столетия и почти полностью пустынный, если не считать  пасущихся  на  холмах
овец и нескольких населяющих его эксцентричных отшельников,  был  совершенно
идеально приспособлен  для  занятий  любовью,  рождения  детей  и  написания
стихов. И еще одно увеличивало его ценность в глазах  Дайона  Кэрна:  долина
располагалась от Лондона в двух  часах  полета  на  реактивном  ранце.  Даже
геликар не мог достичь ее быстрей, чем за сорок минут.
   Джуно оставила за собой квартиру в Лондоне-Семь. Сильфида, до  неприличия
счастливая своей беременностью и  оскорблявшая  этим  любую  уважающую  себя
доминанту,  была  отослана  в  фермерский  дом,  удачно  названный   Дайоном
Витс-Энд. . К некоторому удивлению Джуно, он предпочитал  проводить
больше времени в Эдейле, чем в Лондоне-Семь, что  не  сильно,  но  постоянно
ранило ее самолюбие. Каждый раз,  посещая  Витс-Энд,  она  чувствовала  себя
немного незваной гостьей.
   Джуно  хотела   утеплить   стены,   установить   холодильники,   подвести
канализацию, теплосеть и телекоммуникации и даже, перекрыв крышу, установить
на ней фотоэлементы. Но Дайон решительно положил конец этим планам,  заявив,
что, если Витс-Энд будет изнасилован техникой,  он  никогда  там  больше  не
появится.
   Таким образом, каменная крыша и каменные стены остались  стоять,  ледяная
вода продолжала накачиваться из  недр  земли  стеаринной  помпой,  а  бревна
продолжали с треском гореть в древнем камине. После  интенсивных  поисков  в
Витс-Энд были доставлены предметы старины: медные кровати, древние  матрацы,
тяжелый черный обеденный стол,  ковры,  пара  качающихся  стульев  вместе  с
небольшим письменным столом, хрустальные масляные лампы и даже  граммофон  и
картина девятнадцатого века.
   В результате в доме сделалось очень  тесно.  Дайон  любил  его,  Сильфида
терпела, а Джуно ненавидела. Она ненавидела Витс-Энд потому,  что  там  была
воссоздана эпоха, когда женщина была не более чем движимым имуществом. Дайон
любил его по этой же самой причине. А  Сильфида,  не  вдаваясь  во  все  эти
психолого-философские тонкости, просто наслаждалась ветреной тишиной долины,
частыми продолжительными занятиями любовью с  Дайоном  и  тихим  довольством
своей беременности.
   Отношения между ними тремя были  крайне  сложны,  но  вполне  переносимы.
Джуно хотела ребенка и именно от Дайона. Она была  готова  стерпеть  многое,
чтобы получить его полюбовно. Дайон тоже хотел ребенка  и  вполне  осознанно
хотел любить женщину, которая вынашивает его, желая  продемонстрировать  тем
самым, что только эта, как он верил, настоящая связь и может  доставить  ему
истинную радость. Однако это не мешало ему  желать  Джуно  или,  по  крайней
мере, нуждаться в ней Бывали минуты, когда он с удовольствием  вылил  бы  на
голову  Сильфиде  ушат  холодной  воды,  настолько  был  ограничен  круг  ее
разговоров.  И  в  такие  моменты  Джуно   представляла   собой   прекрасное
противоядие. Но одной только Джуно было недостаточно. Так же как и Сильфиды.
В  этом-то  и  заключалась  основная  трудность  его  положения.  Он   искал
одну-единственную женщину, которую мог бы полюбить всем сердцем,  но  вместо
этого находил совершенно разные стороны  своего  идеала  в  двух  совершенно
разных женщинах. Что касается Сильфиды,  то  она  не  желала  ничего,  кроме
безопасности и физического удовлетворения. Гарантируйте ей это, и  она  была
бы совершенно счастлива своей ролью репродуцирующего растения.
   Бывали моменты - и очень часто, - когда Джуно, устав  от  витс-эндовского
образа жизни, возвращалась в Лондон, чтобы ощутить  биение  пульса  большого
города. И бывали моменты - очень редко, - когда Дайон делал то же самое.  Но
еще реже случалось так, что они летали в Лондон вместе.
   Именно в один из таких редких дней, когда Дайон  и  Джуно,  после  вечера
пьяных увеселений и шатаний по трущобам Вест-Энда, вернулись  в  квартиру  в
Лондоне-Семь, и объявился Леандер. Раздался звонок, и Дайон, сидевший  ближе
к видеофону, ответил.
   Но как только на экране возникло изображение, он выключил  аппарат.  Лицо
Леандера растаяло почти в тот же миг, как и появилось,  но  все  же  не  так
быстро,  чтобы  Дайон  не  успел  заметить  блеск  триумфа   в   глазах,   с
сардонической усмешкой смотревших на него. На несколько секунд он неподвижно
и безмолвно застыл возле экрана,  ожидая  то  ли  того,  что  сейчас  упадет
замертво, то  ли  того,  что  вызов  повторится.  Но  ничего  не  произошло.
Возможно, Леандер был просто не в настроении нажимать на кнопку.
   Джуно заметила напряжение Дайона и уловила мимолетный взгляд Леандера.
   - Кто это был, любимый? - спросила она как бы между прочим. - Призрак  из
твоего ужасного прошлого?
   - В соединении, возможно, с указанием на мое ужасное будущее, - загадочно
ответил Дайон, вытирая вспотевший лоб. Затем он взял себя в руки:
   - Ты его не знаешь, плоскопузая. Он  вращается  в  низменных  и  порочных
кругах, из которых ты вырвала меня своей добротой  и  верностью,  связав  по
рукам и ногам деньгами.
   - Когда ты врешь, ты непроизвольно сглатываешь.
   - Я так же сглатываю, когда не вру.
   - Тогда пойдем в кровать, и ты покажешь мне образец того товара,  который
расточаешь для Сильфиды.
   - Ревнуешь, бесплодная утроба?
   - Нет, просто проявляю нетерпение, юнец.
   И они довольно резво прыгнули в кровать. Это  был  единственно  возможный
способ избежать бесплодных дискуссий. Но даже будучи  полностью  поглощенным
любовной игрой, Дайон не мог забыть взгляда Леандера.
   На следующий день он дезертировал от Джуно и в  который  раз  полетел  на
север.  В  Эдейле,  маленьком,  открытом  всем  ветрам,  заключенном   между
массивными холмами мире, Дайон чувствовал себя в относительной  безопасности
и мог расслабиться. Он прибыл в разгар весеннего грозового ливня,  промокший
насквозь и в унылом расположении духа. Дайон сбросил  реактивный  ранец,  но
был слишком нетерпелив, чтобы проделать то же самое с  летным  комбинезоном.
Он просто расстегнул на груди молнию и заключил Сильфиду в объятия.
   Дайон хотел оплодотворять ее снова и снова. Он хотел зачать сотни сыновей
и чтобы они, зрелые мужчины, маршировали  в  шеренгах  по  четыре  из  этого
такого маленького, но тем не менее  необъятного  чрева.  Он  хотел  Сильфиду
потому, что удовлетворение было с ним всегда,  даже  еще  до  того,  как  он
начинал любить ее. Он хотел иметь заверенную гарантию бессмертия.
   - Что это? - спросила она через некоторое время. - Ты  упал  с  неба  как
сексуально помешанный чертенок.
   - А я и есть сексуально помешанный чертенок. Сильфида засмеялась, а потом
вздохнула:
   - Ты не кто иной, как человек, Дайон. И  ты  не  должен  заставлять  меня
полюбить тебя слишком глубоко, поскольку  ты  сквайр  доми  Джуно,  и  когда
ребенок родится, она отошлет меня прочь. И это будет конец всему.
   - К черту доми Джуно, - сказал он яростно. - Я убью ее. Буду душить, пока
ее глаза не вылезут из орбит. И тогда я брошу ее тело в море с высоты тысячи
футов. А потом ты будешь дарить мне по сыну в год, пока мы оба не  умрем  от
истощения.
   - Ты любишь ее, - сказала Сильфида просто.
   - Я ее ненавижу.
   - Ты любишь ее, хотя, возможно, одновременно любишь  и  меня.  Но  больше
всех ты любишь себя самого.
   Он истерически засмеялся и бросил ее на  кровать.  Но,  не  успев  ничего
сделать, упал в беспамятстве.

15

   Весна перешла в лето. Это было длинное золотое лето,  каждый  новый  день
которого начинался ясным янтарным рассветом,  а  потом  жарко  и  безоблачно
катился к сверкающему малиновому закату. Теперь Дайон проводил большую часть
времени среди  вздымающихся  пиков  Горного  Края.  Он  здорово  преуспел  в
скалолазании. Легкий путь на вершины при помощи реактивного ранца был не для
него. Дайон шел трудными путями - вооруженный лишь яблоком, клинышком  сыра,
французской булкой, фляжкой воды, карандашом и блокнотом для стихов.
   Он стал меньше пить и больше писать. Впервые в жизни  Дайон  почувствовал
себя довольно счастливым. Он понимал, что все идет к  концу,  и  с  каким-то
странным озарением знал, что конец этот будет ужасен.  Но  пока  было  время
рвать бутоны роз, и он рвал их.
   Кроме того, Дайон пытался  пустить  назад  стрелки  часов.  Среди  холмов
трудно было определить живете ли вы в двадцать  первом  столетии,  двадцатом
или, если  на  то  пошло,  в  пятнадцатом.  За  прошедшие  века  заметно  не
изменились ни цвет травы, ни бессмысленное выражение на мордах овец, которое
было тем же самым, как и  во  времена,  когда  ужасная  доминанта  Елизавета
Первая только начала длительный процесс порабощения  английских  мужчин,  ни
тишина, остающаяся тишиной в любом столетии.
   Дайон проводил свои дни лениво, корябая  вирши,  размышляя  ни  о  чем  и
ничего не  делая.  Иногда  вечерами,  спустившись  с  холмов,  он  вместе  с
Сильфидой создавал в Витс-Энде свой придуманный мир. Дайон изображал из себя
фермера средней руки девятнадцатого столетия, осчастливленного плодовитой  и
целиком зависимой от него женой. Он с большой убедительностью говорил об  их
несуществующей ферме и о том, как здорово  облегчится  жизнь,  когда  у  них
появится сильный и выносливый сын, который сможет ходить  за  плугом.  Дайон
раздобыл где-то старинную Библию и громко читал из нее  отрывки.  Он  достал
также несколько старых поцарапанных пластинок и  проигрывал  их  на  древнем
граммофоне.  Он  полюбил  музыкальные  комедии.  Полюбил   за   их   нелепую
абсурдность,  и  ранние   летние   вечера   Витс-Энда   оглашались   звуками
"Чио-Чио-сан", "Веселой вдовы" и "Цыганского барона".
   Когда прибывала Джуно, чары рассеивались.  Тогда  Дайон  входил  в  новый
образ и становился жиганом двадцать первого столетия -  сквайром,  способным
перепить любую доминанту, оставив  ее  валяться  под  столом,  и  предложить
столько секса,  сколько  хватило  бы,  чтобы  вызвать  восхищение  директора
фрейдистского института.
   Дайон инстинктивно чувствовал, что исчерпал свой лимит времени. Он  знал,
даже если бы вздувшийся  живот  Сильфиды  не  напоминал  ему  об  этом,  что
безмятежные дни почти прошли. Он знал, что вскоре  непревзойденный  обманщик
Дайон Кэрн должен будет сделать выбор: либо наконец выйти  из  мальчишеского
возраста, либо окончательно погрузиться в мир иллюзий.
   В начале августа Джуно  сама  подтолкнула  события.  Дайон  хотел,  чтобы
Сильфида, как это делали бесчисленные женщины несчетных прошедших поколений,
вынашивала ребенка дома и чтобы за ней не было никакого специального  ухода.
Джуно,  в  свою  очередь,  желала,   чтобы   Сильфида   наслаждалась   всеми
прославленными антисептическими благами славной лондонской клиники.
   Поскольку Джуно приняла элементарные меры  предосторожности  и  закрепила
свои отношения с Сильфидой контрактом, при любом исходе делавшим ее законным
хозяином положения, она вполне могла, если бы возникла такая  необходимость,
настоять на своем решении и доставить свою собственность в  любое  место  по
своему выбору.
   Но необходимости в этом не возникло. Сильфида была  совершенно  счастлива
отправиться в клинику. Дайон оказался единственным, кого это возмутило.
   Ребенок безо всяких осложнений появился на свет в августе. Это  был,  как
Дайон в глубине души и ожидал,  мальчик.  Его  кровная  мать,  которой  была
предоставлена роскошь родов под гипнозом  (за  дополнительные  пять  сотен),
вряд ли даже поняла, что все уже кончилось. Малыш -  прекрасный  краснолицый
мальчик, весящий восемь фунтов, орал громко, как это и должен делать ребенок
мужского пола, стремительно вытолкнутый в мир, где властвуют женщины.
   Через  восемь  часов  после  его  рождения  все  трогательное   семейство
собралось вместе. Сильфида, только что перенесшая обморок, лежала в кровати,
лучась стандартной улыбкой,  появляющейся  после  пары  кубиков  хэппиленда.
Дайон стоял справа от нее, Джуно сидела слева, а  младенец  сонно  ворчал  в
своей люльке в футе от кровати.
   - Я назову его Джубал, - сказала Джуно деловым  тоном.  -  Ты,  Сильфида,
будешь кормить грудью  только  первые  две  недели,  потом  он  перейдет  на
искусственное питание. Я вступлю в право владения к концу  третьего  месяца,
но, если хочешь, можешь остаться с ним до самого его поступления в школу.
   Сильфида просияла:
   - Вы так добры ко мне,  доми  Джуно.  Она  всегда  называла  Джуно  "доми
Джуно". Это раболепие всякий раз доводило Дайона до исступления.
   И он взорвался. Затопал ногами и зарычал, ненавидяще глядя на Джуно:
   - Боже, спаси нас всех! Неужели ты собираешься и дальше играть этот фарс,
сука?
   - Ребенок мой, - сказала Джуно спокойно, - в соответствии  с  контрактом,
поскольку я за него заплатила. На что ты можешь жаловаться, юнец? Ты получил
все удовольствия и жил припеваючи. Прекрати психовать, это так утомительно.
   - Как и вся жизнь, - быстро ответил он, - и любовь и секс. На самом  деле
единственная вещь, которая не слишком утомляет, - это смерть.
   - Говорить, как философ.
   - Пожалуйста, Дайон, перестань, - взмолилась Сильфида, - доми Джуно знает
лучше.
   - Доми Джуно знает лучше! - закричал он, свирепо глядя на нее. -  Неужели
до тебя, грудастая, пустоголовая детородная  машина,  не  доходит,  что  без
усилий тебе подобных доминанты вымерли бы через поколение?
   Сильфиде хотелось заплакать, но хэппиленд заставлял ее лучисто улыбаться.
   - Достаточно, трубадур, - сказала Джуно. - Почему  бы  тебе  не  пойти  в
ближайший бар в поисках поэтического вдохновения?
   - Достаточно! - зарычал Дайон. -  Стоупс  побери,  "достаточно"  -  самое
грязное слово в английском языке. - Он  сделал  глубокий  вдох  и  попытался
превзойти Джуно в спокойствии. Это не удалось.
   - Я прошу тебя, - сказал он, - позволить  Сильфиде  оставить  его.  Прошу
потому, что нам было хорошо вместе, и потому,  что  у  тебя  есть  разум,  и
потому, что я этого действительно очень хочу.
   - Есть кое-что,  чего  я  тоже  очень  хочу,  -  сказала  Джуно.  -  Твой
ребенок... Наш ребенок. Дайон расхохотался:
   - Наш ребенок! Я  дал  любовь,  страсть  и  тьму  пьяных  сперматозоидов.
Сильфида дала свое тело. А что, Стоупс ради, дала ты?
   -  Неограниченный   по   времени   брачный   контракт   Для   голодающего
мейстерзингера, договор на рождение Для опустившейся инфры и три  тысячи,  -
быстро ответила Джуно. - И если ты не боишься сентиментальности, я тоже дала
свою любовь.
   - Если ты оставишь ребенка себе, я разорву наш контракт.
   - Разрывай. Сын, который  постоянно  будет  при  мне,  прекрасная  замена
бродяге трубадуру. Когда Джубал достаточно подрастет  и  у  него  разовьется
чувство юмора, я, может быть, даже расскажу ему о тебе.
   Дайон перепрыгнул через кровать, его руки достали  до  горла  Джуно.  Она
была застигнута врасплох и не  успела  уклониться.  Пальцы  Дайона  сжались,
прекрасное  тело  доминанты  забилось  в  конвульсиях.  И  только  Сильфида,
бросившая графин воды в голову Дайона,  спасла  его  от  убийства  Джуно,  а
значит, и себя самого.
   Графин слегка задел голову, и холодная вода привела Дайона в чувство. Ухо
у него было разрезано, на горле Джуно остались ужасные синяки. Он взял  себя
в руки и свирепо уставился на нее.
   -  Прости,  Дайон,  -  сказала  Сильфида,  все  еще  безуспешно  стараясь
заплакать, - но ты мог убить ее, сам знаешь. Ты не подумал. Я все  равно  не
смогла бы прокормить ребенка одна.
   Она повернулась к Джуно:
   - Он  не  хотел  на  самом  деле  убивать  вас,  доми  Джуно.  Он  просто
разволновался. Но, конечно, вы и сами это знаете.
   Они оба не обратили на Сильфиду внимания.
   - Я прошу тебя не забирать у нее ребенка.
   - Я уже это слышала. Ребенок принадлежит мне.
   - Тогда ты больше никогда не увидишь меня.
   - Что?
   - А то, что у тебя останется один ребенок, бесплодная утроба. Но Сильфида
будет со мной, и у нас еще родятся дети.
   - Это твое право, юнец, - вяло улыбнулась она. - Если тебя заботят такого
сорта вещи.
   - Я также оставляю за собой Витс-Энд. Он мне нравится.
   - Он нравится мне тоже. И, так уж  случилось,  он  -  моя  собственность.
Дайон вытер ухо.
   - Пожалуйста, - сказала Сильфида, которой наконец-то удалось заплакать, -
пожалуйста, не ссорьтесь из-за меня.
   - Замолчи, женщина, - сказал Дайон, не глядя на нее, и посмотрел в  глаза
Джуно:
   - Тогда я дам тебе за Витс-Энд подходящую цену. Одна ублюдочная доминанта
заплатила мне кучу денег за спасение твоей жизни.
   Джуно, побледнев, смотрела на него. Она тоже чуть  было  не  ударилась  в
слезы. Но в ней было слишком много гордости, и она  слишком  хорошо  владела
собой, чтобы сорваться.
   - Прибереги свои деньги, жиган, - сказала Джуно  холодно.  -  Эта  лачуга
твоя. Тебе понадобятся все твои сокровища, если ты вздумаешь  изображать  из
себя крестьянина.
   - По мне, лучше изображать  крестьянина,  -  быстро  ответил  он,  -  чем
тратить время, проливая струю жизни между твоих бесплодных ляжек.
   Затем, даже не посмотрев на Сильфиду, он вышел из палаты.

16

   Джуно и Дайон больше ни разу не виделись  воочию,  за  исключением  одной
краткой встречи накануне того самого дня, когда тонкая поэтическая  жилка  в
его мятежной голове была навеки выжжена,  а  путеводная  звезда  поэтических
вдохновений, головокружительно вращаясь, канула в психический мальмстрем.
   После того как Джубал (которому дали фамилию Локк) был передан  законному
владельцу - и новой инфре, которая должна была ухаживать  за  ним,  -  Дайон
забрал Сильфиду обратно в  Витс-Энд.  Это  квазипсевдовикторианское  убежище
среди холмов удовлетворяло его больше  всего,  что  можно  было  отыскать  в
двадцать первом веке.
   Долгое лето, увяв, перешло в сухую,  бронзовую  осень.  Листья  опали,  в
воздухе чувствовался аромат дальних странствий. Должно быть, Дайон  осознал,
что крылатая колесница времени не замедляет скорости,  -  у  него  произошел
краткий финальный взрыв творческой активности. Но теперь это были не  стихи,
а серия писем. Серия посланий своему настоящему сыну, которого, возможно, он
никогда и не увидит, но в чьем будущем существовании  Дайон  ни  в  малейшей
степени не сомневался. Серия писем ни о чем и обо  всем.  О  капле  росы  на
траве; о затуманенном взгляде женских глаз; об  одиночестве  и  о  том,  как
напиваться допьяна; обо всех тех вещах, которые мужчина должен делать, знать
и которым должен соответствовать, чтобы только оставаться мужчиной. Он писал
также и о практических вещах: например, как воровать у доминант, не  нарушая
при этом закона, и как сохранять гордость при пустом желудке.  Карандаш  был
исписан почти полностью, и  от  него  остались  лишь  последние  три  дюйма.
Старинный бумажный блокнот подошел  к  концу.  И  жизнь  Дайона  Кэрна  тоже
подошла к концу.
   Но у  него  еще  оставалось  немного  времени.  Как  раз  столько,  чтобы
закончить два важнейших дела. Первое  -  и  самое  легкое  -  снова  сделать
Сильфиду беременной. Второе - и несравненно более сложное -  просто-напросто
передать ей то немногое, что он сам знал о любви. Любви, которая  совсем  не
то же самое, что обыкновенное желание, благодарность  или  верность.  Любви,
которая просто является побочным продуктом в высшей степени неуловимого акта
познания другого человеческого существа.
   Сильфида ничего не понимала в любви. Или,  по  крайней  мере,  ничего  не
понимала из того, что подразумевал под любовью Дайон. Для  нее  любовь  была
предметом  потребления.   Вы   могли   произвести   ее,   купить,   продать,
инвестировать. Это была практическая вещь со своей функциональной стоимостью
- ее можно было изготовить в массовом  порядке,  сделать  на  заказ  и  даже
выдать и сбыть за истинную страсть.
   Для Дайона любовь была чем-то совершенно иным. Иногда это было  животное,
которое  буйствовало  внутри  его  тела,  терзая  когтистой  лапой   нервные
окончания. Иногда это было разновидностью