зное количество и
разной  тяжести.  Хотя кто возьмет на себя  смелость взвесить тяжесть греха.
Грех - он и есть грех. И только Господь можетоценить его. И наверное ученики
еще  долго  бы  маялись в  раздумье, но тут вскинулся  трижды  Изменивший  и
торжественно сказал:
     - Мы согрешили, братие. Но предварительным покаянием искупили грехи. И,
если понадобится, покаемся  еще  и снимем с себя вновь совершаемый грех. Но,
как   верно   заметил  мой  мусульманский  собрат,  мы  совершим  величайшее
благодеяние  для всех путников, совершающих паломничество в  священный город
Хеврон. Если избавим их от  соблазна. Поэтому я  не  вижу проблем в  побитии
камнями блудницы. И сим  своим грехом,  который мы, впрочем, потом  отмолим,
избавим  от греха тех, кто пройдет за  нами.  С Богом, братие! - и поднял  с
земли камень...
     Следуя  верности  известным  нам фактам и  не  желая  в  угоду  будущим
поколениям приукрашивать их,  мы вынуждены описать  то, что  произошло после
того, как трижды Изменивший поднял с земли камень.
     Подняв  его,  он  прицелился и бросил в затянутое  бычьим пузырем окно.
Пузырь, спружинив, отбросил камень, который попал в морду Крещеного Раввина.
И пустил ему из носа кновь. Усмотрев в этом козни блудницы, Крещеный Раввин,
схватил  свалившийся  с  морды камень,  втянул  в себя кровавые сопли, ногой
распахнул дверь  хижины  и  метнул  камень  в  сторону ложа.  Где  Елизавета
отдыхала от коллективного траха. Метнул, но не попал. Тогда, взъярившись, он
подхватил камень,  поднял над  собой и, снова втянув  в себя кровь,  опустил
камень на голову Елизаветы. Раздался вопль. И тогда ученики, до сего момента
стоявшие   в   нерешительности,   подстегнутые  воплем,   как   львы   бичом
дрессировщика, рванули в хижину. Они теснились в дверях, мешая друг другу. В
то  время  как  Крещеный  Раввин наносил  удар за  ударом.  Наконец,  камни,
обрамлявшие  дверной  проем, рухнули, и  ученики ворвались внутрь. Подхватив
камни от разрушенной двери.  И на  Елизавету  обрушился  град  комней. Глаза
учеников  горели,  изо  ртов  текла  слюна.  Раздавалось  натужное  сопенье,
прерываемое торжествующим рыком от каждого удачного попадания.
     Это  же удивительно приятно присвоить себе волю Божью и воплотить  ее в
действие.  Это  же  удивительно  приятно  перенести  гнев  Божий  (если   от
существует на самом  деле)  со  своих  грехов на чужие. Это  же  удивительно
приятно (и легко!) уничтожить грешника. Вместо того, чтобы избыть грех...
     Через весьма краткое время на ложе лежал дымящийся свежей кровью  комок
мышц, сухожилий, раздробленных костей и слипшихся окровавленных волос.
     А Мовшович по-прежнему сидел на камне  и прутиком продолжал рисовать на
песке какие-то непонятные фигуры.
     Забрызганные кровью ученики, тяжело дыша,  подошли  к нему и опустились
на колени.
     - Благослови нас, Равви, мы избавили землю от части грехов.
     - И,  -  добавил  Жук,  стряхивая с себя  кусочки  мозга  Елизаветы,  -
очистили для других паломников путь в священный город Хеврон.
     25  Мовшович  прутиком  стер с песка  непонятные  рисунки  и поднял  на
учеников грустные, грустные глаза. Это была и вековечная еврейская грусть, и
мечтательная  кратковременная  грусть  русского,  и безбрежная как Ледовитый
океан грусть чукчи, и непонятная ему  самому  грусть  американца... Потом он
встал, отошел немного в  сторону  и  обломком  камня стал рыть в  песке яму.
Когда  ученики  попытались  ему  помочь,  в  неведомом  им  рытье,  Мовшович
остановил  их. Когда  яма была вырыта, Мовшович  вошел в  хижину и  стал  по
кускам  выносить  некогда цельное  тело  Елизаветы. Он вынес перебитые руки,
разорванное чрево, разможженные  ноги, расплющенный череп.  Аккуратно собрал
брызги  мозга,  отованные  груди и молча сложил  все это  в  яму.  Затем  он
разобрал хижину по камням и завалил ими яму с ошметками блудницы.
     Ученики  пытались  было  помочь Мовшовичу таскать  камни,  но  какая-то
тяжесть втиснула их колени в песок,  и не  было  никаких сил оторвать их.  И
только тогда, когда  рядом  с бывшей хижиной вырос  каменный холмик, ученики
смогли встать с колен.
     - Что ты сделал, Равви? - спросил бывший Прокаженный.
     - Зачем ты похоронил блудницу? - спросил бывший Насморочный.
     - Ты поощрил грех? - спросил Здоровый.
     - Я что-то не понимаю, - сказал Францисканец.
     - Ты уравнял падаль с людьми, - сказал Владелец бесплодной смоковницы.
     -  Во всех верах блуд  - страшный  грех,  - укоризненно  заметил Трижды
Изменивший.
     - Аллах вряд ли поймет тебя! - уверенно произнес Мулла.
     -  Ты принял  грех блудницы.  Часть  его  на тебе, -  гневно  выплеснул
Крещенный Раввин.
     И только Жук и Каменный Папа, которые в своей ущербной московской жизни
видели много убитых и изувеченных блядей.  Которых они в  пьяной злобе  сами
увечили  и  забивали, ощущали  какую-то неуверенность.  В  той  жизни  самую
последнюю блядь хоронили, говорили на ее могиле красивые  слова и устраивали
посильные  поминки.  Во  время  которых  увечили и забивали  других  блядей.
Поэтому они и не задавали вопросов.
     Мовшович некоторое время помолчал, а потом начал как бы издалека:
     26 - Вот шли мы в священный город Хеврон. Чтобы преклонить колени перед
могилами праотцев наших. До нас шли в Хеврон люди. И будут идти после нас. С
разными мыслями шли они,  с разными целями, с разными грехами. Среди которых
был и  грех  похоти. И вот по  пути  они встречали  хижину с блудницей. Одни
проходили  мимо, другие останавливались и удовлетворяли свою  похоть.  И тем
самым как бы  освобождались от греха. И как бы очищенные приходили в Хеврон.
Они были покойны и  открыты Господу.  И вожделели только Его. Вы  уничтожили
блудницу, которая своим существованием снимала греховное вожделение. Которая
своим  существованием давала паломникам  иллюзию избавления от  греха. Таким
образом она одна несла в себе грех ради избавления от греха многих.
     Вправе ли вы были  снимать  с  нее крест  греха? Это был ее грех, а  не
источник ваших грехов. Ваш грех - порождение дьявола. Который не вне вас,  а
внутри. И избавиться от грехов вообще можно только изжив грех внутри себя. А
для этого надобна молитва.  О коей я  вам уже говорил: "Господи, люби  меня,
как  я люблю тебя,  Господи".  Вы забыли или не поняли вторую часть молитвы.
Любовь к Господу - любовь ко  всем Его созданиям. В том  числе, к блудницам,
ворам,  убийцам. Ибо  и они -  дети  Господа.  И в них, как  и в  вас  сидит
смущающий всех Дьявол. Мыслью о Боге,  данной мноюд вам молитвой, уничтожьте
Дьявола  в себе. Не изгоните, а уничтожьте. Словом помогите ближнему  своему
уничтожить  Дьявола.  И, конечно же, покаянием. Только  помните, покаяния не
могут быть бесконечны. Покаяние несет облегчение. Но не даст вам спасения от
греха. Потому что память о совершенном грехе будет с  вами и в вечной жизни.
И чем больше грехов, тем тяжелее память.
     - Но, Равви, -  утирая слезы концом веревки,  сказал Францисканец, - не
терзай нас. Христос смертью своей искупил наши грехи.
     -  Нет,  милые вы  мои, -  отвечал Мовшович,  - Христос  смертою  своей
заплатил только часть  цены  за ваше спасение. Он оплатил тольк  первородный
грех. Это только первоначальный  взнос.  Остальную цену нужно платить самим.
Или не платить. Свобода воли, родные, свобода воли...
     Всем  дано  воскресение.  Но перед смертью и  после  нее каждый сам над
собой  будет  творить Страшный Суд. Перед  лицом  своим,  перед  Лицом  Отца
нашего, перед лицом Сына Его, перед  лицом Святого Духа. Невозможно лукавить
в краткости смерти. И тем более невозможно луквить в вечности будущей жизни.
Не будет геены  огненной, не будет  ада, не будет Сатаны. Вне вас.  В вечной
жизни геена огненная, ад и Сатана будут в вас самих. Причем, у каждого свои.
И  только  покаяние делом  и  словом, которое  становится  делом,  приблизит
спасение.  И покаяние  это должно идти не от страха перед Богом, а от страха
перед самим собой. И от любви к Богу и его творениям...
     В оцепении слушали ученики слова Мовшовича. Перед их душами открывались
вечные внутренние  муки, вечные отрадания, вечное ощущение  совершенного ими
греха.
     - Сделай что-нибудь,  Равви! -  взмолились они  хором. -  Избавь нас от
муки  завтрашней. И муки сегодняшней.  Сотри  из  нашей  памяти, то, что  мы
сделали. Верни нам относительный покой. Верни нас на несколько часов  назад.
Умоляем!.. - И ученики забились в песке у ног Мовшовича.
     Тусклым  взглядом   обвел  Мовшович  корчившихся  от  нестерпимой  муки
учеников. А  потом  поднял  глаза к  небу. В небе,  белом  от  жары,  висело
озверелое  Солнце. Внезапно Солнце как бы вздрогнуло  в  испуге,  белое небо
вокруг  него потемнело,  стало  стягиваться  в постепенно  темнеющее  пятно,
сгущалось, внутри него началось какое-то клубление. И через несколько секунд
безумное  Солнце скрылось  в  черной туче. Внезапно  в  ее  центре вспыхнуло
пламя, как агония умирающего Солнца. Или рождение нового. Пламя вытянулось в
ломаную линию,  заскользило к  земле и  ударилось в правое  плечо Мовшовича.
Ослепленные ученики в ужасе упали мордами в  песок.  Когда же ужас прошел, и
они  смогли  открыть  глаза,  на  правом плече Мовшовича сидел белый голубь.
Потом голубь  взлетел и растаял в мгновенно просветлевшем небе. Все на время
успокоилось.  Лишь  в  и без того раскаленном  Солнце  вспыхнула  еще  более
ослепительная точка.
     Старое полусгорбленное тело Мовшовича выпрямилось. Дряблая висящая кожа
стала наполняться подобием  мышц,  морщины  старости  на лице превратились в
складки  мудрости  и  силы.  В  поблекших от  лет  глазах  завертелись искры
пламени.  Мовшович утвердился на  окрепших ногах, и его глаза, увеличившиеся
до размеров Вселенной, устремились к могиле блудницы Елизаветы из Натании.
     И  вот уже камни на невзрачном кургане стали расползаться. Потом начали
громоздиться  один на другой и уже  упорядоченном виде. И рядом с дорогой  в
священный  город Хеврон  выросла  знакомая  ученикам и  приходившим  до  них
путникам хижина. Но она была пуста. Великая блудница, точнее ее растерзанное
тело лежало, полуприкрытое песками Иудейской пустыни.
     Мовшович вытянул руки к  могиле. Из  глаз  выплеснулось подобие  языков
пламени.  Песок  фонтаном  взметнулся  вверх  и,  оплавленный,  упал  вокруг
образовавшейся  ямы. На  дне которой лежали  перемешанные  с  песком  клочья
Елизаветы из Натнии.
     И снова в глазах Мовшовича появились отблески пламени. Стали срастаться
переломанные   кости.  Их  стали  оплетать  обрывки  сухожилий.  Куски  мяса
прилепились к ним. Кровь, впитавшаяся в стены и дно могилы потекла в ожившие
артерии.  Расколотый  череп  вернулся  на  свое  место, покраснели  губы, во
впадниах открылись  некогда вытекшие  глаза,  Елизавета села в  своей бывшей
могиле.
     Взметнулись  вверх  руки  учеников,  бессвязные  вопли  славили  Равви,
Господа и Святого Духа.
     А руки  Мовшовича  опустились,  усталость согнула плечи, съела  подобие
бицепсов,  истончила  икры. Жесткие черные волосы на  груди побелели,  стали
реже.  И  Мовшович  стал  все  тем же  старым Мовшовичем.  Каким и  был  все
последние годы жизни в том мире. И последние - в этой. И это говорило о том,
что до Царства Божьего он еще не добрался. Хотя миг Творения и коснулся его.
И свидетельством того была живая блудница, сидящая в своей могиле.
     Не  успел Мовшович  утвердиться в этой мысли, не успели пролиться слезы
радости  учеников при виде воскресшей Елизаветы,  как лицо ее  исказилось. И
снова началось насилие учеников над дней. Хотя они в нем и не участвовали. И
вновь  взлетели  камни,   вновь   затрещали  кости  под  ударами.  Вновь  из
разодранных сосудов  хлестнула кровь.  И холм камней  из разрушенной  жижины
снова вырос на дороге в священный город Хеврон.
     И снова ученики согнулись под тяжестью совершенного ими греха.
     27 - Такие дела, - проговорил Мовшович,  - видно  вам суждено ходить  с
этим. И  мне  - тоже. Как учителю  вашему. Как  не  вмешавшемуся  свидетелю.
Видно,  каждый из  нас будет жить с ощущением греха. И это  правильно.  Если
память о грехе будет постоянно исчезать и терзать ваши души, то грехи людей,
живущих  на этой  земле, будут  множиться. Заполнят все пространство.  И  не
останется  места для блага.  Ибо место  блага  заполнят множащиеся грехи.  И
только память о свершенном грехе удержит от свершения новых...
     - Накажи нас, учитель, только избавь от памяти. Суди нас самым страшным
судом. Только избавь от памяти!..
     - Нет, - сказал  Мовшович, - боюсь, что Господь не дал мне права судить
вас.  Или  еще  кого-нибудь. Себя и только себя может  судить  Человек перед
лицом  Господа.  И вы, в этом мире, сами будете  судить  себя. Каждый  - сам
себя.  Каждый  из  вас - всадник  на  вороном коне. И мера  в  руке его. Для
каждого из нас. Возможно, это и есть Суд Божий. Здесь. А не там. Ибо  каждый
из  вас  - частица Божья. Созданная  по  образу  и подобию Его. И его образ,
заключенный в кажом из  вас,  будет  судить заключенное в каждом из  вас Его
подобие... А впрочем, - подумав, завершил свою речь Мовшович,  - может быть,
я и ошибаюсь... А теперь пошли...
     И Мовшович повернул в  сторону Хеврона. И  тяжелым спотыкающимся  шагом
пошел по каменистой дороге.  И таким же шагом, неся на себе непомерный груз,
побрели ученики.
     Дорога слегка шла на подъем. И с каждым шагом  ученики шли все тяжелее.
И когда они дошли  до  места,  где  подъем сменялся  спуском,  что-то  вдруг
щелкнуло в их головах. Они разом остановились на вершинке и разом оглянулись
назад. И  там, в  назади,  мерцала  хижина  блудницы. И  сама она стояла  на
пороге. И смотрела в душу каждого ученика.
     -  Пошли,  - приказал  Мовшович. И  скоро  вершинка  скрыла видение.  И
невозможно  было  понять  ученикам:  то ли  это  -  память  о  грехе.  То ли
бесконечное  милосердие  Божье,  воскресившее  Елизавету.   Что  давало   им
некоторую надежду. Надежду, что грех их, несмотря на слова Мовшовича, исчез.
И не будет у них необходимости судить самих  себя. Ибо, как нам кажется, нет
ничего страшнее для человека, чем суд  над самим  собой.  Ибо  никаким судом
ничего  уже  нельзя  изменить. И  память  останется  самым  тяжким и  вечным
приговором.
     28 И вот они, раздавленные  и пустые, пришли в священный город  Хеврон.
Древнюю столицу Израиля. В пещеру Махпела. Где были похоронены сам Мовшович,
сын его Исаак, сокращенно Костик, его внук Иаков и их жены. Все это не очень
соответствовало  Первой  книге  Моисеевой,  которую  Мовшович проглядывал  в
другой жизни. Но вполне отвечало событиям,  происшедшим с ним в период белой
"белой горячки". Ученики распростерлись перед могилами праотцев.  А Мовшович
встал перед своей собственной. На крышке которой было написано на праиврите:
"Григорий Мовшович и жена его, Ксения".
     И говорил Мовшович со своей женой Ксенией, собственноручно сожженной им
в  большом  погребальном  костре.  Вместе  с  сыном его Исааком, сокращенно,
Костиком... И  в то же самое время жившей  в оставленной Мовшовичем  Москве.
Вместе  с детьми  своими и его,  Костиком и  Вовой.  Которых он  добровольно
оставил, уйдя к Господу.
     - Плохо тебе, Гриша, - говорила ему жена его Ксения из далеких времен и
пространств.  - Уйдя,  ты оставил у нас свою любовь к нам, конкретным людям,
самым близким в той твоей жизни. Ты поступил, как поступил. Навсегда оставил
нас  без себя.  Здесь.  И себя - без нас.  Там. Очевидно, так подсказал тебе
твой Бог. И ты сам  выбрал.  Это не  последняя  твоя смерть, Гришенька. Тебе
предстоит короткий путь к новой смерти. И бесконечно длинный к  новой жизни.
Очевидно, так предназначил тебе твой Бог.  Возможно, своей новой смертью  ты
откроешь дорогу к новой жизни. Где мы, возможно, встретимся. Иди, Гришенька,
-  говорила жена  Ксения из  двух  таких разных прошлых, - мы помним и любим
тебя. Хотя, мягко говоря, ты был не самым лучшим мужем  и отцом. Иди, смерть
и жизнь ждут тебя. Господь с тобою...
     Ксения помолчала, а потом добавила:
     - С детьми все  в порядке. Костик пишет  и даже публикуется. Вова завел
свой бизнес и новую собаку. Кокер-спаниэля. Зовут Бондом. Но  как ты гулял с
его первой собакой, так с Бондом  гуляет Галка. А впрочем, ты  ее не знаешь.
Он  встретил ее уже после  тебя.  Мама твоя ничего. Только  у  нее постоянно
кружится голова. Денежек на жизнь пока  хватает.  А я очень скучаю  по тебе,
Гришенька. Чтобы у нас  раньше не  было. Но что  делать. Ты сам сделал  свой
выбор. Я на тебя не в обиде. Хотя в доме без тебя пустовато...
     И голос Ксении окончательно затих.
     Тяжко было Мовшовичу. Темная и  светлая дали внезапно  открылись  перед
ним.  Во  всей  своей  ужасающей  и  прекрасной  полноте.  Страх  и  надежда
перемешались в нем. Схватились в жуткой борьбе. И глядя на могилы жены своей
Ксении,  сына  своего Исаака,  сокращенно  Костика  и  внука своего  Иакова,
которого он никогда не видел, Мовшович сделал свой выбор.
     - Да не минует меня чаша сия. В руки твои отдаю себя, Господи. Вместе с
тобой пройду я  свой  путь до  конца. И начну  все с начала. Благодарю тебя,
Господи, что  ты дал мне выбор.  Как дал его Адаму,  показав  дерево добра и
зла. Куда  идти мне,  Господи?  Подскажи.  А  что делать  с  твоей  помощью,
попытаюсь определить сам...
     И услышал голос Господа:
     - Иди в Капернаум. Там другой мой сын  творил чудеса. Доказывая, что Он
- мой сын. Иди и ты. Ты уже убедился, что Я дал тебе силу чуда. И твое право
пользоваться ею. Или нет. Иди и выбирай, Мовшович. Но я всегда буду с тобой,
Мовшович. Иди, сын мой...
     - Иду, Мовшович, - ответил Мовшович  и  встал  с колен.  Потом он, кого
пинками, кого словом, вывел учеников из молитвенного экстаза. А затем  и  из
пещеры Махпела.
     29  И  вот двенадцать  учеников во главе  с  Мовшовичем, утерев слезы и
сопли, таща за собой  связь времен, пошли на север, в Капернаум. Его  город.
Город,  где  Он уплатил подать на храм. Город, где  жили Симон-Кифа и Андрей
Первозванный. Город, где Он исцелил тещу Симона,  лежащую в  горячке. Город,
где он избавил Матфея  от заботы о казне римского императора. Капернаум, где
Он  много чего говорил, много  чего пророчествовал.  Много  чего совершил  к
вящей славе Господней.
     Шли    они   по   дороге.    Им    встречались   стада   коз,   ведомые
меланхоличноразвязными бедуинами. Бредущие в  Хеврон  паломники. Их обгоняли
автобусы  с туристами.  Периодически встречались сопровождаемые  легионерами
колесницы с чиновниками по особым поручениям. И  в чем заключались эти самые
поручения, зачастую было неизвестно даже самим чиновникам. Пекло раскаленное
небо, вяленая на солнце пустыня, казалось, не имела конца. И когда распухшие
от жажды язык учеников не помещались во рту и обдирали небо, Господь посылал
им  ключ с водой. Которого в пустыне не могло быть по определению. Ибо, если
кого  Господь  отправил  в путь,  то Он  сделает  все,  чтобы этот  путь был
пройден. Волей пославшего Господа и волей идущего.
     И вот по пути в Капернаум, они опять пришли в Иерусалим.
     Это  произошло в тот самый день, когда  римляне начали  разрушать Храм.
Когда  рушились стены, растаскивались драгоценности, разливались по каменным
мостовым благовония. И два осла тащили в Геену ковчег Завета. На краю обрыва
два здоровенных легионера подняли скрижали и  швырнули их в смрадную горящую
бездну. Потом  один  стал пить  вино из услужливо  поданного каким-то изгоем
кубка. А второй зализывал пораненный каменным краем мизинец праваой руки. Но
сколько бы он ни лизал, кровь не  останавливалась. А наоборот  струилась все
больше  и больше.  Она  стекала  по  волосатой руке, белоснежной тунике,  не
задерживалась на блестящих поножах и,  перевалив через рубцы сандалий, шипя,
сворачивалась в жаркой пыли. И вместе с кровью уходила жизнь из легионера. И
вот он  упа