встречу золотому утру, либо, выключив двигатели, позволить
весу реактивного ранца увлечь себя на дно черных глубин.
   Вместо этого он стабилизировался,  безудержно  наслаждаясь  мазохистскими
ощущениями  -  по  мере  того  как   ледяная   вода   выигрывала   битву   с
обогревательными контурами летного комбинезона. Первыми онемели пальцы  ног,
затем оцепенение потихоньку поползло вверх.
   Дайон старался думать о Сократе и его чаше цикуты, о том,  как  сладко  и
благородно погрузиться  в  окончательное  забвение.  Но  у  него  ничего  не
получилось. Через некоторое время  Дайон  обнаружил,  что  целиком  поглощен
слежением за волнующейся поверхностью моря. Была легкая зыбь, и Дайона мягко
качало на волнах вверх и вниз, как поплавок рыбацкой сети.  Он  хотел,  черт
побери, чтобы произошло что-нибудь или хотя  бы  чтобы  рыбак  сделал  новый
бросок. Реактивные двигатели тихонько насвистывали свою вечную мелодию,  как
вечную прелюдию ля-бемоль минор.
   Северному морю, укутанному нитями ноябрьского тумана,  не  было  до  него
совершенно никакого дела. Дайон испытывал от этого огромное  удовлетворение.
Море не  интересовалось  абсолютно  ничем,  и  ему  было  в  высшей  степени
наплевать на судьбу Дайона Кэрна.
   Вода кружилась вокруг, игриво, не всерьез, пытаясь увлечь его в  глубину.
Дайон качался вверх-вниз на  волнах,  ожидая  какого-нибудь  знака  от  того
ублюдочного жигана, что укрывался за туманом с черной стороны солнца.
   Но тот не соизволил подать ему знак. Туман был в  начале  мира,  и  туман
будет в  его  конце.  И  между  концом  и  началом  не  было  ничего,  кроме
нерешительности, пустоты в мыслях, малодушия, омертвевших ног и  стометровой
толщи воды.
   - Я мертвец, - сказал Дайон вслух. И испытал разочарование, поскольку  не
услышал в ответ ни эха, ни чьих-нибудь возражений.
   - Я поэт, -  сказал  он  с  вызовом.  Но  никто  не  потребовал  от  него
доказательств.
   -  Я  невинный  свидетель,  -  обратился  он  к  невидимому  суду...   Но
подтверждения не последовало.
   - Черт побери, я совсем один, - всхлипнул он. Северное море  не  оспорило
это утверждение. Туман был абсолютно ко всему равнодушен.
   - Я выключу двигатель, - пригрозил Дайон. Никто не стал его отговаривать.
   - И ты пожалеешь! - вскричал он. Но серая печать сожаления и  так  лежала
на грустном черном лике моря, не пролившем ни слезинки по Дайону Кэрну.
   И тогда он выключил двигатели. И погрузился в воду  с  такой  неожиданной
быстротой, что полностью потерял  присутствие  духа.  Должна  же  была  быть
какая-то пауза или хотя бы намек на медленное  движение.  Или  время,  чтобы
подумать, по крайней мере. Но  быстрота,  с  которой  волны  Северного  моря
сомкнулись над его головой, была ошеломляющей. И только начав погружаться  в
пучину, Дайон заподозрил заговор. Холодная соленая вода обожгла лицо, но  он
не обратил на это внимания.
   Забыв об очевидном, Дайон открыл рот, чтобы произнести несколько отборных
ругательств. Вода ринулась ему в горло, и он испугался.
   Однако не слишком сильно. Балансируя на грани между жизнью и смертью,  он
полумертвыми пальцами нащупал кнопку управления двигателем и нажал ее, давая
максимальное вертикальное ускорение.
   И чудесным образом прекратил опускаться на дно моря. Газ  со  злым  шумом
устремился из дюз реактивного ранца наружу. Дайон взлетел  к  поверхности  и
выскочил из воды, как сумасшедший дельфин, устремившийся к звездам. У  него,
однако, хватило присутствия  духа,  чтобы  отключить  форсаж  прежде  потери
сознания.
   Обмякший дельфин, оставляя за собой след из пара и капелек соленой  воды,
поднялся выше кромки тумана и безвольно устремился ввысь, в сияющий  золотым
солнечным светом мир высоты. И если бы пилот континентального гелиобуса чуть
больше верила чудесам современной автоматизации, полет Дайона закончился  бы
на максимальной высоте в десять тысяч футов, где он, без сомнения,  повис  и
провисел бы, пока не замерз насмерть.
   Но  командир  гелиобуса   не   доверяла   маленькой   черной   коробочке,
запрограммированной привести машину прямиком  в  Брюссель.  Поэтому,  вместо
того чтобы наслаждаться кратковременным  легким  наркозом,  как  это  обычно
делает большинство пилотов, она оставалась за пультом  управления,  неохотно
утверждая навигационные решения автомата и рассматривая  проносящиеся  внизу
туманные пики.
   В  момент  очередного  приступа  недоверия  она  вдруг  заметила   быстро
поднимающуюся  навстречу  солнцу  изогнутую  аркой  фигуру   Дайона   Кэрна.
Увиденное не очень озадачило пилота, поскольку у  нее  был  опыт  встреч  со
сбившимися с пути, стремящимися совершить самоубийство  небесными  гуляками.
Она немедленно сбросила скорость, легла в дрейф и послала второго  помощника
подготовить  спасательный  самолет.  Поскольку  потерявший  сознание   Дайон
продолжал спокойно подниматься в небеса, самолет был  запущен  и  осуществил
перехват по горячим следам.
   Когда Дайон наконец пришел в себя, он увидел, что находится в  лондонской
клинике. Джуно сидела возле его кровати. Дайон испытывал ужасное ощущение от
банальности происшедшего.
   - Ничего страшного. Придется немного полежать в постели, только и  всего,
- сказала Джуно весело. - Ты даже не знаешь, какой ты  счастливчик.  А  свои
совершенно неубедительные объяснения прибереги  до  того,  как  мы  прибудем
домой.
   Дайон секунду или две изумленно смотрел на нее, собирая воедино все,  что
еще осталось у него в голове.
   - Валяться в постели - недостойно, - сказал он  после  паузы.  -  Я  ясно
осознал, насколько я несчастлив, и не желаю возвращаться домой.
   Джуно поцеловала его.
   Часом позже они уже были в квартире в Лондоне-Семь.

7

   - Я хочу ребенка, - сказала Джуно.
   - Как?!
   - А так, что, согласно контракту, ты обязан меня им обеспечить.
   Они  сидели  на  балконной  скамейке  на   двести   четырнадцатом   этаже
Лондона-Семь и пили кофе. Приблизительно в полумиле под ними  ковер  тумана,
упорно державшегося в продолжение двух  дней,  начал  понемногу  утончаться.
Дайон наблюдал, как заходящее солнце медленно  превращает  его  в  замерзшее
темно-красное море. На улице было холодно,  но  балкон,  окруженный  завесой
подогретого воздуха, казался воздушным пузырьком лета,  сохранившимся  среди
морозных высот осени. В блеске умирающего солнца эта  сцена  переливалась  и
мерцала испарениями: это лучи преломлялись  влажным  потоком  искусственного
тепла. Темно-красный ковер тумана волновался и подергивался рябью, как будто
решая вдруг ожить.
   - Перспективы искусственного осеменения вовсе не приводят меня в  бешеный
восторг, - сказал Дайон, собираясь с мыслями.
   - Смени программу. Я вовсе не это предлагаю. Есть интересная  статистика.
Оказывается, при таком способе зачатия и вынашивания высок процент неврозов,
как среди матерей-носителей, так и среди младенцев.  Я  хочу  пойти  суровым
путем.
   - Суровым для кого? - спросил Дайон.
   - Для меня, маленький трубадур. Ты думаешь,  я  жажду,  чтобы  ты  тратил
время и энергию на инфру?
   - Я мог бы войти во вкус эксперимента.
   - Я была бы  только  рада.  Но  целью  упражнений  должен  быть  здоровый
ребенок. Не забывай об этом.
   - Что пережгло твои транзисторы, бесплодная утроба?  Неужели  это  бурное
приключение в канун Дня Всех Святых напомнило тебе, что все мы смертны? Или,
несмотря на инъекции жизни, ты становишься старой и сентиментальной?
   Джуно вздохнула:
   - О, Дайон.  Почему  ты  все  время  делаешь  вид,  будто  живешь  внутри
стального шара? Ради меня ты чуть не погиб навсегда. Разве это  так  ужасно,
что я захотела от тебя ребенка?
   - Они тебя изнасиловали?
   - Почему ты об этом, спрашиваешь?
   - Они тебя изнасиловали? Она улыбнулась:
   - Полагаю, это можно назвать и так. Они вкололи мне полную дозу  какой-то
дряни, и я пласталась, как сука в течке... Но сейчас это не  имеет  никакого
значения. Ожоги на теле зажили, ожоги на  душе  вылечили  психотерапевты,  и
теперь единственный комплекс, оставшийся у меня, связан только с тобой.
   - Ага! Вот оно что! - выкрикнул Дайон  с  чувством  триумфа.  -  Ты  была
подчинена. Вот почему тебе захотелось ребенка. Ты была подчинена,  и  добрая
старая  Доминанта  Природа  возобновила   миллионолетнюю   программу.   Твоя
похотливая сущность тут ни при чем. Ты неподвижно лежала на  спине,  и  твой
разум был пуст, как лунный вакуум, а твое тело в это  время  вспомнило  все,
что нужно. И теперь ты пытаешься стать анахронизмом по доверенности.
   - Разве это имеет значение? - спросила Джуно. Дайона раздражало,  что  ее
голос и манера поведения были совершенно спокойны.
   - Да, плоскобрюхая, имеет.
   - Почему?
   - Потому что нельзя обманывать природу вечно.
   - Ты говоришь загадками.
   - Это что, я живу загадками.
   - И поэтому ты попытался взять билет в один конец на дно Северного моря?
   - Сам себе удивляюсь, - ответил он уклончиво, - я просто играл в пятнашки
с морскими чайками и рыбами. А потом упал. Вот и все.
   - Нет, было еще кое-что, мейстерзингер. Ты  играл  в  русскую  рулетку  с
самим собой - и сам был пулей. Она тяжело посмотрела на него:
   - Ты уже был мертв однажды. Ты что, привык к смерти, как к  наркотику,  и
теперь сидишь на крючке?
   - Мы все на этом крючке,  любимая.  Мы  проводим  всего  девять  месяцев,
готовясь к рождению, так почему надо проводить  пару  столетий,  готовясь  к
смерти? Потряснее всего - сгореть быстро и с фейерверком.
   Джуно вздохнула:
   - Вот почему  мне  хочется  ребенка.  Я  слышу  тиканье  часов...  Что-то
произошло с тобой, Дайон.
   - Да. Я увидел, как большую суку  поджаривают  на  костре,  и  совершенно
потерял голову.
   - Нет, что-то еще. После лечения в клинике с тобой было  все  в  порядке.
Что-то произошло потом. Он криво усмехнулся:
   - Одно возведение в рыцари и одна королевская прерогатива.
   - Это все еще не то, что я имею в виду... Кто был тот  жиган,  посетивший
тебя, пока ты лежал пластом?
   - О, ты становишься сыщиком? Его  имя  -  Атилла  Т.  Гунн.  Он  приходил
предложить мне набег на Балканы.
   Джуно  пожала  плечами  и  на  некоторое  время  замолчала.  Она  сидела,
уставившись на красное солнце, которое  скользило  вниз,  создавая  странную
иллюзию судорожного подрагивания в западной части горизонта. Затем доминанта
стала слегка дрожать, хотя температура на балконе  оставалась  постоянной  и
равной восемнадцати градусам.
   - Так  ты  дашь  мне  ребенка?  -  спросила  она  после  продолжительного
молчания.
   - Почему бы и нет? Новая игрушка, может быть, развлечет тебя. Ты,  должно
быть, устала от странствующего поэта.
   - Я люблю тебя, - сказала она просто.
   - Одной любви недостаточно.
   - Чего же тогда достаточно?
   - Абсолютного подчинения и мира, где мужчины могут  свободно  дышать,  не
спрашивая разрешения у ближайшей доминанты-медички. Мира,  где  все  женщины
гордятся большими животами, в которых вынашивают детей... Ты хочешь  ребенка
-  и  ты  его  получишь.   Это   будет   приготовленное,   свежезамороженное
стерилизованное дитя, и я  желаю  тебе  получить  от  общения  с  ним  много
радости. Он не будет знать твоей груди, и, если это будет сын - мой  сын,  -
он станет врагом всего твоего племени. Он вступит в любовную связь  с  твоей
кредитной карточкой и сломает ногу, отплясывая на твоих похоронах.
   Дайон мрачно рассмеялся:
   - Да, ты можешь  иметь  ребенка.  Так  что  тебе  лучше  найти  для  меня
какую-нибудь бедную,  сбитую  с  толку,  голодную  инфру,  которую  я  смогу
насиловать и любить и у которой отниму молодость. Ее несчастное тело выносит
плод моей любви за вознаграждение, равное стоимости пары инъекций  жизни,  и
за это я буду любить ее. Даже если она глупа, как кочан капусты, и уродлива,
как прошлогодняя картофелина, я буду любить  ее.  Потому  что  у  нее  будет
жалкая гордость, уродливая красота, трусливая смелость.  И  если  ты  можешь
понять это, ты на полпути  к  тому,  чтобы  осознать,  что  не  так  уж  все
благополучно в этой упорядоченной,  гигиенической  тюрьме,  которую  создали
подобные тебе безвозрастные и безликие твари.
   - Я замерзла, - сказала Джуно, - и устала. Пойдем в дом... Неужели ты так
меня ненавидишь, Дайон?
   - Нет, - сказал он, поднимаясь со скамейки, - я не ненавижу тебя. Но будь
я  проклят,  если  когда-нибудь  стану  плакать  по  тебе.  И  это,  дорогая
прекрасная подруга игрищ, меня действительно удручает.

8

   Дайон остался в квартире один. Мир вокруг был восхитительно  спокоен.  Он
наслаждался роскошью полуторадневного одиночества и начинал чувствовать, что
Бог - или Кто там такой - не обязательно  на  стороне  больших  хронометров.

   По причинам, доподлинно известным только ей самой,  Джуно  отправилась  в
короткое авиапутешествие. Сначала в Стокгольм, по ее словам,  просто  попить
спирта  "кристалл",   слишком   хорошего   для   того,   чтобы   шведы   его
экспортировали.  Затем  в  Мюнхен,  где  она  должна  была   встретиться   с
общительными доминантами из международной полиции и с ними  посвятить  вечер
пиву. После этого она предполагала вылететь в Рим, чтобы там, опять же по ее
словам, принять участие в ряде грубых сексуальных оргий, прежде чем  к  утру
вернуться в Лондон.
   Хвала Аллаху, женщина способна на любую  выдумку.  В  данном  случае  это
означало, по меньшей  мере,  что  у  Дайона  будет  немного  времени,  чтобы
остановиться и оглядеться.
   Он занял себя видеопросмотром старинного фильма,  который  назывался  "На
Западном фронте без перемен". Дайон нашел упоминание о нем в старом каталоге
и заказал копию в Центровиде.  Компьютеру  понадобилось  целых  пять  минут,
чтобы выудить ее из Национального фильмархива.
   Теперь Дайон сидел как приклеенный, не в силах оторваться от действия  на
стенном экране размером двадцать на тридцать. Какая-то ублюдочная  доминанта
попыталась переделать оригинал в трехмерный цветной фильм. После пяти  минут
этого зрелища Дайон врезал кулаком по кнопке вызова и пережег тем самым пару
микросхем Центровида. Зато теперь он мог смотреть первоначальный черно-белый
вариант - с его туманными  ореолами,  потрескиванием  звука  и  старомодными
наплывами. Дайон наслаждался каждой минутой этого зрелища.
   Теперь таких лент уже не снимают, грустно подумал он, отхлебывая немецкое
пиво, доставленное в картонной коробке через вакуумный люк. И причина в том,
что доминант не ориентировали  на  насилие.  Они  не  переваривают  кровавых
мотивов, которые господствуют в тайных  фантазиях  всякого  уважающего  себя
жигана и которые с незапамятных времен были движущей силой для всех мужчин с
горячей красной кровью.
   Он наблюдал батальные сцены, какими бы грустными и обжигающими  душу  они
ни были, со вниманием, которое граничило с экстазом. Образы на  экране  были
ужасны, гротескны, кошмарны, но они принадлежали исчезнувшему миру мужчин. И
благодаря этому в абсурде было достоинство, в кошмаре -  красота  и  даже  в
ужасном реве древних артиллерийских орудий - умиротворение.
   Он не только смотрел глазами, но, казалось, впитывал  фильм  всем  телом.
Однако некий мелкий  придворный  шут,  обосновавшийся  у  него  в  голове  и
отпускавший колкости по поводу увиденного, настойчиво напоминал о нерешенных
проблемах Дайона Кэрна.
   Искусственное сердце громко стучало у него под ребрами. Дайон  представил
себе, как  представлял  уже  несчетное  число  раз,  палец  Леандера,  почти
рассеянно задержавшийся на красной кнопке. Одно  дело  понимать,  что  конец
одинаково  для  всех  неизбежен,  и  совсем  другое  дело  знать,  что  твоя
собственная смерть зависит от чьего-то каприза.
   Дайон уставился на экран, стараясь набраться мужества от  того,  что  там
видел. Люди гибли неэстетично, безумно и в огромных количествах. Они умирали
от штыковых ран, бомб, пуль, снарядов, страха, скверной  хирургии,  безумной
стратегии и от всеобщего стресса. Тогда, Стоупс побери, ты кто такой,  Дайон
Кэрн, чтобы жаловаться на бомбу у себя в груди?  Каждый  носит  внутри  себя
бомбу того или иного рода. Какого черта! Жизнь  все  равно  должна  когда-то
кончиться.
   И все же... И все же сейчас все было совсем не так, как тогда,  когда  он
по собственной воле подвергался смертельному риску, пикируя на помощь  голой
танцующей Джуно. Тогда это был личный выбор, теперь -  всего  лишь  бесившая
его зависимость. И тем не менее это был в точности тот же  род  зависимости,
который  ощущался  этими  несчастными,  невнятно  говорящими  шутниками   из
старинного кино. Все они жили  и  умирали  с  искусственными  сердцами.  Для
каждого из них где-то был свой Леандер с маленькой красной кнопкой.
   Дайон швырнул пустую бутылку из-под пива в широкую дыру вакуумного  люка,
которая бесшумно открылась, без  звука  проглотила  добычу  и  беззвучно  же
закрылась. Тогда он взял другую бутылку и сорвал с нее пробку.
   Дайон играл с мыслью рассказать Джуно о смертельной коробочке, которую он
носил в собственном теле. Но разве поверила бы она ему? Возможно, что и  да.
Но что в этом случае она бы сделала?
   Ответ очевиден: послала бы за кавалерией  Соединенных  Штатов,  смела  бы
Потерянный Легион с лица Земли, а потом бы  долго  и  безутешно  рыдала  над
останками безвестного поэта.
   Так что гораздо разумнее держать свою веселую информацию при себе.
   И все же остается ряд небольших осложнений. Таких  как  выбор,  например:
швырнуть атомную гранату в зал заседаний  палаты  общин  в  ближайшие,  если
словам Леандера можно верить, три дня или не  швырнуть  -  а  просто  ждать,
когда кто-то нажмет красную кнопку.
   Все это действительно удручало.
   А наиболее удручающим было то, что Дайон в самом деле  не  знал,  что  он
собирается делать, если вообще собирается.
   Да, он хотел свергнуть доминант. Но можно ли добиться  этого,  подняв  на
воздух шестьсот парламентских болтунов? И  разве  Дон-Кихот  не  вправе  сам
выбрать ветряные мельницы, с которыми ему предстоит сражаться?
   - Я думаю слишком много, - сказал Дайон вслух, все еще  созерцая  ужасную
кровавую драму, разворачивавшуюся на экране.
   - А чувствую слишком мало, - немного подумав, добавил он.
   Опустошив бутылку пива, Дайон бросил  ее  в  открывшуюся  дыру  и  достал
новую.
   -  Cogito,  ergo,   кое-что, - заметил он решительно как раз в  тот  момент,  когда
молодой немецкий  солдат,  проткнувший  штыком  французского  офицера,  стал
молить труп о прощении. Экран тридцать на двадцать был полон увечий, боли  и
смерти.
   Дайон чувствовал себя буквально утонувшим в крови, но это не  мешало  ему
продолжать методично приканчивать коробку пива. Просмотрев две трети  фильма
и  опорожнив  наполовину  последнюю  бутылку,  он  приступил  к  обдумыванию
грандиозной возможности заказать еще  одну  коробку,  когда  ему  неожиданно
помешал телефон.
   Некоторое время Дайон как зачарованный  слушал  звонок,  играя  с  мыслью
изменить всю последующую историю человечества,  просто  не  отреагировав  на
него. Но любопытство победило. Он переключился на прием, и на  экране  почти
сразу появилось лицо  Леандера  Смита.  Очевидно,  тот  звонил  из  уличного
автомата.
   - Привет, спаситель, - сказал Леандер весело.
   - Спокойной ночи, ублюдок, - быстро  ответил  Дайон,  протягивая  руку  к
выключателю. - У тебя свойство быть одновременно и  абсолютно  нежеланным  и
абсолютно незваным гостем. Я шагаю сквозь ад Западного фронта я не  нуждаюсь
ни в чье" помощи. Как, Стоупс тебя побери, ты умеешь всегда вторгаться в мой
пересыхающий поток сознания?
   - Погоди с  этим,  -  сказал  Леандер,  увидев,  что  Дайон  потянулся  к
переключателю. Смит поднял табакерку так, чтобы его собеседник увидел палец,
осторожно прикоснувшийся к красной кнопке:
   - Ты же не выключишь меня, старина, не правда ли?
   - Да, шут гороховый. Если и ты в свою очередь не выключишь меня.  Леандер
улыбнулся:
   - Esprit de corps . Мне