мудрец.  Я - Роден, Я -
Спиноза, Я - Гитлер, Я -  герцог Кумберленд и я - бомж с Курского вокзала. Я
- все. И каждый человек - одно из моих лиц.
     Поэтому  рисуйте Человека  красками, режьте его по дереву, высекайте из
камня, и  вы получите одно из моих  лиц. И доколе будет жить Человек, доколе
он будет рождаться, не исчерпается многообразие  Божье. И с каждым человеком
будут прирастать могущество  и  сила мои. Ибо,  как  я сотворил Человека  по
образу и подобию  Моему,  так  и Человек своим рождением ежемоментно  творит
Меня по  образу и подобию  своему.  И в  этом могущество  и  сила  Человека.
Переданные Мною Человеку через  Духа Святого. Так что, Мовшович, спускайся с
лестницы, и прими своих первых учеников. Со  всем  почтением отнесись к двум
частицам моего творения, утешь, успокой и проведи в порядок. К тому же, тот,
что поменьше, уже обоссался...
     - И  что  я буду делать с этим обоссанным образом  и подобием  твоим? -
медлил  Мовшович  спускаться  с  лестницы,  на  которой  он  уже прижился  и
чувствовал себя хорошо.
     -  Судя  по  тебе, Мовшович,  Я  - ленив и  туп, - с  сарказмом заметил
Господь, - я же тебе сказал, спускайся, проведи в порядок, утешь, успокой.
     - А потом? - по-прежнему тянул кота за яйца Мовшович.
     -  Потом, - терпеливо, отвечал Господь, -  учи  их,  неси в  них  слово
Божье. А через них и дальше, в народ израилев. И в другие народы.
     - Я знаю это слово Божье?..
     - Со временем оно само придет к тебе. От меня.
     И Господь пинком скинул Мовшовича к лестницы.
     3 Мовшович мягко приземлился рядом с навязанными ему Господом учениками
и к  вящему  своему удивлению узнал в них своих  былых соратников по прежней
жизни Андрюху, по прозвищу Жук, и Петьку Сойкина, более известного в своих и
Мовшовича краях,  как Каменный  Папа. Впрочем, Мовшович  уже не  был уверен,
какие края ему родные: Москва конца  двадцатого века. Или Израиль неизвестно
каких времен. Но коль скоро Жук и Каменный  Папа тут, у подножья  лестницы в
городе  Вефиль, привычно  заблеванные,  хоть и голые, то  стало быть  и  он,
Мовшович, здесь на своем месте. И стало быть, он,  Мовшович, обрел здесь, на
земле Израилевой, своих первых учеников. Причем, должны заметить, сделал это
не  сам,  а по  наущению  Господа.  Которому  Мовшович уже  почти  полностью
доверял.  А  собственно  говоря,  кому еще и доверять  в этих мирах,  как не
Господу. Мовшович по очереди оттащил своих первообретенных учеников на берег
ручья и бережно отмыл их тела от московской грязи и московской же блевотины.
Потом  он  пошел на базар и на неизвестно как оказавшиеся в  его кармане два
сикля серебра купил две хламиды.  Когда он вернулся к ручью,  ученики начали
просыпаться,  ресницы  их тяжело прикрывали кроваво-мутные  глаза,  шершавые
языки с трудом облизывали сухие потрескавшиеся губы. Из локтевых вен торчали
иглы  с  обрывками шлангов  от  капельниц.  Они  чувствовали близость  воды,
которая  могла бы утолить жажду,  на несколько минут  освежить  язык, губы и
горящие  трубы.  Но сил  добраться до ручья у  них не  было. Не  было и все.
Знающие  люди это знают. А  Мовшович  был  ох  как  знающим.  Он  по очереди
подтащил  Жука  и Каменного Папу к ручью. Там  он также по очереди  сунул их
опухшие  морды  лица  в ручей  и  велел  хлебать.  А  сам  сел  на  бережок,
нацелившись  на долгий водопой. Но  к его удивлению хлебавшие оторвались  от
воды через несколько секунд с в миг прояснившимися взглядами.
     - "Смирновская", - прошептал Жук.
     - "Португальский портвейн"! - горячо не согласился с ним Каменный Папа.
     Мовшович  смотрел  на  них,  как на идиотов, А впрочем, он и в  прежней
жизни так  на них смотрел.  Потому что  умом они не отличались. То  есть, он
был, но немного.
     А  ученики  уже  самостоятельно  припали  к  ручью.  На  сей  раз   Жук
отлакировался  темным английским пивом "Монах", а верный себе, Каменный Папа
снова  хватанул  португальского  портвейна.  Потом  они дружно  упали  перед
Мовшовичем на колени и в один голос заорали:
     - Гришка! ...... твою мать! Опохмелил!..
     Озадаченный Мовшович осторожно хлебнул из ручья.  В нем тек чистой воды
"Абсолют". Мовшович поднял глаза к небу. Оттуда раздался  тихий смешок. Так,
при  помощи  Господа, Мовшович  совершил свое  первое чудо.  Превратил  воду
обычного еврейского ручья в различные интернациональные алкогольные напитки.
     4 Упал  он  на  колени  и  возблагодарил  Господа  за  исцеление  своих
сотоварищей, а ныне учеников. Глядя на него, упали на колени  Жук и Каменный
Папа.  Впрочем,  они  упали бы и  не глядя на Мовшовича. Смирновская  водка,
португальский портвейн в сочетании  с  английским  черным  пивом  "Монарх" в
неумеренных количествах, непременно оказывают падающее действие.
     - Возоблагодарите Господа, суки, - приказал Мовшович ученикам  с колен.
Те неуверенно переглянулись.
     - Вы что, гады, в Бога не верите? - также сурово вопросил Мовшович.
     - Как  тебе  сказать... -  протянул Жук, -  я знаю, что  он есть. Но не
верю, - парадоксально  произнес  он, поскольку  в  нетрезвом  состоянии  был
способен на самые невозможные умозаключения.
     -  А ты? - повернулся  Мовшович к Каменному Папе. Тот,  не желая лгать,
опустил глаза.
     -  А  может,  на  местном  винзаводе  трубу  прорвало...  -  в  сторону
пробормотал он.
     И  тогда Мовшович,  перехихикнувшись  с Богом,  совершил  второе  чудо.
Ученики  мигом  протрезвели,  а  винище  в  ручье  снова стало  водою. Снова
зашелестели пересохшие языки, снова помутнели взгляды, снова ослабли  члены.
Снова Жук и Каменный Папа рухнули на подкосившиеся ноги.
     -  Верую в тебя, Господи, - из последних  слов прошептали  они, и тогда
Мовшович совершил третье чудо, Он провел рукой над телами бывших атеистов, и
похмелье мигом исчезло. И это  было самое чудесное чудо  Мовшовича из первых
трех, совершенных  им при помощи Господа. Ибо  в реальной жизни похмелье без
похмелки не проходит НИКОГДА!
     Анрей  Жук и  Петр  Каменный  Папа умылись из  ручья  чистейшей  водой,
накинули купленные Мовшовичем хламиды и склонились перед ним.
     - Веди нас, Гриша, - смиренно попросил Жук.
     - Называйте меня "Равви", - вспомнил Мовшович обрывок из Евангелия.
     - Это по-жидовски, что ли? - осведомился Каменный Папа.
     - По-ивритски, - строго поправил Мовшович, - учитель, значит.
     - Ты не обижайся,  Гриша, - попытался исправить неловкость друга Жук, -
мы тебя за жида никогда не считали.
     -  Мы  даже  жалели, что ты  -  еврей,  -  еще более  горячо оправдался
Каменный Папа. - Так  что веди нас, Равви, открой  нам  глаза,  просвети наш
разум. Веди нас по пути, указанному Господом.
     И Каменный Папа, утомленный, замолчал, еще ниже склонив голову. А Жук в
порыве религиозного рвения вообще шарахнулся лбом о землю.
     -  Господь,  - назидательно сказал  Мовшович, - указывает только начало
пути, а пройти его нужно самим.  Каждому.  Самому. От  указанного  начала до
собственного  конца... Истинно ли  я говорю, Господи?  -  поднял  он глаза к
небу.
     - Истинно, истинно... - неслышно  для учеников  отвечал Господь, - все,
что ты не скажешь, для этих людей будет истинно.
     Мовшович успокоился и как бы между прочим спросил учеников:
     - Ксению мою не видали?
     - Как  не  видали?!  - встрепенулись  оба  неофита,  - каждое  утро.  С
собакой. Гуляет.
     - Ну, ладно, - вздохнул Мовшович.
     5 И они отправились на базарную площадь, чтобы подаянием во Имя Господа
добыть себе пропитание. Каменный Папа попробовал просить именем Христа, но о
нем здесь  знали не  все. Кое-кто вспомнил,  что  в Иерусалиме  периодически
распинают какого-то Христа, или человека, называющего себя  Христом.  И даже
считали себя его  последователями. Во  всяком случае,  они  крестились,  кто
справа налево, кто слева направо, а кое-кто  даже и  подавал милостыню  ради
Христа. Но все-таки вокруг болталось множество людей других религий. Поэтому
просить пришлось  и именем Христа, и именем Аллаха, и именами  всех пророков
от Авраама до Ездры.  Но как бы то ни было, кое-что они насшибали и сели под
кедром. Скорее всего, ливанским и никоим образом не сибирским.  И стали есть
свои хлеба и рыбы. Мирно текла еда, мирно текла беседа, как  вдруг невдалеке
они  услышали  спор.  Спорили три  человека. Один из них  внешне был здоров.
Второй, судя по  гнусавому голосу  и  соплям,  которые  он, чтобы не пачкать
хламиду, выстреливал на все четыре стороны, как бы занимая круговую оборону,
страдал жесточайшим насморком. А третий, судя по гниющему телу, проваленному
носу и  гневными  поперечными  складками  между отсутствующими  бровями, был
сильно и безнадежно прокаженным. А спор шел весьма и весьма  принципиальный.
Кому первому  пить  воду  из  одной единственной чаши. Прокаженному, который
более  всех хотел пить, сопливому,  который тоже хотел пить, но  меньше. Или
здоровому,  который  пить  не  хотел,  но  желал сохранить  водный  баланс в
организме. Чтобы  и  дальше оставаться здоровым. Так  как  водный  баланс  в
организме имеет для организма важнейшее значение.
     Спорили, в основном, Здоровый и Прокаженный. Здоровый настаивал на том,
чтобы  пить  первым,  дабы  не подхватить  насморк  и  проказу.  Прокаженный
требовал первой очереди  по причине большей жажды. И нежелания  в  придачу к
проказе  подхватить  еще  и насморк.  Хотя при отсутствии  носа это, как нам
кажется,  не   имело  большого  значения.  Насморочный  склонялся  в  пользу
Здорового. Так как  пить  ему хотелось  в  меру,  а проказа ему, также как и
Здоровому, не  улыбалась. Словесный спор  перешел в физический, в результате
которого вода оказалась пролитой на землю.
     - Все-таки надо  было начинать Здоровому, - утирая губы, проговорил Жук
и повторил вышеперечисленные доводы в пользу этой позиции.
     - Ты  рассматриваешь  только одну сторону  процесса, -  сказал Мовшович
Жуку, который и не подозревал, что  он что-то рассматривает. - Процесс может
быть и обратным.
     - Как это? - заинтересовался Каменный Папа, выплевывая рыбий зрачок.
     -  А  так! -  остроумно парировал  Мовшович. - Процесс может  потечь  в
обратную сторону.
     И Мовшович услышал одобрительное покряхтыванье Господа.
     Тогда он встал,  взял  у  спорящих  чашу, которая  внезапно наполнилась
водой, и вдохновленный поддержкой Господа, начал учить.
     - Дети  мои, -  во  множественном числе обратился он к Здоровому,  - ты
думаете, что если первым выпьет Прокаженный, вторым - больной насморком, то,
выпив третьим, вы рискуешь подхватить проказу вместе с насморком?
     - Истину говоришь, незнакомец, - горячо согласился Здоровый.
     - Неисповедимы пути Господни, - сказал Мовшович,  - Он, в милости своей
может изменить ход событий. Удовлетворив и волков и овец. И последние станут
первыми.
     Трое  спорщиков  тупо смотрели  на  Мовшовича. Здоровый  в  непонимании
раззявил пересохшую  пасть, из которой капнула  неведомо откуда  появившаяся
слюна.   Насморочный   перестал   безрассудно   разбрасываться  соплями.   А
Прокаженный так и застыл, сжимая в правой руке кусок отгнившего бицепса.
     - Пей, - протянул ему чашу Мовшович.
     - Но!.. - запротестовал Здоровый.
     - Это как-то... - неуверенно поддержал его Насморочный.
     - Пей - протянул Мовшович чашу Насморочному.
     Тот  сначала заменжевался,  но,  взглянув  на Жука  и  Каменного  Папу,
отхлебнул из чаши, закусив собственными соплями.
     - Пей, - на финал протянул Мовшович Чашу Здоровому.
     И Здоровый обреченно выпил.
     И вмиг у Насморочного пропал насморк, а у  Прокаженного зарубцевались и
бесследно исчезли все язвы. А Здоровый так и остался здоровым.
     И  упали  они на колени и  возблагодарили  Мовшовича  за  разрешение их
многотрудного спора. Жук и Каменный Папа благоговейно смотрели на Мовшовича,
а тот, в свою очередь, возблагодарил Господа за ниспосланное чудо.
     - Это - не очень чудо, - грустно заметил  Бог,  - в теории вероятностей
такой  процесс  носит название  случайных  флуктуаций. В одном из миллиардов
случаев теплая вода в  холодной  комнате не  остынет, а закипит. Есть только
одна маленькая  деталь.  Чтобы  этот  вариант  провернулся,  необходимо  мое
участие...
     6 И  вновь  возблагодарил Мовшович Господа  за  бесконечную мудрость  и
доброту Его. И как бы  между прочим, приобрел  еще  троих учеников.  Которые
никак не  хотели вставать  с колен. И изъявляли  желание  в таком  состоянии
следовать  за Мовшовичем, куда угодно.  Хоть к  такой-то матери. Но вот куда
двигаться, этого-то Мовшович и не знал. Он привычно поднял голову к небу, но
Господь никак не откликнулся. Оставив Мовшовича самого разбираться в себе, в
учениках и в путях следования.
     И тут Мовшович  вспомнил  свои же слова о пути, начало  которого указал
Господь, но идти по нему нужно самому. Но,  также  внезапно понял  Мовшович,
что на этом пути можно в  какой-то момент повернуть назад. И в случае ошибки
продолжить  все по-другому. Ибо начало начато Богом,  а варианты продолжения
следуют. Следуют вместе с нами и зависят исключительно от нас. Исключительно
от дарованной нам  свободы воли. И просим  всех читающих эти строки, никогда
не забывать  этого.  И ныне, и  присно,  и во веки  веков. Каждый человек  -
творец своей  судьбы, которая, в свою  очередь, является творцом человека. В
рамках,  указанных Господом. И человек, созданный по образу и подобию Творца
в отдаленном приближении  к  Образцу также наделен даром творения. Вот такие
вот  предположения  позволяем мы  себе. И как истинные христиане (по крайней
мере, официально) не  видим в этом никакого богохульства. А если мы в чем-то
не правы (мы имеем ввиду не суть действий, а наши выводы и умозаключения) то
Господь в бесконечной милости  своей нас  поправит.  И  простит. Потому что,
все, что можно и  нужно, он  создал. Остальное  - за нами. А у него осталась
только  одна функция - прощать. Или  не прощать. Но эта  последняя идея, как
нам кажется, противоречит милосердию Божьему.
     Меж  тем,  весть о  мовшовических  чудесах  чудом  распространилась  по
близлежащим  окрестностям. И  к Мовшовичу  стали  стекаться  кодлы  жаждущих
совета.  И  Мовшович исправно  кому-то что-то  советовал, и все  расходились
удовлетворенные.
     7 Однажды, когда Мовшович вместе с пятью (уже!) учениками  сидел в тени
бесплодной  смоковницы и  рассказывал  им  историю  Иисуса Христа,  когда-то
прочитанную  им  в  изложении  Ренана, к нему подошел  Владелец  этой  самой
смоковницы.  С топором. У  него  было намерение  эту смоковницу  срубить. На
дрова. Чтобы  их продать. Но так как он прожил с этой смоковницей много лет,
то у него возникали сомнения. Рубить или не рубить. Вот такой вот Гамлет .
     Мовшович подумал и произнес речь:
     -  Не суди  дерево по  плодам  его. Особенно, если  этих плодов  нет. У
здоровых  родителей  может родиться больной ребенок. Или же  не родиться. Но
никому  в  голову  не  придет  идиотская  мысль  убивать  родителей.  Смесмь
сенбернара и  карликелова терьера дадут чудовищное потомство. Или  не дадут.
Но было бы глупо усыплять сенбернара и карликового терьера. Надо было просто
удержать их  от случки. Я  уж не  говорю о  Бербанке и Мичурине.  Те  вообще
скрещивали  черт знает что с  черт  знает чем и получали  вообще черт  знает
чего. И  единственный  разумный  вывод уничтожить  не черт знает что  с черт
знает чем, а самих Бербанка и Мичурина.
     К тому же в рубке бесплодной смоковницы  на  дрова нет и  практического
смысла.  Деньги  от  продажи  дров  быстро исчезнут, а  тень  от  бесплодной
смоковницы исчезнет навсегда. И негде будет утомленному спутнику отдохнуть и
укрыться  от  жары.  Так  что  мой  тебе  совет: вместо  того  чтобы  рубить
смоковницу, торгуй  тенью от  нее. И  ты,  и твои  наследники будут получать
верный  доход в  течение многих лет.  Особенно здесь. Где круглый год  много
жары и мало смоковниц.
     Утомленный  Мовшович на время замолчал, а потом  решил зарегистрировать
свои мысли у Господа.
     - Истинно я говорю, Мовшович?
     Господь ненадолго задумался:
     - Мне  такая  логика не  приходила в голову... Наверное, Святой Дух  по
пути от меня  к тебе  где-то  почерпнул ее и в дул  в твою  голову.  Короче,
итожим: "Нет в созданном мною мире  ничего бесполезного. Нужно только  найти
этому оправдание".
     И Господь замолчал. Очевидно Он переваривал сказанное Мовшовичем и свой
собственный изящный афоризм. Который Мовшович и донес  до учеников и Хозяина
бесплодной  смоковницы. А когда  эта идея проникла  в последнего,  он сломал
топор, передал дом сыну и присоединился к ученикам  Мовшовича. Таким образом
их стало шесть.
     (По  слухам  через  годы  на  этом  месте вырос  пятизвездочный  отель,
несколько вычурно названный "В тени бесплодной смоковницы").
     А  пока  Мовшович с шестью обретенными  учениками улеглись спать в доме
Хозяина бесплодной смоковницы, предтечи пятизвездного теля. Во сне Мовшовичу
явился Господь и  приказал утром двигаться к  францисканскому монастырю, где
он получит  еще четырех учеников. А там, до положенных  по канону двенадцати
рукой подать.
     8  И вот поутру,  проснувшись, все кодло  двинулось  к  францисканскому
монастырю. Приближаясь к  нему, они увидели толпу, состоящую из людей разных
времен и национальностей. Перед воротами в монастырь был выстроен помост. На
помосте  стоял стол,  покрытый  зеленым  сукном, за которым  сидели  Раввин,
Францисканец и  Мулла. Перед  ними на  табуретке  с  гордо поднятой головой,
закинув одна на другую скованные ноги, сидел человек  в набедренной повязке.
Когда он менял ногу, кандалы мелодично и печально  позванивали. В глазах его
были покой  и  обреченность.  Точнее говоря, это был покой обреченности. Но,
судя  по  тем  же  глазам,  это  его нисколько  не  удручало.  Наоборот, как
показалось  Мовшовичу,  покой обреченности  он  принимал  за обреченность на
покой. И вот почему. Троица священнослужителей Господа судила его за тройную
измену.  Будучи иудеем,  он принял  христианство, потом ислам, а затем снова
вернулся в иудаизм.  Таким образом  каждый  священнослужитель  судил его  за
измену  своей  религии.  А  поскольку  статья  УК  был  одна,  процесс  тоже
объединили в один. И вот этот измучившийся в поисках пути к Господу человек,
сидел перед своими судьями и покойно ждал смерти, как  избавления от мучений
поиска. Уже три палача, один в кипе,  второй  - в скуфейке, третий - в чалме
деловито  раскладывали  дрова   перед  столбом.  Ибо  вина,   точнее,   вины
преступника  были  столь   очевидны,   что  иного  пути  исправления,  кроме
ауто-да-фе, никто не видел.  Как будто  единственный  и  кратчайший  путь  к
Господу лежит через трубу примитивного крематория.
     И  когда  возбужденная  толпа  уже  готова  была восторженными  воплями
приветствовать  справедливый,  по  ее  мнению,   приговор,  вперед  выступил
Мовшович.  В глазах его горел спокойный гнев,  простертая вперед правая рука
была тверда. Из  пальцев вылетало невидимое  пламя, опаляя жаром лица судей,
но не  сжигая. От звенящего голоса резонировали стены монастыря. Местами  от
них  отлетали осколки  камней и падали  в толпу. Пугая,  но  не  раня. Ветер
сорвал  с голов судей и палачей их религиозные головные уборы, и они (судьи)
вмиг утратили свою значительность.  Более того, слетевшая с них  атрибутика,
придала    их    лицам    такую    обыденность,    такую    среднеиудейскую,
среднехристианскую  и  среднемусульманскую обыденность, что Мовшовичу на миг
даже  стало  скучно.  Но тут  он  подумал,  что  нет  ничего  страшнее  суда
обыденности над попыткой прорыва, и начал:
     - По какому  праву судите его?  Вы!  Кто сказал, что право у вас? Вы  -
слуги Господа. Он - Его творение. Не слугам Божьим судить Божье творение.  А
только  самому   Богу.   Ибо   сказано  в  эпиграфе  романа   Льва  Толстого
"Воскресение": "Мне  отм