распятия,  лежали  римский  меч,  кривой
самурайский, плети, трезубцы. И прочие необходимые в хозяйстве вещи.
     Трижды ударили в гонг. Вспыхнули светильники.  Хотя  было  и достаточно
светло. Потому  что светило Солнце. Но  какое же шоу  без освещения. Грянула
увертюра.
     На смену выскочили гладиаторы, похватали исходящий реквизит и сошлись в
изящном танце. В такт  музыке  из  обезглавленных  шей фонтанировала  кровь.
Отрубленные руки судорожно сжимали обломки мечей. Трезубцы с хрустом входили
в грудные клетки. И вылезали из спины с отметками внутренностей.
     Метались  лучи света,  по  Голгофе полз искусственный  дум,  фонограмма
становилась все громче и громче. И все громче становились вопли  торжества и
предсмертные хрипы участников представления.
     Мовшович   с   окамневшим   лицом  наблюдал   за   действием.   Раввин,
Францисканец,  Мулла  и  Книжники  смотрели  заинтересованно, как  и  прочие
местные ученики. Хотя, помня кое-какие слова Мовшовича, испытывали некоторое
смущение. И  только  Жук и Каменный Папа, пришедшие  из другого времени и не
знакомые с  местными  веселыми  обычаями, молча  блевали.  Как  будто  после
потвейна выпили  водки,  ликера,  чечено-ингушского коньяка. И  вместо своих
двух пальцев ощутили в глотках чужой вонючий кулак.
     Меж  тем,  на Голгофе остались только два гладиатора. Один из них лежал
на спине.  А  второй, по имени Спартак,  наступив ему  на грудь и держа  над
головой меч, вопросительно смотрел  на зрителей.  Мнения  их разделились.  И
Спартак повернул голову к правительственной ложе. Двое опустили пальцы вниз.
Один  мыл  руки,  делая вид,  что  происходящее не  имеет  к  нему  никакого
отношения. А еще  один разминал в трубке папиросный табак. Размял, прикурил,
а потом коротко бросил:
     - Я присоединяюсь к товарищам...
     Меч Спартака  взлетел вверх, короткой молнией скользнул  вниз.  И через
секунду снова взлетел с нанизанной головой поверженного гладиатора.
     Далее  по прихоти режиссера фонограмма пошла в шестнадцать раз быстрее,
и восстание Спартака  тоже  понеслось со  страшной  силой. И  уже  через три
минуты  четыре  секунды  Спартак  был распят  на  вспомогательной  сцене.  В
живописном обрамлении еще шести тысяч распятых.
     Мовшович,  по  прошлой  жизни знакомый  с законами драматургии, заметил
ученикам:
     - Закольцованность сюжета. Увертюра - с распятием. Финал - с распятием.
В начале - Спартак. В конце - Иисус.  распятия возвращаются на круги своя. И
только свободная  воля  человека  способна  разорвать  этот  бег  по  кругу.
Переходящему в спираль.  Только  свободная воля  способна при помощи Господа
распрямить  спираль  и   ускорить   процесс  творения.  Привести  его  к  их
естественному поступательному развитию.
     А потом на Голгофу вытащили японца в цивильном костюме. Церемонийместер
в тоге с бабочкой, стоя на котурнах, торжественно объявил:
     -  Накамуро-сан!  Заслуженный   самурай   Страны   восходящего  солнца!
Добровольное харакири! - И выкинул правую руку в сторону. Накамуро-сана.
     Два раба вложили  в руку Накамуре-сана  кривой меч. Тот  что-то лопотал
по-японски, постоянно  кланялся и  отталкивал  меч. По-видимому, в настоящий
момент у него не было желания совершать интимный обряд харакири. При большом
стечении народа.  Но рабы  все-таки  вложили  в  его  руки меч. Направили  с
невидимым  зрителям усилием  в  живот  и  нажали.  Из  живота  Накамуро-сана
вывалились  кишки и остатки  пищи. Принятой за завтраком в хасидском  отеле.
Куда  по ошибке  вселили  группу  японских  туристов.  Умирая,  Накамуро-сан
пробормотал:
     Умирая от меча на Голгофе,
     С тоской собираю свои кишки по помосту.
     Тускнеющее Солнце в глазах.
     Накамуро-сана уволокли. Публика осталась недовольна кислым исполнением.
Через секунду стало ясно, что харакирист -  вовсе не  Заслуженный самурай. А
гражданский  программист  из  Осаки  Херовато-сан.   Произошла  элементарная
накладка. Потому-то харакири и было сработано так непрофессионально.
     Херовато-сана на скорую руку канонизировали  под именем Святой Херовато
и возвели синтоистскую часовню. Тем самым сделав первый шаг к экуменизму.
     Следующим  номером программы был расстрел некоего римского солдата. Его
привязали к столбу и красиво утыкали стрелами. И  он умер с именем Христа на
устах.  Это  был довольно странный и  загадочный с исторической точки зрения
эпоизод. Во имя какого Христа  он умер? Во имя первого? Или во  имя второго?
Которого  еще не распяли?..  А может быть,  во  имя обоих? Мовшович для себя
предпочел  последний вариант.  Это дало  ему возможность высказать следующую
сентенцию:
     - Он умер за прошлое и во имя будущего...
     На что ученики, знавшие о другой кончине Христа и ожидавшие новую сочли
за лучшее промолчать. Не имея аргументов ни за, ни против этой мовшовической
мысли. Да и сам Мовшович не был на сто процентов уверен в глубине и ценности
сказанного. Просто  он  знал,  что на  каком-то  этапе  нужно  вообще что-то
сказать. Чтобы разрядить обстановку. Установить  статус-кво. Поставить, хоть
сомнительную, но все-таки точку над И.
     А потом  к  столбу  с  хворостом  выволокли  некоего человека  в  одной
небедренной повязке. Церемонийсмейстер так объяснил его прегрешения:
     - Видите ли,  друзья мои, - говорил он,  - этот парень утверждает,  что
миров, подобных нашему, множество. И к тому же, по его утверждению,  все они
вертятся. Таким образом, если Земля -  пуп Вселенной, то таких пупов, по его
мнению,  множество.  Представьте  себе,  друзья мои, человека  с  множеством
вертящихся пупков. И  вы поймете,  что  такого человека быть не  может. Этот
человек состоял бы сплошь из одних пупков. И на нем не осталось бы места для
других  органов. В том числе и  тех, которые доставляют нам усладу. И служат
для размножения.  То есть, веление Господа "плодитесь и  размножайтесь" было
бы нарушено. И каждый из вас был бы лишен, кто - члена, кто - влагалища. Кто
этого хочет? - провокационно выкрикнул он.
     Тысячи  рук  машинально  метнулись  к промежностям.  В один миг зрители
представили,  что вместо дымящихся членов и дышаших влагалищ,  между  их ног
находятся пупки. И  жуткое  недоумение  овладело  всеми. Если  нет членов  и
влагалищ, то откуда появятся дети, и откуда тогда появятся пупки?..
     И этот парадокс был разрешен сжиганием псевдомыслителя. Во имя Господа.
И все  остались при единичном пупке  и своих  членах и  влагалищах.  Которые
некоторые  из присутствующих тут  же использовали для  услады. И  возможного
продолжения рода.
     - Да,  -  задумчиво прокомментировал Мовшович, сдергивая Жука с  некоей
дамы  -  сожжение будет  посильнее  супер-йохимбе...  Странно, почему  чужие
страдания  так  возбуждают... Очевидно, каждый  присутствующий радуется, что
его  миновала  чаша  сия.  И  до  приближения  ее  нужно  как  можно  полнее
восопльзоваться всеми благами жизни. Так как рано или воздно к губам каждого
будет поднесена чаша.  У каждого она будет  своя.  И никому не дано миновать
ее.  Только  одни  пьют  из  нее  с  честью, а  другим приходится вливать ее
насильно.  Первые  достойно  готовятся  к этому событию. А  вторые стараются
увильнуть. Забывая, что каждая чаша идет от Господа...
     Мовшович  не  слышал,  что говорит громко. Что  к нему приближаются эти
самые  вторые.  Что  он  может  оказаться сюрпризом, не  указанным  в  афише
празднества. Ученики  окружили  Мовшовича. И  между ними  и толпой  возникла
невидимая стена. Которая помешала  возбужденным зрителям  вытащить Мовшовича
на   сцену.   Распять,   колесовать,   сжечь   и   четвертовать  незнакомца,
высказывающего мысли, не записанные в  книге. Не переваренные  книжниками. А
такие мысли  без  сомнения  подлежат  искоренению  при  помощи вышеописанных
средств. Как поступили с мыслями о множестве миров.
     18 И тут на плечо Мовшовича сел белый голубь. Он жадно открывал клювик.
Мовшович  напоил  его  слюной.  Голубь   посмотрел   на  Мовшовича  глазами,
заключающими  в  себе  время,   взлетел  и  сел  на  край  креста.  Который,
подстегиваемый  плетьми  легионеров,  тащил   на  себе  Иисус.  Приближалась
завершающая часть шоу.  Цуг-номер.  Гвоздь  программы,  написанный  в  афише
истории большими буквами.
     -  Смотрите, - сказал  Мовшович  ученикам,  -  в который  раз распинают
Христа.  В  который  раз  он  добровольно  идет  на  смертные  муки. Во  имя
завтрашнего спасения этих невежественных  людей, живущих в сегодня. Не знают
того, что  рано или  поздно,  здесь или там, каждый  из них будет  распят на
кресте  собственной  совести.  Каждый  из  них,  их  потомки   в  четвертом,
семнадцатом, пятьсот двадцать шестом поколении будет в муках вспоминать этот
день. Здесь или там. И тысячи тысяч других дней. Когда они убивали  сами или
посылали на смерть  детей Господних. Придет и мой час принять от них смерть.
И если Иисус  смертью  своей спас  других, то я смертью своей верну человеку
способность  творения  Святым  Духом.  Заложенную  в человека  Господом.  Да
святится имя Его, да не пребудет слава Его...
     С  креста  взлетел все  тот же  голубь,  застыл в  воздухе  перед лицом
Мовшовича, трепеща крыльями. И в глазах его Мовшович прочитал:
     -  Истинно,  истинно  говоришь,  Мовшович.  Сын  мой.  Как  в  муках  я
сопровождаю  на крест сына моего Иисуса, так в муках я буду и с тобой. Когда
придет  время.  И буду  умирать вместе с  тобой.  Как умираю смертью каждого
моего творения. Человека, животного, бабочки и цветка.  Умираю и возрождаюсь
вновь. Ибо Дух Святой, Дух творения, который трепещет крыльями  перед твоими
глазами, вечен. Творим мною, творит меня,  творит все  живое в мирах. Творит
самои миры. Я Святым Духом многажды  преобразовывал хаос. И Книга Бытия была
написана не однажды.  И будет еще писаться множество раз. Потому что  каждый
из вас обладает даром вторения. И этот дар бесконечен. Как бесконечен Я. Как
бесконечен Дух Святой. Как бесконечно само творение...
     Меж тем,  Иисус,  наконец, доволок  свой крест  до Голгофы.  Доволок  и
бессильно опустился на помост. Рядом с дырой, вырытой для основания  креста.
Колени  его дрожали  от  усталости, руки  тряслись.  Из-под тернового  венца
стекали капли крови, скатывались  вдоль  носа,  задерживались в уголках губ,
падали  на  грудь  и   застревали  в  редких   волосах.  Волосы  слиплись  в
бесформенные  комки  и,  очевидно,   страшно  чесались.  Потому   что  Иисус
периодически скреб  руками грудь. И сгустки  крови собирались под сломанными
ногтями.
     В правительственной  ложе  один бесконечно  мыл  руки  под  бесконечной
струей  воды,  льющейся из бесконечности. Другой  бесконечно  набивал трубку
папиросным табаком. Бесконечно раскуривал, бесконечно курил, не затягиваясь.
Третий  постоянно облизывался, прокусывая  себе  нижнюю губу. Чтобы  ощутить
вкус  хотя  бы собственной  крови. Четвертый,  перебирая  четки,  скорбел  о
предстоящем распятии.  Убеждая себя,  что Иисуса необходимо  распять.  Чтобы
потом во имя его распинать, сжигать, закапывать живьем в землю других. Чтобы
смертью одного оправдать смерти других.
     Тут курящий случайно затянулся, и закашлялся.  И этот кашель был принят
как знак начала казни.
     Цани, слуги сцены, в разноцветных балахонах опрокинули Иисуса на крест,
взяли молотки и стали выбирать гвозди. Нужно было отобрать  наиболее длинные
и  чистые.  Чтобы  у  Иисуса  часом  не  произошло  заражения крови.  И  тут
обнаружилось, что  сволочь-подрядчик, обслуживающий  все  распятия в Римской
империи  вообще и в Иудее, в частности, поставили  гвозди, хоть и чистые, но
короткие. Так что руки и стопы пробить они могли. Но войти в дерево у них не
получалось. Поэтому Иисусу привязали руки к поперечной перекладине креста. А
гвозди  вбили  в ладони, чтобы  они символически  коснулись  дерева  креста.
Стопы, также пробитые гвоздями, разместили на маленькой  поперечной дощечке.
Голени  перебили молотками. Чтобы у них  не было опоры. И привязанные  руки,
пробитые гвоздями, не могли получить облегчения.
     На соседних  крестах на скорую  руку распяли двух разбойников. А  может
быть, и не разбойников. Может быть,  просто случайных  людей.  Потому что по
канону Иисус должен быть распят обязательно в компании.
     Палило  Солнце,  в толпе шастали разносчики воды, орудовали карманники.
Зрители заключали пари на время смерти Иисуса. Кипела обычная для его казней
жизнь.
     И только Мовшович с  учениками  стояли  на коленях. И  молили  Господа,
чтобы Он побыстрее закончил крестные муки  Сына Своего. И Бог внял  молитвам
Мовшовича и учеников.  С  безоблачного неба сверкнула молния, ударила в тело
Иисуса.  И  он со словами "Иду к Тебе,  Отче"  обмяк на  веревках.  А молния
небесная, отразившись от тела Христова, коснулась  плеча  Мовшовича,  слегка
царапнув   его.  И  вот   уже  на  плече  Мовшовича  снова  сидел  голубь  и
требовательно смотрел на него.
     19 И услышал Мовшович слова Господа:
     - Иди дальше, сын мой. Продолжи дела другого Сына моего. Который принес
себя  в жертву ради спасения человека. Твое время  тоже придет. От тебя тоже
потребуется  жертва.  Ради  спасения  дара  творения.  И  это будет  третий,
завершающий Завет  между мной и людьми. Первый  Завет ради спасения  народа.
Второй Завет - ради спасения человека. Третий Завет - ради спасения Духа.
     Потом   некий   Иосиф  снял   Иисуса  с   креста.   Правда,   один   из
правительственной  ложи настаивал,  чтобы Иисус висел  на  кресте,  пока  не
сгниет.  В назидание  диссидентам. Другой  хотел его  сожрать.  Но  третий и
четвертый настояли, чтобы Христа сняли. Третий - для постоянного подновления
христианства. Четвертый - чтобы освободить место для предстоящих казней. Так
что  тело  Иисуса отнесли  в пещеру, положили в могилу  и  завалили каменной
плитой. А у пещеры поставили охрану из  римских воинов. Чтобы тело Иисуса не
было выкрадено и подвергнуто осквернению со стороны правоверного люда.
     Всю  субботу  Мовшович  с  учениками  оплакивали  смерть  Иисуса.  А  в
воскресенье отправились к пещере. Они проходили мимо виноградарей, и один из
виноградарей спросил:
     - Что ищете живого среди мертвых?..
     И  Мовшович узнал  в нем Иисуса. Воскресшего. И  все ученики поверили в
воскресение Иисуса.  Кроме Раввина. Тогда Иисус предложил ему вложить пальцы
в  свои  раны.  И  Раввин уверовал.  И тут же был  окрещен  Францисканцем  в
христианство. И у Раввина на груди рядом с могиндовидом повис крест. Крест -
в  память  об  одном  замученном еврее. Могиндовид - в  память  о  миллионах
замученных евреях. Причем впоследствие наблюдалась  странная вещь. Поскольку
крест  и  могиндовид   висели  на  одной  цепочке,  то  наверху  попеременно
оказывались то крест, то могиндовид.  И в зависимости от этого Раввин ощущал
себя  то евреем, то христианином. С одной стороны  это было удобно.  Так как
Раввин отдыхал два раза в неделю. В субботу,  согласно законам иудаизма. И в
воскресенье, согласно законам христианства. С другой стороны, это  вносило в
него смуту. Как  объяснил Мовшович, человек, носящий в  себе  две истины, не
владеет ни одной. Для  него,  в зависимости от  случайных событий дважды два
может  быть и  четыре и  пять, и шестнадцать.  И сто двадцать семь в третьей
степени. И такой человек обречен мучиться в поисках единственной истины.
     - А впрочем, - философски добавил Мовшович, - единственная истина, ради
которой  живет  человек,  это  -  поиск  истины.  Поэтому  гуляй  субботу  и
воскресенье. Тем самым ты, с одной  стороны, чтишь Закон Бога-Отца. С другой
- чтишь память Бога-Сына...
     (Возможно,  именно  поэтому  во  многих  странах  мира  с недавних  пор
существует  пятидневная  рабочая  неделя.  Так  мы  думаем.  И  нет  никаких
оснований искать для пятидневки другую, более логичную, причину.)
     Короче,  Мовшович  со всеми учениками узрели воскресшего  Иисуса. И тут
Мовшовича  ожидало  потрясение.  В  беседе  с  Иисусом,   смутно  помнящаяся
Мовшовичу  Книга Бытия приобрела  совсем другое  содержание. Оказывается, по
версии нового  Иисуса праотцем всех евреев был не Авраам. А  некий Мовшович.
Который неведомо откуда появился в земле Ханаанской. Сын его  Исаак был убит
в  медуусобице.  И  продолжателем  рода  стал  другой  сын,  бедуин  Измаил.
Рожденный Мовшовичем от рабыни  по имени  Агарь Измаил, в свою очередь родил
Иакова и Исава. От чернокожей рабыни по имени Суламифь. Исав  продал  Иакову
право  первородства за  чечевичную похлебку. Иаков от двух своих  жен, Лии и
Рахили родил двенадцать  сыновей.  Двенадцать основателей  колен израилевых.
Потом  были   египетское   рабство,  исход,   Моисей,   Давид.  От  которого
впоследствии и произошел Иисус.
     Мовшович был потрясен.  Он и не  мог себе  представить,  что в приступе
белой горячки изменил  истоки. Но  не менее  он был  потрясен  тем,  что все
вернулось  в  известную ему  колею.  И понял всю мудрость  Господа, который,
несмотря  на все искажения прошлого, ведет человека  к единственному верному
настоящему.
     - А где похоронены праотцы твои, Иисус? - спросил Мовшович.
     -  И твои  - тоже, - мягко  поправил  Иисус.  -  А  лежат они в  пещере
Махпела. На поле  Ефрона,  сына Цохара,  Хоттеянина.  Которое  против Мамре.
Сейчас там город Хеврон. Иди туда и поклонись праху праотцев твоих. И получи
от  них  силу, чтобы продолжить начатый  мной путь. Иди,  брат,  -  закончил
Иисус.
     20 По дороге в  Хеврон  Прокаженный,  Насморочный  и  Здоровый зателяли
схоластический спор о путях человечества в будущем. Первый говорил об одном,
Второй  -  о  другом.  Третий -  о третьем.  Остальные  ученики, вмешавшись,
предложили  свои варианты.  Бессмысленный  спор разгорался.  И теоретические
разногласия превратились в практический мордобой. Причем было непонятно, кто
кого бьет. И за что. Книжники  клевали носами всех и постреливали соплями  в
разные стороны. Трижды  изменивший  молотил  своих  бывших  судей.  Владелец
бесплодной смоковницы  бил Прокаженного.  Тот бил  Насморочного. Насморочный
бил Здорового. Жук и Каменный Папа  молотили всех. Воспользовавшись умением,
полученным в детстве, юности  и  взрослости на улицах Москвы. В  общем, было
достаточно весело и непрофессионально.
     А когда все  несколько  притомились,  Мовшович  остановил  измочаленных
учеников и рассказал им следующую притчу:
     - У отца было три сына.  И как это  ни странно, ни один  из  них не был
дураком.  Итак, старший сын пошел  на запад и вернулся с востока.  Он  хотел
посмотреть свет.
     Средний сын пошел на север и вернулся с юга. Он хотел посмотреть свет.
     А младший сын остался дома. Возделывать свой хлеб.
     Первые  два принесли в дом рассказы  о хлебах, которые они ели  в своих
странствиях. С запада на восток. И с севера на юг. Но  эти рассказы не могли
заменить живой хлеб. Который вырастил младший сын.
     Какой  смысл извлечете вы  из этой притчи? - спросил Мовшович утирающих
кровищу учеников. Те тупо смотрели  на Мовшовича, так  как  смысл притчи был
очевиден.   Для  них.  Но,  заметим  мы,  "очевидное"  -  термин  не  всегда
утверждающий. Это знал Мовшович. Но не знали ученики.
     - Так вот, - продолжил Мовшович,  - одному человеку свойственно идти на
запад. Чтобы вернуться с востока. Второму - на север. Чтобы вернуться с юга.
А третьему - выращивать хлеб.  И все три брата для их отца  -  сыновья.  Вне
зависимости  от  того,  кто куда  пошел.  Кто откуда  вернулся.  И  кто  что
вырастил.  Поэтому говорю вам. Любите детей  ваших.  Потому  что  они - дети
ваши. Любите детей братьев ваших. Потому что и они  - ваши дети. Любите всех
деей. Потому что  они  - дети  Господа.  И  нет  среди  детей  разницы перед
Господом. Куда бы они  не  пошли.  Откуда бы они не вернулись. Чтобы  они не
делали. И всех любит Господь. И вы  любите друг друга. Потому что вы -  дети
Господа.  И  не  хуя  мордовать  друг  дру