щение. Аз  воздам". И нет сомнения,  что  эти  слова
действительно навеяны  Толстому  Господом. Кто из вас  отвергнет  сказанное?
Господом!  Для  вас! Всех!  И для  каждого! Из вас! Кто сказал, что  путь  к
Господу   один.  Господь  в  бесконечной  мудрости  своей  проложил  к  себе
бесконечное  множество  путей!  Чтобы каждый! Каким  бы путем  он  ни пошел!
Пришел к Господу!  И от свободной  воли человека это  произойдет!  Рано  или
поздно!  От свободной  воли человека  зависит выбор пути!  И кто сказал, что
человек  должен  идти только  по одному  пути? Кто  из  вас  определил,  что
кратчайший путь  один. Кто из вас решил,  что человек не может  менять пути?
Если все  ведут к  Господу! Не ваше дело судить!  Ваше  дело - прощать!  Ибо
сущность каждой  Церкви прощение! А не  наказание! Поэтому  во имя  Господа,
отпустите этого человека!.. И Мовшович умолк.
     А  в подтверждение этих слов снова затряслись  стены монастыря. Снова в
толпу полетели камни, никого не раня. Ветер сорвал с судей рясу, лапсердак и
халат.  В  прах   разлетелся  помост.   Без   огня  сгорели  дрова.   Столб,
приготовленный для подсудимого, дал побеги, кандалы превратились в ржавчину.
А с неба прогремел голос:
     - Истинно говорит! Истинно!
     И упала на колени толпа. И упал на колени Трижды изменивший. И упали на
колени судьи его. И все четверо сказали Мовшовичу:
     - Веди нас, Равви.  Вручаем себя в руки твои.  Ибо руки твои это - руки
Господа. Как он только что нам сказал. Воля твоя - воля Господа!
     Так Мовшович обрел еще четверых учеников, доведя число их до десяти.  А
мы их будем называть Трижды изменивший, Раввин, Францисканец и Мулла.
     Меж  тем, толпа  стала расходиться. Частью довольная, частью - нет. При
том, не то, чтобы одна часть была довольна, а другая недовольна. Нет. Толпа,
как единый  организм  была наполовину довольна,  наполовину  недовольна вся.
Целиком.  Недовольна,  что Трижды  изменившего  не сожгли.  И довольна,  что
кой-какое зрелище ей все-таки показали. Древние израильтяне и  арабы понесли
эти события в свои домы, а некоторые иностранные туристы сняли сцены  суда и
несостоявшейся казни на фото и на видео. Правда, когда  в своих  странах они
проявили  пленки  и прокрутили  кассеты, то на фотографиях увидели различные
танцевальные  па  Айседоры   Дункан.   А  на  видеокассетах  -  любительский
порнофильм,  снятый   в  шестой   квартире  четырнадцатого  дома   по  Пятой
Магистральной улице города  Перми. Очевидно, Господь не хотел документальной
фиксации своих действий  и вставил на  фото и  видео первые пришедшие Ему  в
голову  события. А почему Ему в голову  пришли  Айседора Дункан  и  пермское
порно, мы сказать не можем. Потому что неисповедимы мысли Господни.
     9  А потом Мовшовичу представился случай приобрести еще одного ученика.
Но из этой затеи ничего не вышло.
     После   никак  закончившегося  ауто-да-фе  к  нему  пришли   монахи  из
бенедиктинского  монастыря   и   предложили   воскресить   три   дня   назад
скончавшегося  отшельника  Иоанна  Дубовника. Этот Иоанн двадцать  семь  лет
просидел на вершине дуба и питался тем, что гадили птицы. И все эти двадцать
семь лет он только и делал, что молил Господа о собственном спасении. А тех,
кто приходил к  великому старцу  за  советом, остальные  бенедиктинцы  гнали
прочь. Чтобы не отвлекали  от спасения. Три раза  в  засушливые годы,  когда
корма в  стране было мало, и  птицам нечем  было гадить, Дубовник  от голода
сваливался  с  дуба. Но  монахи,  чрезвычайно  гордившиеся таким  выдающимся
святым,  снова взволакивали  его на вершину, привязывали и  держали в  таком
состоянии  до тех  пор, пока какая-нибудь сердобольная птица  не  срала  ему
прямо в  рот. Иоанн насыщался, его  отвязывали, и  он  снова начинал  молить
Господа о своем спасении.
     И вот, наконец, три дня назад он в последний раз свалился с дуба. Но не
разбился. Потому что  умер  еще раньше. От старости, а не от  голода.  Такой
вывод монахи сделали,  обнаружив, что отшельник был с головы  до ног птицами
обосран. А может быть, и от голода. Может быть, отшельник решил добиться еще
большей святости и вообще отказался от пищи. Даже птичьего помета.
     Его,  согласно правилам, похоронили на третий день, то  есть  вчера. Но
весь  монастырь настолько  просмердел  отшельником  и птичьим  пометом,  что
избавиться  от запаха  не было никакой возможности.  Хотя  монахи  и открыли
настежь все окна и двери, а ветры в эти сутки дули необычайные.
     Возможно, монахи имели тайную надежду, что Мовшович, воскресив и забрав
с  собой обостранного,  заберет с собой  и вонь.  Но Мовшович от воскресения
отказался. Во-первых,  ему  совсем не улыбалось таскать за  собой  человека,
которого нужно постоянно обеспечивать птичьим говном. Во-вторых, какой смысл
у ученике, только и  думающем о  своем спасении, в молитве,  а не в  деле. А
в-третьих, а скорее во-первых, Мовшович не получил  на счет Иоанна Дубовника
никаких указаний от Бога. Направно от втихаря посматривал на  небо, напрасно
он вслушивался  в  него,  напрасно ожидал какого-либо  толчка  в голову  или
сердце. Ни хрена! Бог не давал о себе знать. И естественно, не давал знать о
воскрешении Иоанна Дубовника. Но ничего этого Мовшович монахам не  сказал. А
сказал следующее:
     -  Братие,  отцы  вы  мои  святые, волки вы  мои любимые,  какой  смысл
воскрешать этого замечательного  усопшего. Как  вы  сами видели, в последние
дни он вообще прекратил питаться. А почему? - спрашиваю я вас...
     - Действительно, почему? - в свою очередь спросили монахи у Мовшовича.
     Ученики, зажав носы, тоже вопросительно глянули на Мовшовича.
     - А вот почему? - судорожно глотая свежие порывы налетающего ветерка, -
объяснил Мовшович, - он скорее хотел придти  к Господу.  И, возможно, сейчас
он уже  рассказывает  Ему,  как он двадцать семь лет  спасался  и,  наконец,
спасся. И они вдвоем с Господом радуются его  спасению. И  наслаждаются этой
восхитительной вонью. Так что, я думаю, воскрешение Иоанна Дубовника было бы
противно его воле и Его воле.
     И Мовшович поднял  палец вверх.  После  этого  вонь  в  монастыре стала
совсем невыносимой. Возможно, Господь, забрав к  себе Иоанна Дубовника, вонь
оставил на земле.
     Мовшович  с  учениками  быстро  слиняли.   Вскорости  монахи   покинули
монастырь и разбрелись по  другим. Стены обветшали, а потом рухнули. А потом
оказались погребенными под  другими культурными  слоями. Сначала  кое-кто из
самых старых арабских старожилов  еще что то помнил о монахе на ветке  дуба.
Но  потом  вместе с дубом вымерли и они.  И  память о великом  отшельнике  в
течение двадцати семи лет обсераемом птицами и о монастыре, взрастившем его,
исчезла совсем. Настолько совсем, что его  даже забыли канонизировать.  Лишь
легкий запах вони сохранился до сих пор, и туристов сюда не водят.
     Такова история несостоявшегося одиннадцатого ученика.
     10  И лежал  Мовшович со своими десятью  учениками и размышлял  о  двух
недостающих до канона. Где взять  их, кто  добровольно пойдет  за ним, чтобы
учиться  очередному слову Божьему, чтобы познать  откровение  Святого  Духа.
Которое, как полагал Мовшович, Господь несет через него другим людям.
     Но  ученики не приходили. Мимо опять туда и сюда шлялся народ израилев,
в  броуновском движении крутились туристы,  стремясь в самое короткое  время
получить все и не получая ничего. Вечно голодные бедуины пытались впарить им
свои вечно фальшивые драгоценности. И никому не  было нужно  слово Божье. То
есть  нужно-то  оно всем, но  не все  об этом подозревают. Во всяком  случае
среди струящегося мимо Мовшовича люда таковых не нашлось.
     На Израиль падала ночь. Ученики  постепенно  засыпали. А Мовшович встал
и, оставив спящих учеников, пошел в темноту ночи. В которой он  увидел слабо
святящийся огонек. По  мере того, как он шел, огонек становился все  ярче, и
Мовшович увидел двоих среднего возраста человек в ермолках. У одного  из-под
ермолки  выбивались черные  пейсы,  у второго свисала рыжая  косичка.  Около
каждого лежала кипа  донельзя засаленных книг.  Судя  по тому,  что  слова в
книгах невозможно было разобрать, читали их множество раз. Или не мыли руки.
Между  ними стояла огромная, в два охвата  свеча,  наполовину уплывшая. (Что
"наполовину" Мовшович  определил  из предполагаемых пропорций между длиной и
толщиной целой свечи). Книжники клевали длинными крючковатыми косами,  потом
вздрагивали,  открывали глаза,  с усилием вскидывали  крючковатые носы  и по
очереди выкрикивали:
     - Есть двухколесные велосипеды и трехколесные! - выкрикивал Рыжий.
     -  Кобыла  Машка  родила  трехголового  теленка!  - с  усталым  азартом
парировал Черный.
     - Солнце всходит и заходит! - собирался с силами Рыжий.
     - В тюрьме моей темно! - наотмашь бил Черный.
     - Рыба мечет икру, человек мечет стога! Значит, человек это - рыба!
     -  Титан  добывают из  медно-никелевой  руды, следовательно,  греческие
боги,  мордовали  и  победили  медно-никелевую  руду! -  маханул  Черный,  с
удовольствием откинулся и задремал.
     Рыжий  в отчаянии закрыл руками  глаза в  поисках  контрверсии, а потом
безнадежно опустил их. Но глаза остались закрытыми. И даже послышалось тихое
похрапывание.
     Заинтригованный Мовшович разбудил  и  подозвал к  себе учеников и  стал
ждать, когда Рыжий и Черный Книжники проснутся.
     Текла  душноватая  ночь,  неподвижно стояло  пламя  свечи,  похрапывали
книжники. Тихо, ожидая  их пробуждения, сидели Мовшович с десятью учениками.
Что-то  подсказывало  Мовшовичу,  что  скоро  он  получит  двух  недостающих
учеников.
     И вот  уже луна побледнела от всеночной усталости, вот уже показался на
востоке край  отдохнувшего солнца, а Книжники по-прежнему  спали,  уткнув  в
светлеющее небо свои крючковатые носы, и неподвижно сидели вокруг Мовшович с
учениками.
     Но вот вздрогнул Рыжий книжник, затрепетал  носом,  протер загноившиеся
во сне глаза и толкнул Черного. Тот встрепенулся и вскрикнул:
     - Волга, впадающая в дважды два - четыре, пересекается в бесконечности.
     Рыжий  напружинился, чтобы ответить чем-то столь  же гениальным, но был
остановлен мягкой рукой Мовшовича, жестко заткнувшей ему рот.
     - Охолоните, мужики, - сказал Мовшович, - об чем спор?
     Рыжий и Черный Книжники  окинули  Мовшовича полуосмысленными взглядами,
пошевелили крючковатыми носами,  причем у Рыжего кончик носа залетел  в рот,
попал в горло, отчего Рыжий чуть не задохнулся. Поэтому отвечал Черный:
     - Видишь ли, странник, как ты должен знать, в споре рождается истина, -
снисходительно начал он...
     - Слышал, но не знаю, - перебил его Мовшович.
     - Это - истина, -  выплюнув нос, поддержал  Черного его Рыжий собрат, -
что в споре рождается истина. Вот мы и спорим. Чтобы родить истину.
     - И хоть какая-нибудь истина родилась? - заинтересовался Мовшович.
     - Пока никакой, -  столь  же снисходительно ответил Черный, - мы спорим
всего  семьсот двадцать шесть дней, четырнадцать часов и, - тут он посмотрел
на Солнце, - восемнадцать минут...
     И тут Мовшовича понесло.
     - Вот  сидите вы  оба-два  и,  размахивая  носами, спорите. И пытаетесь
родить  истину.  Предположим, она, наконец, родилась.  Истина.  Ваша истина.
Ваши  носы  успокоились. Вы  ложитесь  на  брюхе  и  начинаете  наслаждаться
рождением истины. Или истиной рождения. Лелеять ее и холить. Но тут приходит
третий мудак  и смеется  над вашей истиной.  И вы начинаете  новый  спор. И,
скажем, через  восемьсот  семь  лет, двести  двенадцать дней,  пять  часов и
двадцать четыре минуты ласкаете вашу тройную истину. А потом  - четвертую...
Но вот весь мир после долгих споров рождает одну общую истину...
     И спросил Книжников:
     - Я логически мыслю?
     Оба-два кивнули носами.
     - Хорошо, - в свою очередь  кивнул головой Мовшович, - я рад, что вы со
мной согласились.  Теперь мы можем пойти дальше. Значит,  мир договорился  и
родил общую истину. И в этот самый момент всеобщего успокоения  и благодушия
где-то рождается  какой-то  мудаковатый младенец,  дополняет  мир  и  вносит
поправки  в  такую, с трудом добытую,  истину. И  эта хуйня  продолжается до
бесконечности.
     Так  что не спорьте ради рождения истины.  Она существует  и без вашего
спора.  И существовала до него. И  будет существовать после. И не спор родит
истину. А истина разрешит спор. Между  прочим, Богом называется. И обжираясь
якобы  добытой  вами  истиной,  оглядывайтесь  на  Него.  Не чужое ли жрете.
Дождитесь своего. Когда коснется вас Дух Святой, откроется вам часть истины.
И  в  бесконечности времен вы все больше  будете  приближаться к ее полноте.
Которая  и  есть  Бог. И  тогда все  званые станут избранные.  Безо  всякого
спора...
     И свеча, которой по  всем законам  горония полагалось еще не менее двух
лет освещать носы  и горящие глаза книжников, начала стремительно  гореть, и
через  несколько  секунд  бледное  пламя,  предсмертно  вспыхнув, утонуло  в
расплавленном воске.
     И упали Книжники на колени перед Мовшовичем, и утих горячечный блеск их
глаз, и успокоились их крючковатые носы.
     -  Истинно говоришь,  Равви!  -  крикнули  оба-два  в унисон  и  утерли
набежавшую слезу крючковатыми носами.
     Так закончил  Мовшович  подбор  учеников.  И  стало их  двенадцать. Как
двенадцать  месяцев в  году.  Как  двенадцать знаков Зодиака. Как двенадцать
апостолов у Иисуса Христа...
     11 И прошел день,  и прошел  вечер, и  пришла ночь  на землю Израилеву.
Жара  сменилась прохладой.  Масличные  и  апельсиновые деревья, и смоковницы
опустили  обессиленные ветви.  Смутные звезды  моргали  на  потемневшем лице
неба, похрапывали ученики. И только Мовшович, выйдя за пределы города, сидел
на  придорожном камне, и  рука его  сама  собой  прутиком рисовала на темном
песке  какие-то  невидимые  темные  узоры.  Тяжко  было  на  душе  и  сердце
Мовшовича.  Двенадцать  человек,  а  может,  и  больше  будут  слушать  его.
Двенадцать человек, а  может, и больше будут внимать его словам.  Двенадцать
человек, а может и  больше, будут воспринимать его слова, как слова Господа.
Которых Мовшович пока и сам не знал. И не знал,  будут ли его  слова словами
Господа. И не знал, как и чем обернутся его слова для двенадцати  человек. А
может и больше.
     И тут внезапно темные узоры,  выцарапанные  Мовшовичем на ночном песке,
засветились, набухли, приобрели объем. И вот уже на песке напротив Мовшовича
образовался человек. На нем был шитый золотом камзол, белые панталоны, туфли
на высоком  каблуке и  кепка с разрезом, которую  в пятьдесят третьем  носил
Серега  из Столешникова. Правда, через секунду, камзол и панталоны сменились
латами, латы превратились  во фрачную пару, а  фрачная пара  стала  парчовым
халатом.  И только кепка  с  разрезом  оставалась неизменной. Контрастируя с
изяществом и логикой других меняющихся одежд. Был человек молод, элегантен и
светел. Лучезарен, одним  словом. И что удивительно,  внешностью мог бы быть
близнецом   Мовшовича  тридцатилетней  давности.  Но  у  Мовшовича  не  было
близнецов.  У него  вообще  не было  братьев.  Стало  быть, этот  лучезарный
человек был кем-то другим. И это было удивительно. Но Мовшович не  удивился.
Он чувствовал,  более  того,  он как будто знал  заранее,  что  его  молодой
лучезарный  двойник  появится,  что  это неизбежно.  Как  неизбежно  явление
Дьявола каждому человеку. Потому что в  каждом  человеке сидит Дьявол. И  из
каждого человека  он рано или  поздно  вылезает. Из одного - раз в жизни. Из
другого  - два. Из третьего - все шестнадцать. Или двадцать три.  А  из иных
людей Дьявол полностью вытеснет  человека.  Причем у каждого человека - свой
Дьявол. Рожденный самим человеком, его делами, его помыслами. И нет человека
без  Дьявола.  Только  у  одних он большой,  наглый  и злой.  А у  других  -
маленький, беспомощный  и трусливый. И каждый человек  своей жизнью,  своими
делами, своими помыслами может задавить в  себе Дьявола, а может и выпустить
его наружу. В соответствии с дарованной ему Господом свободой воли.
     Но!  Это   мы  отвлеклись  на  собственные  философические  измышления,
которые,  на   самом  деле,  могут  не   иметь  ничего  общего  с  реальными
взаимоотношениями   Дьявола   и  человека.   Поэтому   вернемся   к   нашему
повествованию, что происходило  между Мовшовичем старым и Мовшовичем молодым
-  лучезарным.  В кепке с разрезом Сереги из Столешникова пятьдесят третьего
года.
     - Ну что, Данко хренов, - сказал молодой Мовшович, - истину решил нести
людям? Словом Божьим освещать им дорогу? Откровение Святого Духа всобачивать
в их заскорузлые  головы? А ты  подумал, нужно ли  это людям? Они хотят жить
спокойно  и тихо. Не мучаясь сомнениями относительно своего  предназначения.
Они  хотят жить сегодня, завтра и послезавтра и необязательно молиться своим
необязательным  богам. Ты  же  намыливаешься  звать их не  в  сегодня,  не в
завтра, послезавтра или год вперед.  Ты же собираешься повести их  в то, что
произойдет,  или не произойдет через бесконечное количество времен.  Вначале
тебя  будут слушать, аплодировать тебе, кричать "осанна",  а потом,  осознав
ближайшую  несбыточность  обещанного, с  таким  же  энтузиазмом будут  орать
"Распни его!" Подумай, нужно ли это им. И нужно ли это тебе...
     Некоторое время Мовшович  слушал слова  Мовшовича лучезарного, а  потом
поднял глаза и сказал:
     - Понимаешь, сынок... - начал он, но Дьявол гневно прервал его:
     - Не называй меня сынком! - прервал Дьявол.  - Я такого же возраста как
и ты. Мы родились в один день, один час и одну секунду. Но это не первое мое
рождение. Я родился  вместе с  твоим отцом,  дедом и прадедом. Я  рождался с
тысячами  твоих  предков, изменяясь  во  времени, обычаях,  нравах.  Я много
старше  тебя и  много  мудрее.  Просто я  выгляжу  моложе. Потому что  я  не
нагружал себя вселенскими заботами. И жил только для своих конкретных тел. И
для тебя, между  прочим, тоже. Поэтому, - помягчал Дьявол, - прошу  тебя, не
называй меня "сынком"...
     Но Мовшович продолжал непреклонно спокойно смотреть на Дьявола.
     - Понимаешь, сынок, - игнорировал он выкладки Дьявола, - ты  прав,  что
твой возраст равен возрасту тысяч моих предков. Но и не старше меня. Не было
бы меня, не было бы и тебя. Не было  бы  человека, не  было бы  и Дьявола. В
тебе просто не было бы смысла. Ты создан для искушения человека. Внутри его.
Вот и сейчас  твое существование оправдано моим. Нет меня, нет  и тебя.  Нет
человека, нет и Дьявола. И те, кто пугает человека Дьяволом, пугают человека
человеком.
     Дьявол молчал.
     - Но,  - продолжал  Мовшович  спокойно,  -  вернемся  к  началу  нашего
разговора.  Нет, я - не Данко, чтобы  своим  сердцем  освещать дорогу людям.
Людям необходимо  Слово Божье,  Божья идея. А идея,  как  позже скажет  один
плагиатор, овладевшая массами, становится материальной  силой. Так  и  слово
становится разумом, а разум - божественной  созидающей силой. Которая в свою
очередь, становится плотью. Разумеется, если слово попадет не в  пустые уши.
И моя  задача - наполнить словом Божьим пустые человеческие уши, открыть  им
их божественное предназначение,  поставить в начало пути к творению. И пусть
они будут кричать "Рапни его!",  они,  сами того не ведая, станут все-таки в
начало бесконечной  дороги,  которая поведет их  к Богу, к принятию  Святого
Духа, к  божественному  творению.  А  что,  что ты  можешь  пред  ожить  мне
вместо?.. Владычество над народами, богатство, славу...
     Дьявол Мовшовича кивнул головой.
     - Но ты  уже предлагал это другому человеку. И  он отказался.  И  слава
его, тем не менее, больше  твоей. Но что  значит  слава,  власть,  богатство
перед красотой  творения.  Нового мира, нового  человека.  Мне  жалко  тебя,
Мовшович. Но  я выбрал свой  путь, я  выбрал  Господа.  И,  смею  надеяться,
Госпо