасой холме в Оксфордшире, Дайон вернулся  в  Лондон  со  всей  возможной
быстротой,  которую  только  позволял  реактивный  ранец.   Он   был   почти
раздосадован, обнаружив, что его отсутствие даже не было замечено.  Сильфида
лежала точно в той же позе, в которой он ее оставил.
   Она зевала, когда он включил телевизор, чтобы узнать  окончательный  итог
утреннего происшествия  в  матери  парламентов.
   Она зевала, когда он рассказал  ей  о  неожиданной  эпидемии  покраснения
политиков.
   Она зевала, когда он занялся с нею любовью.
   И она продолжала зевать, когда он с отсутствующим видом снова  растер  ее
тем, что осталось от выдохшегося и теперь уже теплого шампанского.
   А ведь она даже не скучала по нему. Все произошло в точности так,  как  и
должно было произойти, с некоторым  удовлетворением  говорил  он  себе.  Она
всего лишь сосуд, многократно  оплодотворяемый  сосуд  будущего.  И  почему,
Стоупс побери,  сосуд  будущего  должен  интересоваться  вопросами,  которые
напрямую не связаны со спариванием, зачатием и рождением?
   В том, что она забеременела, не было никакого сомнения, если только время
было подходящим для зачатия. Когда впоследствии стало ясно, что  так  оно  и
получилось, Дайон не удивился ничуть. Он на  самом  деле  был  убежден,  что
помнит  момент  зачатия,  когда  во  время  их  второй  близости   батальоны
сперматозоидов, подобно микроминиатюрным, идущим на  нерест  лососям,  слепо
ударили в глубокий  темный  омут  ее  нетерпеливо  ждущей  утробы.  На  лице
Сильфиды застыло такое выражение, будто она - не просто инфра, но женщина из
глубины тысячелетий - разделяла с Дайоном  безмерно-ошеломляющее  молчаливое
знание момента зачатия...
   И вот теперь, все еще  держа  руку  на  груди  Сильфиды,  Дайон  мысленно
вернулся к Джуно. Он был изумлен,  обнаружив,  что  может  думать  о  ней  с
безмерным обожанием. Джуно считала, что она одна хочет ребенка. Но на  самом
деле она просто первой осознала, что Дайон сам желает того же.  Может  быть,
Джуно и доминанта, но ее женская интуиция не  ушла  в  песок  под  действием
инъекций жизни. Она все понимала. Да, она понимала.
   Подгоняемый ненавистью пополам с любовью, Дайон встал с  кровати,  вызвал
скоростной лифт и поднялся  на  двести  четырнадцатый  этаж,  чтобы  увидеть
Джуно. Был конец дня, но ее не оказалось дома. Возможно, несмотря на отпуск,
Джуно мобилизовали, чтобы она принимала участие в  поисках  подозреваемых  в
утреннем политическом теракте.
   Он ждал ее и, ожидая, заснул. Когда  Джуно  наконец  вернулась,  холодная
ноябрьская ночь окружала Лондон-Семь морозной тишиной.
   - Как прошла церемония оплодотворения? - спросила она холодно.
   Он криво усмехнулся:
   - Прекрасно, мадам. Девица беременна, но все это было в другой стране.
   - Так скоро? И откуда ты знаешь?
   - Успех определяется не затраченным временем, а приложенными усилиями,  -
мягко объяснил Дайон. - Я знаю, потому  что  знаю.  Кроме  того,  яйцеклетка
поет, когда ее оплодотворяют, и я слышал звуки этой музыки.
   Джуно засмеялась и взъерошила ему волосы:
   - Что за отвратительный  маленький  трубадур.  Так  ты  любил  ее  в  тот
момент?
   - Она взывает к моему чувству абсурда. А чем занималась ты?
   - Охотилась на того, кто подложил мины. Безуспешно. А что  делал  ты,  за
исключением того, что оплодотворял Сильфиду?
   - Красил политиков в пурпур. Джуно сурово посмотрела на него:
   - Такого рода шуточки доведут тебя до  анализа  первой  степени,  усохший
Наполеон.
   Затем она как бы между прочим добавила:
   - Ты можешь, конечно, отчитаться за каждый свой шаг?
   - Нет. Единственная, кто могла бы свидетельствовать в  мою  пользу,  была
без сознания. К тому же она беременна.
   - Все эти намеки раздражают меня, малыш. Ты в настроении заняться любовью
или уже достиг насыщения?
   Как ни странно, он был в настроении. Он был в настроении заняться  с  ней
любовью, хотя бы из одного только чувства благодарности.  Она  подарила  ему
Сильфиду, и она же дала ему возможность самопознания, которое  иначе  он  бы
никогда не получил.
   Но здесь было и нечто большее, чем просто чувство благодарности. И  когда
Дайон начал ласкать это сильное тело, которое, казалось, каждой своей  порой
источает мощь и гордость, он понял, что это даже больше, чем любовь. Дайон в
любой момент мог преодолеть ее гордость, потому что уже знал,  как  подвести
Джуно к самому краю подчинения, где мощь и гордость не значили ничего и  где
это стройное красивое тело становилось всего лишь горой безумной чувственной
плоти, кипящей от желания.
   Они занимались любовью спокойно, со знанием дела, используя  всю  длинную
осеннюю ночь, чтобы насладиться друг  другом.  Глядя  в  затуманенные  глаза
Джуно, Дайон отстранено подумал, что любовь - обоюдоострое оружие. Он  понял
также, может быть впервые, что, хотя в Джуно и воплощалось все  то,  что  он
отвергал, она была ему, по меньшей мере, другом. Дайон хотел позволить  этой
мысли  укрепиться  у  себя  в  сознании,  чтобы  потом  к  ней   больше   не
возвращаться. И еще он был неподдельно изумлен, что дружба  смогла  породить
такую страсть.
   Конечно, неизбежно возникало сравнение с  Сильфидой.  Они  представлялись
ему орлицей и голубкой. Но каждой вещи свое время. Даже орлицам...
   Несмотря на объявленные награды, угрозы и определенное  количество  того,
что Виктория Вторая называла "этически оправданным  разложением"  (эвфемизм,
использующийся для обозначения незаконного  применения  неимоверно  большого
набора  дезориентирующих  и  заставляющих  говорить  правду  наркотиков   по
отношению к половине жиганов Большого Лондона), психопат, бросивший красящую
бомбу, остался непойманным. Осень незаметно перешла в  зиму,  дни  сделались
короче и холоднее, начались и прошли  декабрьские  сатурналии  с  непременно
сопутствующим им Санта-Клаусом.
   Дайон, не тревожимый больше причудливыми приказами  Потерянного  Легиона,
наслаждался продолжительным отсутствием Люцифера (другими словами - Леандера
Смита). И начинал верить, что, поскольку он до сих пор еще не упал замертво,
его  отставка  с  большей  или  меньшей  благодарностью  принята,  как  fait
accompli.  А может быть, Леандер или его подручные
все еще ворошили какой-нибудь труднодоступный стог сена  в  поисках  иголки,
способной поразить ахиллесову пяту Дайона.
   Как бы то ни было, Дайон Кэрн был  слишком  занят,  чтобы  тратить  много
времени на абстрактные размышления. Он беззаботно  проводил  свои  дни:  ел,
пил, время от времени занимался  поэзией,  наслаждался  необычным  радостным
чувством от того, что его предполагаемое отцовство подтвердилось, и,  махнув
на все рукой, с головой погружался в  совершенно  непохожие  друг  на  друга
любовные забавы с двумя  совершенно  непохожими  друг  на  друга  женщинами.
Здесь-то и крылась  та  ахиллесова  пята,  которую  неутомимый  Леандер  так
терпеливо пытался отыскать.

14

   Зима, растаяв, постепенно перешла в весну. Грудь и живот  Сильфиды  стали
понемногу расти. Дайон написал два десятка поэм, одна или  две  из  которых,
кажется,  даже  удовлетворили  его  самого.  А  Джуно  приобрела  уединенное
загородное пристанище.
   Оно представляло  собой  открытый  всем  ветрам  нежилой  фермерский  дом
девятнадцатого столетия, построенный в долине Эдейл, из прочного и надежного
дарбиширского камня. Эдейл - одна из наиболее эффектных долин Горного Края -
вряд ли вообще подозревал о том,  что  на  дворе  двадцать  первый  век.  Он
располагался слишком  далеко  на  севере,  и  его  территория  была  слишком
пересеченной,   чтобы   представлять   интерес   для    сельскохозяйственных
коллективов. Не имело смысла ставить здесь даже гидропонные башни, поскольку
это с  гораздо  большим  эффектом  и  большей  пользой  можно  было  сделать
поблизости от больших городов.
   Таким образом, Эдейл, удовлетворительно изолированный от двадцать первого