.
   - Что-что? - возмутился Бог. - По-твоему, в древе познания есть изъян?!
Да ничего подобного! Именно таким и должно оно быть, ясно тебе? Его просто
невозможно было сделать совершеннее! А коли ты лучше меня знаешь, как  мне
следовало его устроить, так скажи, сделай милость.
   Нет, откуда ж ему это знать. А только  нехороши  дела  там,  внизу,  ох
нехороши, и как ни мудро придумал Бог с  этим  самым  древом  познания,  а
непохоже, чтобы люди набирались ума-разума, вкушая от него.
   - Но иным древо быть не может, - рек Господь  Бог.  -  Разумеется,  это
вещь непростая - научиться от него вкушать, но кто сказал, что все  должно
быть  просто?  Ничего  не  попишешь,  кой  до  чего  надо  вам   и   самим
докапываться, а иначе какой же смысл в вашем существовании! Все вам разжуй
да в рот положи, как малым детям, - так нельзя. Что до меня, я считаю  это
древо прекраснейшим из всего придуманного мною, а коли  вы  окажетесь  его
недостойны, тогда не бывать жизни  человеческой,  так  ты  им  от  меня  и
передай.
   И с тем пришлось человеку отправиться обратно.
   Но когда он ушел. Бог остался сидеть опечаленный и удрученный. Ладно бы
еще они придрались к чему-нибудь другому из созданного им, это бы  не  так
его задело, но древо познания было особенно дорого его сердцу, быть может,
потому, что сделать его было куда труднее, чем прочие деревья и вообще все
остальное на земле. И он как настоящий большой художник думал в  этот  час
не о тех своих работах, которые заслужили всеобщее признание, но  лишь  об
этом непонятом творении, в которое он тайно вложил весь жар своей души, не
получив взамен никакой радости. Ведь именно эта его работа  представлялась
ему чрезвычайно, исключительно важной - он просто не  мыслил  себе,  чтобы
человечество могло обойтись без нее, без заключенного в  ней  глубочайшего
содержания.
   И вполне возможно, он был  прав.  Ведь  он  гениальный  творец,  и  ему
самому, конечно, виднее. Ему самому лучше знать, во что он вложил всю свою
душу.
   Он сидел и думал о том, как неблагодарны люди по отношению к нему  и  к
его наиболее выдающемуся творению.
   Трудно сказать, сколько  он  так  просидел.  В  вечности  время  течет,
возможно, весьма стремительно, и то, что для полета господней мысли  всего
лишь единый взмах крыла, для нас,  возможно,  длится  тысячелетия.  И  вот
опять явился к Богу визитер, но на этот раз пришел  к  нему  сам  архангел
Гавриил.
   - Ты представить себе не можешь, что творится на земле, в раю, - сказал
он, - это нечто невообразимое. Люди только и делают, что все тебе портят и
губят, и ради  этого  всячески  изощряются,  идут  на  ужасные  низости  и
злодейства. У них там дым коромыслом, шум такой, что  оглохнуть  можно,  -
они швыряют друг в друга мерзостные плоды древа познания, которые лопаются
с  чудовищным  треском  и,  что  хуже  всего,  вырывают   из   земли   всю
растительность. А хвастают и бахвалятся люди так, что слушать тошно:  они,
мол, все знают и умеют получше самого Господа Бога, они изобретают  такое,
что тебе и во сне не снилось. И у них в самом  деле  есть  жуткие  чудища,
которые все рушат на своем пути - все, что было придумано  тобою,  -  а  в
воздухе у них летают огромные поддельные птицы, изрыгающие пламя и  сеющие
опустошение. В преисподней мне,  по  счастью,  бывать  не  доводилось,  но
думаю, что там как раз похожая картина.  Срам  и  безобразие!  И  во  всем
виновато это твое древо познания, разве можно было давать его им, я  ведь,
между прочим, с самого начала тебя предостерегал. В общем, дело,  конечно,
твое, но ты хоть взгляни, что там происходит.
   И Господь Бог посмотрел на землю и увидел,  что  все  правда.  И  тогда
воспылала гневом его глубоко уязвленная душа великого творца, и глаза  его
стали метать молнии, и наслал он на людей свое небесное  воинство,  и  оно
захватило всю их чертовщину и  дьявольщину,  и  боевые  бронеколесницы,  и
извергающие пламя чудища, и при  помощи  этих  творений  рук  человеческих
ангелы господни изгнали людей в бескрайнюю пустыню, где ничего не  растет.
А Бог поставил ограду вокруг рая и двух ангелов у  его  врат,  каждого  со
своей скорострельной картечницей и с пламенным мечом. И  пустыня  вплотную
подступала к раю и к ограде вокруг него.
   Внутри ограды жизнь цвела во всей своей красе,  весенняя  и  свежая,  с
солнцем и зеленью -  теперь,  когда  люди  оттуда  были  изгнаны,  -  луга
благоухали, и воздух звенел от птичьего пения. А изгнанники заглядывали  в
щели между досками и видели, как там теперь стало, но войти  туда  они  не
могли.
   Ангелы - те, что не стояли в карауле, - легли  отдыхать  после  боя,  и
усталость смежила им очи. А Господь Бог, погруженный в раздумье,  сидел  в
раю под самым любимым своим творением, и ветви древа познания осеняли  его
глубоким миром.



    Пер Лагерквист.
    Принцесса и королевство впридачу

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. со шведск. - Н.Кондюрина.
   В кн.: "Пер Лагерквист. Избранное". М., "Прогресс", 1981.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 October 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Жил-был принц, и  отправился  он  однажды  на  войну,  чтобы  завоевать
принцессу несравненной красоты,  которую  любил  больше  всего  на  свете.
Рискуя жизнью, отвоевывал он пядь за пядью и, сокрушая все на своем  пути,
продвигался по стране.  Ничто  не  могло  остановить  его.  Принц  истекал
кровью, но, не щадя себя, снова  и  снова  бросался  в  бой.  Среди  самых
доблестных рыцарей не было  ему  равных.  Воинский  пыл  его  был  так  же
благороден, как и черты его молодого лица.
   Наконец он достиг стен города, где в роскошном дворце  жила  принцесса.
Горожане не смогли оказать принцу сопротивления и были  вынуждены  просить
пощады. Ворота распахнулись, я принц въехал в город как победитель.
   И  когда  принцесса  увидела,  какой  он  гордый  и  прекрасный,  когда
подумала, сколько раз он рисковал ради нее жизнью, она не смогла устоять и
подала ему свою руку. Принц преклонил колени и  осыпал  ее  руку  горячими
поцелуями.
   - Невеста моя, вот я и завоевал тебя! - воскликнул он, сияя от счастья.
- Я сражался только за тебя, и ты наконец моя!
   И он предложил  ей  в  тот  же  день  обвенчаться.  Весь  город  принял
праздничный  вид,  и  свадьбу  справили   со   всей   торжественностью   и
великолепием.
   А когда вечером  принц  пожелал  войти  в  опочивальню  принцессы,  его
встретил у дверей достопочтенный старец, управляющий королевским  дворцом.
Вручая молодому  победителю  ключ  от  королевства  и  золотую,  усыпанную
драгоценными камнями корону, он склонил свою белоснежную голову и сказал:
   - Властелин, вот ключи  от  государства,  вернее,  от  его  казны,  все
сокровища которой отныне принадлежат тебе.
   Принц нахмурил лоб:
   - Что ты говоришь, старик! Мне не нужны твои ключи! Я сражался не  ради
презренной выгоды, а чтобы завоевать любимую, ибо она -  единственная  для
меня ценность на земле.
   Старик ответил:
   - Но ты  завоевал  и  ключи,  мой  повелитель.  Ты  не  можешь  от  них
отказаться. Отныне ты  должен  также  властвовать  и  оберегать  сокровища
своего королевства.
   - Ты, видно, не понимаешь,  что  я  говорю!  Не  понимаешь,  что  можно
сражаться и победить, не требуя при этом никакой  награды:  ни  славы,  ни
золота, ни королевства, ни даже могущества, а  только  счастья.  Верно,  я
победил, но я не требую ничего, кроме возможности счастливо  жить  с  той,
дороже которой для меня ничего нет на свете.
   - Да, властелин, ты победил. Ты воевал как храбрейший  из  храбрых,  не
щадя ничего на своем  пути,  оставляя  за  собой  опустошенную  землю.  Ты
добился своего счастья. Но, повелитель, другие лишились его. Ты победил, и
поэтому  все  теперь  принадлежит  тебе.  Перед  тобой  великая  страна  -
плодородная,  но  истощенная  войной,   могущественная,   но   разоренная,
богатства ее несметны, а нищета беспредельна,  и  с  радостью  соседствует
печаль. Отныне все это - твое. Ибо тому, кто завоевал принцессу и счастье,
принадлежит также страна, где она родилась; он должен управлять страной  и
оберегать ее.
   Принц слушал, мрачно потупясь и беспокойно играя рукоятью меча.
   - Я принц счастья, и только! - вспыхнул он. - И  не  желаю  быть  никем
иным! Если ты станешь на моем пути, я призову на помощь мой добрый меч.
   Но старец поднял руку и испытующе, с мудрым спокойствием  посмотрел  на
юношу. Принц отступил.
   - Повелитель, ты больше не принц, - смиренно  сказал  старик.  -  Ты  -
король.
   И он возложил своими старческими руками корону на голову принца.
   Молодой властитель стоял  безмолвный  и  взволнованный.  С  короной  на
голове он выглядел еще более мужественным...  Исполненный  сознания  своей
власти на земле, в глубокой задумчивости вошел он к своей  любимой,  чтобы
разделить с нею ложе.



    Пер Лагерквист.
    Освобожденный человек

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. со шведск. - В.Мамонова.
   В кн.: "Пер Лагерквист. Избранное". М., "Прогресс", 1981.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 October 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   В руке у меня круглый камешек. Красный с голубыми  прожилками.  А  если
вглядеться, можно различить и другие цвета. Зеленый, фиолетовый и какие-то
блестки, похожие на золото. Если его медленно  поворачивать,  он  отливает
всеми цветами и оттенками. Мне никогда  не  надоедает  рассматривать  его,
скользить взглядом по гладкой, красивой поверхности, вроде бы даже мягкой,
как и всякая идеально гладкая  поверхность.  Удивительно,  что  в  камешке
размером с птичье яичко могут заключаться такие  неисчерпаемые  богатства.
Это целый мир. Бесконечность, к которой  ты  приобщаешься,  бесконечность,
которая вся умещается у тебя на ладони.
   Я нашел его на тюремном дворе, и мне удалось пронести его с собой.


   Во время получасовой прогулки во  дворе  нам  запрещено  наклоняться  и
подбирать что-либо с земли. Конвойный заметил и  спросил,  за  чем  это  я
наклонялся. Я ответил: ни за чем, и  он  успокоился,  сказал  только,  что
здесь, мол, и подбирать-то нечего. К счастью, он не стал меня обыскивать.
   Камешек  теперь  мой!  Моя  неотъемлемая  собственность!   Целый   мир,
огромная,  неизведанная  страна  принадлежит  мне.  Царство  без   границ,
неисчерпаемое богатство. И все это мое! Тайные мои владения! Все  вот  это
неведомое, живое, подлинное, что заполняет меня своей бесконечностью.
   Я запрячу его подальше в угол, под нары. Там его никто не найдет. Да  и
кто станет искать такой пустяк?


   Мне часто кажется, что начало всему  -  радость.  Что,  кроме  радости,
способно было бы сотворить мировое пространство, все эти солнечные системы
и млечные пути?! Но отчего же теперь все переменилось? Отчего все не  так,
как в первый день творения? Ведь небо и земля все те же, и  жизнь  так  же
богата и удивительна, даже еще богаче.
   Что же лишило нас Радости?


   Голубое имеет свой смысл, красное - свой. Все в этом камешке  имеет,  я
уверен, свой смысл. Я его не постигаю, но мне ясно, что  во  всем  заложен
глубокий внутренний смысл, богатое содержание.  Это  же  очевидно.  И  мне
ясно, что час рождения был часом  великой  радости.  А  теперь?  Куда  она
подевалась? Ведь все по-прежнему  существует,  стоит  только  нагнуться  и
подобрать. Сокровища рассыпаны повсюду.
   По всему тюремному двору.


   Небо и земля твои. Земля усеяна цветами, и все звезды сияют. Но свет их
направлен в пустоту космоса, они сияют не для тебя. И аромат цветов словно
предназначен лишь ветру.
   Где же он, тот, кто должен бы вдыхать ароматы и  принимать  приветствия
от  созвездия  Андромеды?  Тот,  к  кому  прежде  всего  тянулся  бы   луч
рассветного солнца? Кто бродил бы по лугам, возлюбленный  всем,  что  есть
свет?
   Где же ты, человек?


   Богатства жизни словно  покинуты  и  забыты.  Мы  тащим  на  себе  лишь
скудость  жизни,  она  совсем  нас  заполонила.  Мы  носимся  с  ней,  как
ненавистник  со  своей  ненавистью,  как  больной   со   своей   болезнью.
Обездоленные, жуем мы черствый хлеб нищеты, проклиная  того,  кто  жует  с
нами рядом.
   А накрытый стол богатства стоит нетронутый, без гостей.


   Я все время мучительно размышляю над своей судьбой. И над судьбой  всех
прочих. Почему сидим мы здесь в заточении? И тюремщики тоже  в  заточении,
их жизнь проходит так же, как наша. Ничего не поделаешь: раз уж существуют
узники, тюремщики тоже оказываются узниками. Куда  ни  взглянешь  -  всюду
одни узники. Камеры и узники. Свободных нет!
   Тюремщикам, должно  быть,  намного  труднее.  Их  жизнь,  должно  быть,
абсолютно пуста. Посмотреть хотя бы на их лица - всегда одинаково жесткие,
невыразительные, как бы застывшие. А на лицах узников  -  мука,  отчаяние,
негодование, они изменчивы, выразительны, это живые лица. Узников  терзает
страх, они постоянно чем-нибудь мучаются, их жизнь, при всей скудости,  не
пуста.
   Только узник способен найти что-нибудь на тюремном дворе.


   Мой камешек - дитя моря. Потрогай его. Вот  почему  он  такой  идеально
гладкий.  Море  бесконечно  долго  шлифовало  его,   быть   может,   целые
тысячелетия. Омывало его волнами, которые то  вздымались,  то  опадали,  -
бесконечная, не знающая покоя стихия. Покуда он не стал до  того  гладким,
что кажется как бы даже мягким. Покуда он  не  стал  как  бы  даже  живым.
Мягким, как женщина. Потому что он создан морем. Там  он  лежал  и  слушал
мерный шум тысячелетий, дыхание морской глуби, шорох песка меж камнями.
   Море...


   Как, должно быть, любил я жизнь! Я вспоминаю о ней, как  вспоминаешь  о
любимой женщине, с которой разлучен  навеки.  Видишь  солнечный  ореол  ее
волос, хотя свет солнца тебе не виден, и  ее  силуэт  на  фоне  ландшафта,
который никак не можешь толком вспомнить. Эту вот тропку я не узнаю,  хотя
она вроде бы знакома мне. И деревья не узнаю, эти вот именно  деревья  мне
незнакомы. Хотя где-то я видел похожие. Многое  забыто,  а  может,  просто
стало теперь другим. Но только не она. Она все та же. Походка ее плавна  и
нетороплива, а голова чуть склонена набок, будто она отстранилась от ветки
или прислушивается к чему-то. Да, это она, моя бывшая любовь. Лица ее  мне
не видно. Она ведь удаляется от меня. Я  вижу  только  силуэт.  И  она  не
оборачивается.
   Быть может, лицо жизни уже не существует для меня?


   Море...
   Оно по-прежнему вздымается и опадает, сегодня, как вчера,  как  испокон
веков. Волны плещут и шумят. Мне  кажется,  я  его  слышу,  сидя  здесь  с
камешком в руке, ощущаю его мерное дыхание.
   Море - оно все то же. Его нельзя забыть. Оно слишком просто и  огромно,
чтобы можно было  забыть  его.  Это  нечто  цельное  и  неизменное,  нечто
постоянное, вечное. Каждое движение извечно и неповторимо. Вот волна бежит
к берегу, вот она, будто  встретив  препятствие,  стремительно  отступает,
уходит к неведомой  цели,  вот  мерно  колышется  его  поверхность,  точно
вздымается дышащая грудь. Все извечно и вечно молодо.
   Да, моя возлюбленная была достойна любви.


   Стены не способны отгородить от жизни, она шумит во мне. Они могут лишь
скрыть лицо жизни. Глубина же всегда в нас, просто сейчас в ней ничего  не
отражается. Стены не могут отгородить от любви, могут лишь разлучить нас с
любимой. А когда еще любишь так, как в разлуке!
   Где-то наши главные  жизненные  артерии  впадают  во  всеединую  глубь,
соединяя нас с ней. Где-то все сливается в одно и дышит одним  дыханием  с
великим морем, дыханием вечности. Где-то все  -  одна  глубь,  неизменная,
недоступная и скрытая, не имеющая внешней оболочки. Что такое отражение  в
сравнении с Действительностью? Что такое лицо жизни в  сравнении  с  самой
Жизнью?
   Быть может, теперь, лишенный всего  зримого,  я  смогу  приблизиться  к
чему-то, что прежде было мне недоступно, лучше пойму  суть  вещей  -  ведь
человеку лучше думается, когда он  прикроет  глаза  рукой.  Может,  тайный
родник наполнит меня своими чистыми водами, и я познаю сокрытый от нас мир
истин и сущего.
   Слепые, говорят, как-то преодолевают свою  судьбу.  Почему  же  мне  не
преодолеть свою?!


   Заглянуть в глубину - не значит ли это заглянуть во мрак?  Не  знаю.  А
вдруг наоборот? Вдруг источники светлы, вдруг глубина светла? И  в  основе
всего - радость! И возможно, я загляну в просторный и светлый мир  первого
дня творения.


   Нет, я не согласен быть нищим! Я хочу верить,  что  жизнь  прекрасна  и
вечно молода. Верить, что в глубине ее - свет и что мои родники  пробьются
под любыми стенами. Верить, что добро богато и могущественно и что злу  не
устоять перед ним. И, прикрыв глаза рукой, я буду  смотреть  только  туда,
вглубь, в сокрытый от нас вечно юный мир истинно сущего.


   Преодолеть свою судьбу! Пробиться под стенами, которые  хотят  помешать
нам видеть! Они думают, они могут заключить  нас  в  темницу,  лишить  нас
света. Не так-то легко лишить человека света! Разлучи его  с  миром  -  ты
отнимешь у него всего лишь отражение. Разлучи его с жизнью - ты отнимешь у
него всего лишь его лично жизнь, не ту великую и  всемогущую,  которой  он
сопричастен и с которой его ничто не может разлучить. Та  жизнь  знать  не
знает, что кто-то построил стены, что ее родники в  темнице  и  ничего  не
отражают. Родники жизни  бьют  из  тюремной  земли,  меж  тем  как  узники
изнывают от жажды. Жизнь открывает свои родники в слепце, не ведая, что он
слеп,  не  тревожась  за  него.  Она  невозмутима   и   бестревожна,   она
недосягаема, ничто не может коснуться  ее,  повредить  ей.  Она  светла  и
всесильна, как была и будет всегда.
   Люди страдают. Но жизнь не ведает страдания.


   На тюремной земле росла вишня. Ее спилили. А она все равно цветет.  Она
валяется на земле кучей палок и цветет. Ветки  обрублены,  но  они  живут,
иные белы от цветов.
   Жизнь не ведала, что вишню спилили. И одела ее в цветы, как обычно, как
всегда.


   Нет, узники не зачахнут от жажды! Они все преодолеют, преодолеют  самое
смерть. Они принадлежат жизни, и оторвать их от нее невозможно. Она держит
их крепко, она их не отпустит. Насилие ни к чему не приведет,  подавление,
уничтожение - все бесполезно. Есть в них нечто, неподвластное отчаянию, не
знающее, что это такое.
   Обрубок цветет.


   Да, нас превратили в обрубки. Но победа не за теми,  кто  совершил  над
нами насилие, кто искалечил человека: бессмертное начало в нем  победит  в
конечном  счете  разрушительные  силы.  Когда  над  человеком  совершается
насилие, изначальный замысел лишь еще яснее проступает в его  искалеченном
облике. Тайна его делается очевидной, потому  что  отпадает  все  внешнее,
скрывавшее  глубинную  суть.  Ценой   бесконечных   страданий   и   потерь
формируется образ поразительной простоты и величия.  Разрушительные  силы,
сами о том не  подозревая,  способствуют  высвобождению  бессмертной  сути
творения.


   Но почему вообще на земле должно существовать  страдание?  Неужели  оно
необходимо во имя конечной победы и без страдания ее не завоюешь?  Неужели
символом победы для нас может быть только  обрубок?  Неужели  так  _должно
быть_? В этом наша судьба? И страдание - единственный способ выявить  нашу
суть? Лишь через страдание мы  становимся  сами  собой  в  высшем  смысле?
Допустима ли такая возможность? Но тогда,  значит,  силы  разрушения  суть
силы созидательные? Сами по себе бесплодные, неживотворные,  негативные  -
но при этом созидательные? Все-таки созидательные?  И  потому-то,  в  силу
такого возмутительного порядка вещей, всегда и получается только обрубок?
   Нет, ничто не заставит меня поверить в это!
   Страдание, конечно же, ничего не создает и не одерживает никаких побед.
Не говоря уж о насили