гу как-то тянуть лямку в этой малопривлекательной жизни, только если  у
меня не будет ни сердца, ни воображения - одни  лишь  мысли  о  работе.  В
юности у меня была бурная фантазия,  я  зачитывалась  Китсом  и,  конечно,
Киплингом и в каждом мужчине с  хорошей  осанкой  видела  Стрикленд-саиба.
Многие стенографистки так всю жизнь и живут в  мире  вымысла.  Замученные,
несчастные,  они  мечтают  о  муже  и  детях,  а  шифры  картотек   только
затуманивают им мозги. Ну, а я хочу  добиться  успеха.  Поэтому  я  должна
работать, и хорошо соображать, и быть пунктуальной, и знать факты. Никаким
фантазиям я не позволяю отвлекать себя от  работы.  Я  могу  с  абсолютной
точностью сказать,  сколько  футов  и  дюймов  в  канализационной  системе
Цветущих Холмов. И я запрещаю себе умиляться при виде голубей,  когда  они
прилетают  и  воркуют  на  моем  подоконнике.  Думаю,  что  ни  при  каких
обстоятельствах я уже не способна быть чувствительной. Возможно, я сделала
ошибку. Но я в этом не уверена. Мой отец  был  преисполнен  самых  высоких
чувств, особенно когда приходил домой пьяный. Как бы там ни было, я такая,
как есть. Не женщина, а деловая женщина.
   - Жаль!
   Он проводил ее домой. По ее просьбе они возвращались пешком,  шагая  по
зимней слякоти. Они прошли мимо ребенка, который плакал, сидя на ступеньке
третьеразрядной закусочной.
   Бейтс заметил, что какое-то  мгновение  Эмили  смотрела  на  ребенка  с
материнским волнением, потом ускорила шаг.
   "Я уже не сержусь на нее. Но если бы даже мне и захотелось снова с  ней
встретиться, я бы этого не сделал. В  ней  нет  ничего  человеческого",  -
размышлял Бейтс.
   На Семьдесят четвертой улице, у дверей ее дома -  чопорного  дома,  где
сдают меблированные комнаты, - Бейтс, стараясь  как-нибудь  подостойнее  с
ней попрощаться, вдруг выпалил:
   - Не очень-то  увлекайтесь  этим  молодым  человеком  в  очках.  Пускай
подождет, пока вы лучше узнаете нью-йоркцев. Ваш мистер  Симмонс  приятный
малый, но пустой.
   - Откуда вам известно, что я знаю мистера Симмонса? - изумилась она.  -
Откуда вам известно его имя?
   Бейтс в первый раз застал ее врасплох; и это позволило ему укрыться  за
вполне достойным ответом:
   - Я наблюдателен. Спокойной  ночи.  Будет  у  вас  превосходное  место,
можете не беспокоиться.
   Пройдя два дома, он украдкой  оглянулся.  Она,  должно  быть,  вошла  в
подъезд, даже не посмотрев ему вслед.
   Хотя Бейтс говорил себе: "Я рад, что  этот  вечер  уже  позади",  -  он
бросился со всех ног в Йельский клуб. Там он допросил  поочередно  пятерых
знакомых, не могут ли они  порекомендовать  куда-нибудь  молодую  женщину,
которая, утверждал  он  (не  имея  на  то  никаких  оснований),  прекрасно
печатает  на  машинке,  быстро  стенографирует,  умеет  по  всем  правилам
подшивать копии документов и даже способна, в случае надобности, разыскать
их потом и так очаровывает клиентов, что они готовы вручить деньги еще  до
появления агента по продаже.
   По этому же поводу он звонил по телефону своему  приятелю,  живущему  в
пригороде. Ему пришлось некоторое время сидеть в душной телефонной будке и
кричать: "Нет, нет, нет! Я вызываю Пелем, а не Чатам!" А когда  он  лег  в
кровать и  уже  было  задремал,  ему  неожиданно  пришла  в  голову  такая
волнующая мысль, что сон как рукой сняло. Он встал, закрыл окна, дрожа  от
холода, влез в халат, потом сел,  неизящно  задрав  ноги  на  радиатор,  и
закурил сигарету. Почему бы не предоставить Эмили место в своей конторе?
   Он нехотя отказался от этой мысли.  Его  контора  недостаточно  велика,
чтобы дать ей возможность выдвинуться. И Эмили - мисс Парди - скорее всего
не согласится. Он с горечью потушил сигарету о  радиатор,  открыл  окна  и
снова забрался в кровать. Он пришел в  ярость,  обнаружив,  что,  пока  он
предавался размышлениям, кровать успела остыть. Под  одеялом  образовались
ледяные, арктические зоны.
   - Бр-р-р, - поежился Бейтс.
   Наутро он помахал Эмили рукой, но не очень приветливо, и  она  ответила
ему  довольно  небрежно.  В  семнадцать   минут   двенадцатого,   позвонив
предварительно раз пять по телефону, Бейтс нашел наконец для нее место. Он
снял трубку и назвал ее номер.
   - С вами говорит мистер Бейтс из здания напротив.
   Он вскочил с места, подошел к окну, натянув до предела зеленый шнур,  и
увидел Эмили, которая разговаривала по телефону.
   Бейтс улыбнулся, но продолжал говорить суровым тоном:
   -  Если  вы  обратитесь  в   Промышленно-Бытовой   Синдикат   -   новое
издательское объединение - и спросите мистера Хайдена, Хай-де-на из отдела
рекламы, он позаботится о том, чтобы вам  предоставили  место.  Учреждение
крупное. Очень перспективно. Со временем  сможете  возглавить  целый  штат
машинисток, и, возможно, представится случай  попробовать  силы  в  отделе
рекламы. Сошлитесь на меня. Э-э-э...
   Она бросила  взгляд  на  его  окно,  увидела  его,  вздрогнула.  Бейтса
захлестнула горячая волна нежности.
   Но голос Эмили звучал безучастно, когда она ответила:
   - Вы очень любезны.
   Бейтс оборвал разговор решительным:
   - Желаю удачи!
   Он прошествовал к своему столу.  Весь  этот  день  он  разговаривал  со
своими подчиненными чрезвычайно мягко и нерешительно.
   - Верно, у старика умер какой-нибудь приятель, -  сказал  регистраторше
бухгалтер Крэкинз. - На нем лица нет. Он малый с душой, наш Бейтси.
   Через неделю Эмили исчезла из конторы напротив. Она не позвонила, чтобы
попрощаться.   Спустя   месяц   Бейтс   случайно   встретил   Хайдена   из
Промышленно-Бытового Синдиката, и тот сообщил:
   -  Эта  мисс  Парди,  которую  вы  мне  прислали,  -   чистое   золото.
Внимательная, толковая. Я поручил ей вести переписку. Она далеко пойдет.
   Вот и все. Бейтс остался один. Он больше не  видел  ее  лица  из  своей
двенадцатиэтажной  башни,  не   получал   больше   вечернего   прощального
благословения.



   6

   Бейтс говорил себе, что она высокомерна, что она неинтересна,  что  она
ему не нравится. Он вынужден был признать, что контора потеряла  для  него
всю свою волнующую романтику, и он устал от всех контор на  свете.  Однако
упорно считал,  что  Эмили  тут  ни  при  чем.  Он  сам  придумал  все  ее
очарование.
   Как он ни внушал себе это - каждый раз, когда он  смотрел  в  окно  или
сидел за письменным столом, сгорая  от  желания  посмотреть  в  окно,  его
охватывало болезненное ощущение пустоты, похожее на тоску по  дому.  Когда
ему случалось поздно засидеться в конторе, он  часто  поднимал  голову  со
смутным чувством, что ему чего-то  недостает.  Дом  напротив  стал  просто
домом напротив. Никого он не  видел  в  нем,  кроме  обыкновенных  рабочих
муравьев, погруженных в будничную конторскую работу. Даже мистер Симмонс в
эстетских очках не  вызывал  в  нем  теперь  воодушевляющего  гнева.  Зато
преемницу Эмили Бейтс просто ненавидел.  У  нее  была  идиотская  жеманная
улыбка и прическа, как воронье гнездо.
   Наступил март, улицы потемнели от пыли. Бейтс опять поплелся к  Кристин
Пэриш. Очутившись среди приветливых ваз с нарциссами, сафьяновых кресел  и
тисненых безделушек ручной работы, украшающих письменный стол в библиотеке
Пэришей, он как-то стряхнул с себя апатию, готовую поглотить  его,  словно
густой туман. Бейтс размышлял о  том,  что  у  Кристин  он  всегда  найдет
сочувствие, а Эмили - это всего лишь  эгоистическое  подобие  мужчины.  Но
Кристин раздражала его. Она была уклончива. Она журчала:
   - О,  наверно,  так  интересно  осматривать  трамваи  в  этих  забавных
городках!
   Забавные городки! Хм! Разве не благодаря  им  в  Нью-Йорке  жизнь  бьет
ключом? У Кристин вялый ум. Да и кожа ее мягких, атласных рук  тоже  скоро
увянет, а его привлекает свежесть и душевная ясность.
   Когда Бейтс брел домой, все тот же туман, колыхаясь, заслонял  от  него
будущее. Что ждет его впереди? Одинокая холостяцкая жизнь?.. Болтаться  по
вечерам в клубе и упрашивать неоперившихся юнцов сыграть с  ним  партию  в
покер?
   Все  в  конторе  выводило  Бейтса  из  себя,  и  он  старался  там   не
задерживаться. Его не покоробило и  он  не  вознегодовал,  когда  невольно
подслушал,  как  Крэкинз  доверительно  сообщил  секретарше:  "У   старика
злокачественная брюзгливость. Мы будем настаивать на операции. Сколько  вы
можете на это пожертвовать, графиня? О! Мы чрезвычайно вам признательны".
   Как-то в пасмурный, сырой апрельский день, когда все идиоты Нью-Йорка и
окрестностей  словно  сговорились  звонить  ему  по  телефону,  Бейтс  был
особенно раздражен. Он помянул недобрым словом Александра  Грэхема  Белла.
Завод запрашивал, следует ли выполнить вне очереди заказ  Бенгора.  И  это
после того, как Бейтс раз шесть давал им разъяснения. Некий торговый агент
звонил  по  междугородному  телефону  и  требовал  от  Бейтса  сведений  о
театральных кассах  и  портновских  мастерских.  Телефонистка  коммутатора
ошиблась номером, и жирный голос с немецким  акцентом  задиристо  спросил:
"Этта што? Бутылочный завод? Што - ви мне не нужен! Повесьте трубку!"
   - А вы мне тем более не нужны, - огрызнулся Бейтс. Но от этого  ему  не
стало легче.
   - Тр-р-р! - заливался телефон.
   Бейтс не обращал внимания.
   - Тр-р-р! Р-р-р-р! Тр-р-р-р!
   - Да? - рявкнул Бейтс.
   - Мистер Бейтс?
   - Да?
   - Говорит Сара Парди.
   - Кто?
   - Ну... ну, Эмили! Боюсь, я не вовремя. Я не буду...
   - Погодите! Погоди-и-те! Ради всех святых!  Это,  правда,  вы?  Как  вы
поживаете? Как вы  поживаете?  Страшно  рад  слышать  ваш  голос!  Как  вы
поживаете? Мы так по вас соскучились.
   - Мы?
   - Ну я! Некому пожелать доброй ночи. Видел Хайдена, вы молодец. Страшно
рад. Как э-э... как?..
   - Мистер Бейтс, не пригласите ли вы меня пообедать? Все равно  на  этой
неделе или на следующей...
   - Сегодня! Согласны?
   - А вы ни с кем не уславливались?
   - Нет,  нет.  Собирался  обедать  один.  Я  очень  вас  прошу.  Давайте
встретимся... Вы не хотите пойти в "Бель Шик"?
   - А мы не  могли  бы  опять  пойти  в  "Гранд-Ройял"?  И,  если  можно,
пораньше, в половине седьмого.
   - Конечно. Я вас буду  ждать  в  вестибюле.  В  половине  седьмого.  До
свидания.
   Бейтс тянул слова, словно не желая с ними расставаться. Но она оборвала
разговор отрывистым телефонным "пока".
   Немного погодя Бейтс позвонил приятелю, с которым четыре дня тому назад
условился вместе пообедать. Лгал  он  неумело,  и  приятель  дал  ему  это
понять.
   Целых полчаса Бейтс был охвачен блаженной, идиотской радостью, но потом
в его  душу  вкралась  глумливая  мысль.  Она  угнездилась  там  и  ехидно
спрашивала Бейтса: "А может быть, мисс Парди просто угодно, чтобы я  нашел
ей другую работу?" Это несколько  охладило  его  пыл.  В  вестибюле  отеля
"Гранд-Ройял" он поздоровался с мисс Парди  скупым  кивком...  Она  пришла
ровно в половине седьмого. У  Кристин  Пэриш  минимальное  опоздание  было
двадцать минут.
   Они стали спускаться по винтовой лестнице в Флорентийский зал.
   - Где вы предпочитаете: внизу или на галерее?
   Она повернулась к нему.
   Она как будто совсем не изменилась. То же коричневое пальто, отделанное
искусственным мехом, которое Бейтс знал лучше любого  другого  одеяния  на
свете, тот же взгляд стороннего наблюдателя. Стоя  на  ступеньках,  нервно
теребя воротник пальто, она опустила глаза, потом умоляюще  посмотрела  на
Бейтса:
   - Вы не сочтете меня очень глупой, если я попрошу, чтобы мы сели за наш
прежний столик?.. Он... он приносит счастье.
   - Конечно. Так и сделаем.
   - Я потому и просила вас прийти  пораньше,  чтобы  столик  не  оказался
занятым. Мне нужен ваш совет в одном очень серьезном деле.
   - Серьезном?
   - О нет, ничего страшного. Но я как-то растерялась.
   Бейтс шел за ней, терзаясь неизвестностью. Их столик был  свободен.  Он
суетливо снял с нее пальто и отодвинул стул.
   Когда он  кончил  заказывать  обед,  ее  глаза  снова  стали  ясными  и
проницательными, и она сказала:
   - Пожалуйста, сделайте вид, что вы рассматриваете монограмму на  вилке,
хорошо?
   - Зачем?
   - Затем, что вы это делали в прошлый раз. Вы  вели  себя  восхитительно
нелепо. И были очень милы, когда старались не смутить незнакомую девушку.
   Он покорно взял в руки  вилку,  но  сразу  же  отбросил  ее  и  властно
спросил:
   - Почему вы растерялись?
   Ее рука на перилах балкона заметно дрожала. Она тихо ответила:
   - Я вдруг обнаружила, что я женщина.
   - Я не совсем...
   - Я хотела удержаться и не говорить вам, но не могу. Мне...  мне  очень
недостает  наших  вечерних  прощаний   и   наших   завтраков.   Я   хорошо
зарекомендовала себя в Промышленном Синдикате, но мне это  безразлично.  Я
думала, что совсем убила в себе всякую  чувствительность.  Я  ошиблась.  Я
размазня! Нет! Это неправда! Мне все равно. Я рада.
   Она залилась румянцем - будто розовая тень от бокала с вином  упала  на
белую скатерть - и единым духом проговорила:
   - Оказывается, мне наша наивная игра дороже  успеха.  Никто  теперь  не
улыбается мне в окне напротив. Там вывеска какого-то гаража, и я смотрю на
нее по вечерам, прежде чем уйти домой. О, я просто жалкая неудачница. Я не
могу больше бороться, одна, всегда одна.
   Он схватил ее за руки, словно не было вокруг ни официантов, ни публики.
Но она высвободила руки:
   - Не надо! Пожалуйста! Просто дайте мне выговориться. Я не знаю, радует
это меня или огорчает, но у  меня  нет  ни  капельки  здравого  смысла.  И
мужества нет! Все, что мне нужно... пожалуйста,  приглашайте  меня  раз  в
месяц обедать, на товарищеских началах...
   - О дорогая!
   - ...и иногда в театр! Тогда я не буду  чувствовать  себя  одинокой.  Я
смогу работать, и добьюсь успеха, и, может быть,  перестану...  Только  не
думайте, что я сверхженщина Бернарда Шоу, которая охотится  за  мужчинами.
Просто... Вы первый  человек  в  Нью-Йорке,  проявивший  ко  мне  доброту.
Пожалуйста, простите...
   - Эмили, не надо  быть  такой  смиренной!  Я  предпочел  бы,  чтобы  вы
заставили меня молить вас, как тогда. - У него перехватило дыхание,  и  он
замолчал. Потом спокойно произнес: - Эмили, будьте моей женой!
   - Нет.
   - Но вы сказали...
   - Я знаю. Мне вас очень недостает. Но вы просто меня жалеете. Поверьте,
я не из тех, кто ищет, на кого бы опереться. Я смогу  выстоять  и  одна...
почти одна. Вы очень деликатны и великодушны. Но я  просила  не  об  этом.
Просто время от времени продолжайте нашу игру.
   - Но, правда же, я этого хочу. Ужасно хочу!  Все  это  время  я  каждую
минуту думал о вас. Вы согласны выйти за меня замуж? Вот сейчас же?
   - Нет.


   - Когда-нибудь.
   - Не знаю... Месяц назад я бы своими руками убила девушку, которая  так
малодушна, что молит мужчину о дружбе. Я не  знала!  Я  ничего  не  знала!
Но... Нет! Нет!
   - Послушайте, Эмили, вы свободны? Вы разобрались в своих чувствах?  Вам
по-прежнему нравится мистер Симмонс?


   - Он у меня бывает.
   - Часто?
   - Да.
   - Вы ему отказали?
   - Да. Тогда я и обнаружила, что я женщина. Но не... не его!
   - Значит, моя! Моя! Подумайте, дорогая, невероятно, но город не убил  в
нас романтики. Мы все-таки нашли друг друга. Какой  сегодня  день?  Среда?
Слушайте. В четверг вы пойдете со мной в театр.
   - Хорошо.


   - В пятницу вы под каким-нибудь благовидным предлогом придете в контору
Цветущих Холмов и помашете мне рукой из окна, и моя контора  снова  станет
раем. Потом мы встретимся с вами и пойдем ужинать к моим друзьям Пэришам.
   - Хорошо.


   - В субботу мы вместе позавтракаем и отправимся прямо  в  Ван  Кортленд
парк, и я превращусь в деспота и сделаю вам предложение, и вы его примете.
   - Боюсь, что приму. Но остается воскресенье.  Что  мы  будем  делать  в
воскресенье?

   1919



    Синклер Льюис.
    Котенок и звезды

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - И.Бернштейн.
   Авт.сб. "Кингсблад, потомок королей. Рассказы". М., "Правда", 1989.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 12 July 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Жертвы на сегодняшний день исчисляются в три  тысячи  двести  девяносто
человек, и с каждой новой телеграммой из Сан-Колоквина цифра  эта  растет,
но пока еще не установлено, кто же был всему первопричиной:  кондуктор  ли
трамвайного  вагона  N_22,  или  миссис  Симми  Долсон  с  ее  толстокожим
эгоизмом, или же Уиллис  Стоудпорт,  который  погладил  рыжего  котенка  с
мутными молочными глазами.
   Поступок Уиллиса Стоудпорта был лицемерным. Уиллис целый день  гонял  в
салочки, вследствие чего был голоден и стремился заслужить  милость  своей
мамаши, демонстрируя хорошее отношение к  нашему  бессловесному  другу.  В
действительности он вовсе не  жаждал  хорошо  относиться  к  бессловесному
другу. Жаждал он коржиков. Отношение же  его  к  котенку,  которого  звали
Адольфус Джозефус Черномордик, было настолько неуважительным, что он потом
уволок его в кухню и там попробовал опытным  путем  установить,  можно  ли
утопить его в раковине, если посильнее отвернуть кран.
   Но таково  уж  удивительно  тонкое  равновесие  вещей  в  природе,  где
легчайший вздох спящего земного младенца оказывает воздействие на вращение
солнц на расстоянии в десять миллионов световых лет, что  ласка,  выпавшая
Адольфусу Джозефу Черномордику, положила  начало  целой  цепи  бедственных
событий, которые теперь до бесконечности,  будут  сказываться  на  судьбах
одной далекой звезды за другой. Смерть Наполеона на Святой Елене  побудила
двух-трех стариков почесать затылки и погрузиться в воспоминания.  Падение
Карфагена дало  дешевый  кирпич  строителям  нищих  лачуг.  Лицемерный  же
поступок Уиллиса Стоудпорта изменил ход истории.
   Миссис  Симми  Долсон  как  раз  была  с  визитом  у  матери  помянутой
космически зловещей фигуры по  имени  Уиллис  Стоудпорт,  впрочем,  вполне
обыкновенного белобрысого мальчишки,  проживающего  на  Среднем  Западе  в
городе Верноне по Скримминс-стрит.  Почтенные  матроны  обсудили  цены  на
масло, грехи новенькой кудрявой учительницы из  семнадцатой  школы  и  эти
дурацкие новомодные идеи насчет воспитания. Миссис Долсон прислушивалась к
проходящим трамваям, потому что Окдейлский трамвай  ходит  с  перерывом  в
восемнадцать минут и если она  пропустит  следующий,  то  не  успеет  дома
приготовить ужин. Но как раз в эту минуту,  когда  она,  услышав  трамвай,
схватилась за шляпку, в комнату бочком вошел  юный  Уиллис,  наклонился  и
погладил дремлющего Адольфуса Джозефуса Черномордика.
   Вонзая в голову шляпную булавку, миссис Долсон умильно простонала:
   - Боже, что за милый ребенок! Ну разве не прелесть?!
   Мамаша Уиллиса сразу забыла, что собиралась поговорить с ним о  пропаже
медной шишечки с крышки мучного  ларя.  Она  просияла  и  грудным  голосом
спросила своего отпрыска:
   - Ты любишь киску, детка?
   - Да, я люблю нашу киску; можно мне взять коржик?  -  поспешно  ввернул
юный Макиавелли, и Альдебаран,  алая  звезда,  затрепетал  в  предчувствии
беды.
   - Ну разве не прелесть? - повторила миссис Долсон, потом  спохватилась,
что трамвай не ждет, и вприпрыжку умчалась.
   Однако созерцание добродетели так задержало ее, что когда она  достигла
угла, Окдейлский трамвай уже тронулся и как  раз  проезжал  мимо.  Он  был
битком  набит  усталыми  конторщиками,  жаждущими  вырваться  на  волю   в
Вернонские пригороды, но миссис Симми  Долсон  принадлежала  к  тому  типу
толстых,  румяных  эгоистов,  которые  весь  город  заставят  томиться   в
ожидании, если им нужно купить конопли для любимой канарейки. Она отчаянно
замахала руками и притворилась, будто бежит во весь дух.
   Кондуктор вагона N_22 был добрый человек, отец семейства, он дал звонок
и остановил трамвай за полквартала от угла. Пренебрегая сердитым  рычанием
семидесяти пассажиров, он продержал там вагон, пока пыхтящая миссис Д