л, обескровленный  до конца.  Кроме сгустков крови, оставшихся на
губах. Да и те скоро высохли, потрескались, превратились в пыль. И улетели в
Геену вместе с душой легионера.
     А  тот  легионер,   который   пил  вино,  побледнел   тоже.  Но  не  от
обескровливания. А  от того, что его кровь внезапно  потеряла свой цвет. Она
стала  не  красной, не желтой,  не черной,  ни  еще какой. Она просто  стала
никакой. А если в жилах человека течет никакая кровь, то и он никакой. Нет у
него чувств,  нет желаний,  ни  даже  вожделений.  А есть  только  тоска  по
утерявшей цвет крови. И очевидно, эта тоска так  заполнила легионера, что он
отбросил кубок, поднял бесцветные руки.  И с безысходным  криком  "О, боги!"
сделал шаг в пылающую бездну. И смешался с пеплом сжигаемой веками падали.
     А  отброшенный им кубок попал в висок изгоя  и бросил его туда же.  Где
вечный огонь и вечный стон.
     А вокруг стоял народ  израилев, туристы,  деловые люди. Кто  рыдал, кто
рвал на себе волосы, кто смеялся...
     - Учитель, -  плача,  спросил  Мовшовича Крещеный Раввин, -  что будет,
Учитель.  Нет  скрижалей Завета,  нет заповедей  Господних.  А  значит,  нет
ничего. Что будет, учитель?..
     Недолго молчал Мовшович.
     - Сынок, -  мягко  сказал он Крещеному Раввину,  -  ничего не  исчезло.
Заповеди Господни, принесенные в мир Моисеем, не только в камне. Они во всем
мире. Они  в  каждом человеке,  в котором  живет Господь. И  который живет в
Господе.  Скрижали,  это  только каменные узелки  на память.  Чтобы  Дьявол,
пытающийся  жить в человеке,  не вытеснил из  него Господа.  Но ты прав. Без
памяти нет ничего. Скрижали вернутся со временем. А пока.
     И  Мовшович сделал шаг  с обрыва.  Медленно он  шел по  языкам пламени,
вырывающегося из Геены.  Все  более и более погружауясь в нее, пока не исчез
совсем.
     - Жертва, жертва... - прошелестело по народу Израилеву.
     - Жертва, жертва... - содрогнулось в рядах римских легионеров.
     - Жертва, жертва... - замирающим шепотом застыло в губах учеников.
     И когда безысходность и восторг  захлестнули  всех и вся, на  Иерусалим
обрушились потоки воды. Может,  минуту,  может,  две, а может,  и три минуты
продолжался ливень. А когда он также мгновенно, как и начался, стих, на краю
Геены стоял Мовшович.  Толпа смолкла.  Мовшович заглянул сначала в бездну. А
потом поднял глаза к небу. Загремел  гром. Один раз, второй третий... Десять
раз гремел гром. И десять раз звучал голос:
     - Да не будет у тебя других богов перед лицом Моим!
     - Не делай себе кумира!
     - Не произноси имени Господа Бога твоего напрасно!
     - Помни день субботний, чтобы святить его!
     - Почитай отца твоего и мать твою!
     - Не убивай!
     - Не прелюбодействуй!
     - Не кради!
     - Не произноси ложного свидетельства!
     - Не желай ничего, что у ближнего твоего!
     И   когда  голос   лзамолчал,  возликовал   народ  израилев,   смущенно
успокоились легионеры, стали разбредаться туристы. Обняли Мовшовича ученики.
     - Придет время, -  сказал  Мовшович,  - и  восстанет  из обломков Храм,
вернутся  в  него  скрижали. И  возрадуется со  всем миром  народ  израилев.
Частица  мира, избранная Господом  для служения  Ему.  Пока другие народы не
проникнутся Святым Духом. До конца.
     30 А Мовшович вместе с учениками пошел дальше на север. Через Самарию в
Галилею. Где проповедовал  Он. А  население  Иерусалима осталось у  развалин
Храма, у  остатков  стены,  молиться, плакать  и ждать. Когда явится Мессия,
чтобы восстановить Храм. Как воздвиг его Соломон, сын Давидов.
     И вот ученики пришли  в Его  город. Нет смысла описывать Капернаум. Кто
там был, его видел. А кто не был, все равно ничего не почувствует. Как бы мы
его  ни описывали. Потому  что трудно описать насыщенность какого-либо места
Им. Его  благодатью,  Освященность  Его  словом,  Его  присутствием.  Скажем
только, Капернаум встретил Мовшовича жуткой суетой. Погоняемой другой суетой
в  сторону  еще  большей суеты. Экскешн, экскешн, экскешн...  Стаи туристов,
стремящиеся в один день сожрать всю духовную пищу. Запихать ее в себя, через
глаза,  нос,  рот,  уши.  Чтобы  также в один  день  извергнуть  ее в другой
экскешн,  экскешн,  экскешн...  Ибо  питаться нужно  каждый  день.  Питаться
медленно, неторопливо, ощущая  вкус  языком,  мозгом, сердцем.  Ибо  наскоро
схваченная  духовная пища не удерживается в человеке  надолго. И Извергается
из него нравственной блевотиной.
     Среди  насыщающихся   бродили  немногочисленные   проповедники.  Смутно
помнящие рассказы о Нем. Скармливая туристам трупы чужих воспоминаний...
     Наши остановились  в,  на первый  взгляд, брошенной  хижине.  Где  были
только  стены,  крыша  и каменный пол. Кое-как угнездившись на полу, путники
стали было засыпать, как в,  освещнном ночью, проеме двери показался силуэт.
Силуэт качался, как маятник, ограниченный в качании рамками дверного проема.
Причем этот  силуэт  густо  ругался  на  красивом,  отнюдь  не литературном,
русском языке.
     - Юрик! Седой! - узнал силуэта  по родным напевам Жук. -  Ты же умер от
цирроза.
     -  Ты,  бля, между  прочим,  тоже  умер,  - резонно ответил  качающийся
силуэт,  -  только,  бля, от  алкогольного психоза.  И  вот  мы встретились.
.......! Твою! Мать! - добавил он с искренним дружеским наслаждением.
     Мовшович  и Каменный Папа,  очарованные звуками родной речи,  встали  с
пола и обняли вкачнувшийся в дом циррозированный силуэт.
     Силуэт  неловко расцеловал их пахнувшими местным  портвейном  губами  и
рухнул на пол.  Потом закашлялся, обдавая  окружающих сгустками крови. Потом
помочился  в  гол,  глянул  на  поблескивающую   в   лунном   свете  мочу  и
удовлетвоернно заметил:
     - Опять, бля, кровь...
     - Что, - сочувственно спросил Каменный Папа, - опять цирроз?..
     - А как же, - убежденно проговорил Юрик Седой, - кто в прошлой жизни от
цирроза умер, тот в промежуточной жизни с циррозом и воскреснет.
     - Ничего, ничего, - засуетились Жук и Каменный Папа, -  Гришка: учитель
то есть, тебя исцелит. У него это запросто...
     -  Меня  сам доктор  медицинских  наук  Абрам  Исаакович Кац из  Второй
Градской не мог исцелить, - гордо отвечал Седой.
     - Сравнил! - всплеснул  руками  Жук. -  Там  - доктор, а  здесь - Гриша
Мовшович! Целитель, Божьей милостью! Гриша, Учитель, исцели Седого. А то что
же, покойник без мучений даже портвейна выпить не может...
     -  Это -  точно, - понурился Седой. - Вот уже шестой раз умираю, шестой
раз  воскресаю и каждый раз ссу  кровью. Печень, бля...  не  то слово... во,
пощупай...
     Мовшович притронулся  к правому  боку  Седого.  Из-под  ребер  выпирала
брусчатка Красной площади. В ответ  на  прикосновение Седой опять  помочился
кровью. Мовшович посмотрел сквозь  крышу на небо, услышал тихое воркованье и
легкий  голубиный топот.  Затем  он  протянул  внезапно  потеплевшую  руку к
брусчатке. И на  глазах учеников брусчатка стала исчезать, и через несколько
минут живот  Седого стал абсолютно  симметричным. Он  недоверчиво  глянул на
правое  подреберье,  помял  его, а  потом  контрольно  помочился  в  плошку.
Внимательно посмотрел на мочу и произвел анализ.
     - Чистый портвейн! - констатировал он, - и ни капли крови...
     Дабы удостовериться  в  истинности исцеления,  плошку пустили по кругу.
Все ученики, подтвердили, что  да, в моче Седого  содержится чистый портвейн
без  малейшей примеси  крови.  Мулла  подтвердил  сей  факт  со слов  других
учеников. Потому что вера запрещала ему пить вино. Тем более нацеженного  из
члена неверного.
     Тогда  ученики  упали на колени и возблагодарили Мовшовича за  чудесное
исцеление Седого. Тот тоже встал на колени, поцеловал край одежды  Мовшовича
и сказал с удовлетворением:
     -  Спасибо тебе, Гриша.  Учитель,  то есть. Наконец-то  я избавился  от
этого проклятого цирроза. И теперь умру, наверное, от алкогольного психоза.
     И в подтверждение своих слов тут же выбросился  из окна. И, несмотря на
то,  что  окно  находилось  в  нескольких  сантиметрах  от  земли,  разбился
насмерть. Выскочившие ученики, несмотря на темноту, обнаружили на его  губах
удовлетворенную улыбку.
     - Возможно,  вскорости, -  задумчиво сказал Мовшович,  -в его очередной
жизни мне придется исцелять его от алкогольного психоза... Но, скорее всего,
он воскреснет здоровым...
     -  Воскреси  его, Учитель,  -  робко  попросили Жук и  Каменный  Папа -
хороший мужик...
     - Зачем? - вопросом ответил Мовшович, -  тому, кто ушел с радостью, мое
воскресение не нужно. О нем позаботится Господь. Ибо именно Ему Седой вручил
свою дальнейшую судьбу... Так что, покончим с этим вопросом...
     И все замолчали и стали укладываться спать.
     31  Поутру  они  проснулись,  предали земле тело достигшего своей мечты
Седого, и как-то все разом захотели есть. Бывший Насморочный несколько нагло
потребовал от Мовшовича хлебов и рыб.  На что  Мовшович посоветовал  в  поте
лица добыть  хлеб  и  в  том  же  поте  рыб.  Как  завещал Господь  Адаму  и
последующим поколениям.
     Тогда Насморочный встал в позу и продекламировал:
     - Птицы небесные не жнут, не сеют, а пропитание имеют! - и гордый своим
знанием, сел  в стороне на камень. Как бы не требуя ответа. Как бы  посрамив
Мовшовича. Как бы вынуждая его из нихуя сотворить  хлеба и рыб. Мовшович же,
не говоря ни слова, подошел к  Насморочному, взял  за шиворот и подбросил  в
воздух. Тот шлепнулся на камень, на котором сидел. И во второй раз подбросил
Мовшович бывшего Насморочного. И в третий. И каждый раз Насморочный ударялся
о камень. После третьего раза Мовшович, отряхнув руки, спросил:
     - Понял?
     - Не-а, - честно ответил ушибленный Насморочный.
     - А вы, - обратился Мовшович к остальным ученикам.
     Те с дружным энтузиазмом отрицательно замотали головами.
     -  Так  вот, - заговорил  Мовшович, - птицы небесные, действительно  не
занимаются сельскохозяйственными работами, а пропитание имеют. Но вы, я имею
ввиду тебя,  - ткнул он  Пальцем в ушибленного,  -  забыли, что птицы целыми
днями летают!  Чтобы добыть  себе червяка насущного.  Долбают  клювами  кору
деревьев,  чтобы выковырять личинку для  своих птенцов.  И не  думают  о дне
завтрашнем. Потому что не умеют думать. И это такой же труд для птицы. Как и
для человека добывание хлеба насущного в поте лица. А что касается пота лица
у птиц, то его просто не видно. Потому что лицо у птицы покрыто перьями. Так
что,  если  кто  из вас  не  хочет  потеть,  пусть сначала научится  ЛЕТАТЬ.
Поэтому, друзья мои, пошли на берег моря, наловим рыб и часть их обменяем на
базаре на хлеб.
     Сказно  - сделано.  В  течение  часа  в  водах Галилейского  моря  было
наловлено достаточно рыб. Чтобы часть их обменять на базаре на хлеб и легкое
вино, Которое не опьяняет, а утоляет жажду телесную и возбуждают духовную. И
ученики  сели  вокруг Мовшовича, дабы  утолить эту  самую духовную жажду.  И
только  Мовшович  приступил  к  учению, как к  ним  подошел  мелкий  римский
начальник  с  четырьмя  вертухаями  и  потребовал  удостоверения   личности.
Удостоверения  не  в  смысле  документов,  а  в  смысле  того,  чтобы каждый
удостоверил каждого.  Когда  же  ученики с  трудом  для понимания начальника
удостоверили друг друга. А потом указали на Мовшовича, назвав его Равви  или
Учителем, мелкий римский  начальник  поскреб шлем, глубокомысленно посмотрел
на висящий на груди крест, потеребил его и сказал:
     - Слышали...  Это  ты говорил  в Вефиле  слова,  протворечающие  словам
Господа нашего Иисуса Христа?..
     -  Сын мой - отвечал Мовшович, -  ни слова против слов  Господа  нашего
Иисуса я не сказал. Господь наш Иисус учил одними словами Предвечного. Я учу
другими. Но и те, и другие исходят от Отца нашего. Предвечного, Премудрого и
Всеблагого. И нет между ними противоречия.
     - Кто  может  засвидетельствовать  истинность  твоих  слов?  Кто  может
засвидетельствовать их  истинность в  последней  инстанции? - спросил мелкий
римский начальник.
     - Господь наш и я, - отвечал Мовшович.
     - Этого - мало, - сказал мелкий римский начальник.
     - Между прочим, это - не мои  слова,  а Иисуса, - вспомнил  Мовшович, -
Святой Благовествование от Апостола Иоанна. Читал?..
     - Неграмотные  мы,  батюшка, - отставив копье,  сказал  мелкий  римский
начальник.
     -  Есть  у кого-нибудь Новый Завет? - обратился Мовшович к  собравшейся
толпе.  И  вмиг  к  нему  протянулись  затрепанные  книжечки  на арамейском,
греческом, русском, английском и прочих языках.
     - Читай!  - протянул  онодну  из  них мелкому римскому начальнику.  Тот
неуверенно   взял   книжицу   и  вдруг  уверенно   стал   декламировать   на
старонорвежском:
     -  Дух  дышит, где хочет, и голос его слышишь,  откуда  приходит и куда
уходит, так бывает со всяким, рожденным от Духа...
     - Вот  видишь, - нравоучительно заметил  Мовшович, - для рожденнного от
Духа нет ничего невозможного...
     - Равви! - заорал мелкий римский начальник на фарси, даже не подозревая
о существовании оного, - верую в Отца, верую в Сына, верую в тебя!..
     - И мелкий римский начальник стал целовать края хламиды Мовшовича.
     - Остынь, - поднял его Мовшович, -  не персонифицируй меня с Мессией. Я
-  человек, посланный Господом только для того, чтобы открыть человекам, что
они - человеки. Что каждый из них - частица Божья. Владеющая даром творения.
Если  и  не  сейас,  то -  потом. Если  Сын Господень  жертвой своей подарил
человеку  новое  качество,  качество  спасения   и   жизнь   вечную.   То  я
просто-напросто сообщаю человеку о заложенных в него Господом возможностях в
жизни вечной. В жизни после спасения.
     -  Но как  же?! -  в  исступлении  кричал  мелкий римский начальник  на
кельтском наречии. - Ты дал мне то, чего во мне не было и быть не могло! Это
- чудо! А чудо доступно только Мессии и его апостолам!..
     - Хм, -  усмехнулся  Мовшович,  -  нет  никаких чудес.  Все в этом мире
естественно.  И  нет  ничего сверхъестественного.  Существует  воздух, чтобы
дышать. Существует вода, чтобы пить. Существует хлеб, чтобы есть.  Все это -
творение Божье! И исцеление больных,  и мгновенное  обучение, и  накормление
пятью хлебами пяти  тысяч - такое же творение Божье. А не чудо. Я пришел вам
сказать, что - человек,  частица Божья, и принести вам Его  слово о творении
человеком.
     И в подтверждение слов Мовшовича засветились  одежды  его.  И  лицо его
наполнилось светом. А вокруг головы распостранилось сияние.
     32 В восторге  смотрели жители Капернаума на преображение  Мовшовича. И
вдруг  увидели,  что  вокруг головы  каждого  появилось пусть и  слабое,  но
сияние. И  каждый из  них сквозь собственный свет увидел бесконечность пути,
по которому предстоит идти каждому. Сегодня,  завтра, вовеки  веков.  И в их
земном  скончании.  И хоть  неисповедимы  пути Господни,  но вряд ли Господь
проложил их только для себя.  Считать Господа столь расточительным несколько
расточительно. Это очень удобное оправдание, чтобы  не идти. Чтобы не искать
те пути, по которым прошел Господь. Указывая этим путь и тебе.
     И упали все на колени, и слезы умиления потекли из их голаз, и вознесли
они молитву Господу. Который через Мовшовича  открыл им путь  к  творению  И
вместе  со всеми  стояли на коленях Мовшович и  учениками. И вместе со всеми
молились Господу. Только Францисканец оставался на ногах.
     - А ты что не молишься? - спросил его Мовшович.
     - Видишь  ли, Равви, - заменжевался Францисканец,  -Господь  наш  Иисус
сказал:  "Ты  же, когда молишься, войди в свой  дом, закрой за собой дверь и
молись  там.  Ибо  о чем  просишь тайно, Господь Воздаст тебе  явно". Нет ли
противоречия между словами Иисуса  и твоей молитвой?.. Прости меня, Равви, я
просто спрашиваю...
     - Нет, сынок, никакого противоречия здесь нет. Если  тебе очень хочется
есть, ты ешь.  Не выбирая  между рестораном,  харчевней или чайханой. Ты ешь
там,  где застал  тебя  голод.  А желание  молиться  бывает  сильнее чувства
голода.  И  потом,  Иисус  говорил  о тайной  молитве,  предназначенной  для
Господа. А не для людей. Коей  молятся фарисеи. В набожности  своей возвышая
себя над другими людьми. А значит, и  над  самим  Богом. А это, мил-человек,
гордыня.  Наша же молитва несет  в себе  гордость. Гордость за ощущение себя
творением Господа. Его малой частицей. А потом, - добавил Мовшович, - где ты
видишь свой дом?..
     И Францисканец тут же рухнул  на колени и вместе со всеми  вознес слова
благодарности Господу.
     Пока они благодарили  Господа, невдалеке  от них  стоял Некий человек и
терпеливо ждал  конца.  Но  так  как конца благодарности  не  было видно  и,
добавим мы, не было слышно, то Некий  человек  приблизился  и дотронулся  до
плеча ближнего ученика. Коим оказался бывший Владелец бесплодной смоковницы.
     - Что тебе, человек, благодарю тебя, Господи, почему отвлекаешь меня да
святится имя Твое, какая нужда привела тебя к нам, помилуй меня, Господи...
     - Видишь ли, святой человек, сказал Некий, - у нашего тысячника заболел
слуга...
     - Вызовите доктора, прости меня, Господи, что вынуждают отвлекаться  от
общения с тобой... Доктора, доктора, я сказал...
     - Слуга и есть доктор, - сказал Некий.
     Эта беседа прервала благодарение остальных учеников.
     - В чем дело? - спросил Мовшович.
     - Видишь  ли, равви, - отвечал бывший Владелец бесплодной смоковницы, -
у тысячника заболел слуга. И этот слуга - доктор. Во, смеху...
     - А то, врачей лечить не надо? - обратно спросил Мовшович.
     -  Пусть  сам себя лечит. Врачу - исцелися  сам! -  и расхохотался  над
придуманным им афоризмом.
     Мовшович поднялся с колен.
     - А ты кто будешь? - обратился он к Некоему человеку.
     - Посланец к тебе,  Равви, - признав в Мовшовиче  учителя, сказал некий
человек, -  прослышав о  тебе, тысячник приказал звать тебя.  А если сам  не
пойдешь, привест  исилой.  - И Некий  человек указал  на  стоящую  невдалеке
шеренгу солдат.
     - Это интересно, - поднял брови Мовшович, - а если я не подчинюсь?..
     - Власти надо подчиняться!  - важно-почтительно  сказал Некий. - Всякая
власть от Бога.
     - Кто сказал?
     - Апостол Павел.  В "Послании  к римлянам",  -  со  скрытым  торжеством
постравления сказал посланец.
     - Я преклоняюсь перед мудростью Святого Апостола. Действительно, всякая
власть -  от  Бога.  Но  и дождь тоже от  Бога. Однако, при  дожде  мы  либо
укрываемся от  него,  либо раскрываем зонтик. А  потом, напомни, где  он это
сказал?
     - В "Послании к римлянам"...
     - Вот видишь, парень, "к римлянам"... А я не римлянин. Так что, извини,
я  не  подчинюсь тебе,  Не подчинюсь  силе  власти.  И власти силы. Я  пойду
добровольно. Понял разницу?
     - Нет, - честно ответил посланец,  - но мне важно, чтобы ты пошел.  Что
бы доктор был исцелен.
     -  О!  - многозначительно поднял палец Мовшович. - А говоришь,  что  не
понял... Ты  понял главное. Чтобы человек  был исцелен. А кто он: при власти
или без нее не имеет никакого значения. Указывай дорогу...
     33 И Мовшович с учениками, ведомый посланцем, пошли к дворцу тысячника,
который  (дворец) стоял  на берегу моря. Посланец провел их  по  бесконечной
анфиладе комнат, террас, прочих волюмниев  и ввел их в залу. Где в роскошном
кресле,  белой  тоге  и венком  на голове  сидел  тысячник.  Около его  ног,
связанный по рукам  и  ногам корчился  больной. Периодически он собирался  с
силами и харкал в удерживающих его слуг.
     - Бесы, - сказал Крещеный Раввин.
     - Бесы, - сказал Мулла.
     - Бесы, - сказал Францисканец.
     - Бесы, - сказали бывшие  Прокаженный и Насморочный, Здоровый, Владелец
бесплодной смоковницы, Трижды Изменивший и оба-два Книжника.
     - Свихнулся, - подтвердили Жук и Каменный Папа.
     - Я знаю, что надо делать! - воскликнул Францисканец.