упрямый  гордый  генерал  с  его
закрученными к небу усами и с его твердой уверенностью  в  том,  что  один
кастилец  стоит  четырех  андалузцев  или   восьмерых   гринго,   надеялся
справиться без помощи своего августейшего господина.
   Только на пороге смерти он послал наконец королю шифрованную телеграмму
о том, что на доходы с Инес-Айленда рассчитывать не  приходится.  И  тогда
король понял, что не сможет выполнить обещаний, данных кое-кому из пэров и
министров; что красноречивейшие  из  его  сторонников  теперь  примкнут  к
республиканскому движению; что позлащенный, но  жидконогий  трон  в  любую
минуту может быть выбит из-под него ударом грубого рабочего башмака.
   Вот  как  получилось,  что  в  назначенный  час  отдаленнейшие   звезды
затрепетали под воздействием таинственной силы, исходившей  от  затерянной
песчинки под  названием  Земля;  той  силы,  которая  для  начала  играючи
передвинула все государственные границы и таможни на юге  Европы.  В  этот
час король в отчаянии призвал к себе последних  двух  министров  и  одного
иностранного эмиссара,  которым  еще  доверял,  и  со  своей  исторической
слабовольной улыбкой сказал:  "Господа,  это  конец.  Как  мне  поступить:
бежать или... или?.. Вы помните, моего кузена не дали похоронить даже  как
простое частное лицо".
   В этот час в нищей лачуге в негритянском квартале столицы Сан-Колоквина
умирал генерал Кореос-и-Дульче, друг музыкантов и ученых мужей, умирал  не
от смертельной болезни, а просто от неудачи, от холодного страха, а  также
от того, что считал себя больным воспалением легких.
   А за тысячу с лишним миль оттуда президент компании  "Южное  Цитрусовое
пароходство"   подписывал   собственную   отставку.   Его   старый   друг,
председатель правления, в который раз умолял его: "Но  ведь  это  означает
гибель компании, Бен! Мы без вас не вытянем".
   - Что делать, Билли, - вздохнул президент. - У меня больше нет сил. Вот
если бы мы нашли человека, который мог бы воплотить мои замыслы,  тогда  я
бы еще, быть может, выкарабкался и компания тоже.  Одурачили  нас  с  этим
Мак-Ги. Не потрать мы на него столько времени, мы  бы  еще  успели,  может
быть, подыскать нужного человека, который снял бы заботу с  моих  плеч,  и
тогда... Ну, да  что  там.  Через  три  месяца  меня  не  будет,  старина.
Сразимся-ка напоследок в безик.  У  меня  предчувствие,  что  сегодня  мне
сильно повезет.
   А полчаса спустя и за полконтинента оттуда Палмер Мак-Ги вышел из  дома
управляющего Малой Среднезападной железной дороги.  Он  шел  как  во  сне.
Управляющий ему сказал: "Не знаю, в чем дело,  милейший,  но  от  вас  уже
давно  нет  ровно  никакого  проку.  И  пьете  вы  чересчур.   Уезжайте-ка
куда-нибудь подальше и возьмите себя в руки".
   Мак-Ги дотащился до ближайшего телеграфа и сообщил компании "Буффало  и
Бангор", что принимает предложенную ему  должность  в  отделении  закупок.
Жалованье там было не меньше, чем он  получал  в  Верноне,  но  перспектив
никаких. После этого он пошел и выпил коктейль - четвертый за вечер.
   Нельзя с достоверностью сказать, в  тот  ли  самый  вечер  или  же  еще
накануне, цирюльник по фамилии Дискополос впервые ударил жену,  и  она  по
этому поводу заметила: "Прекрасно. В таком случае я от тебя ухожу". Соседи
говорят, что, хотя побил он ее  в  этот  день  впервые,  отношения  у  них
испортились уже давно. Утверждают, что неприятности у них начались с  того
вечера, когда мистер Дискополос пообещал  прийти  домой  к  ужину,  я  сам
явился только в половине второго ночи. Оказывается, это был день  рождения
его жены, о котором он совершенно забыл, а она, бедняга, приготовила целый
пир.
   Зато достоверно известно, что в тот же самый час в доме Стоудпортов  на
Скримминс-стрит царил покой и шуршали вечерние газеты.
   Уиллис мимоходом дернул  за  хвост  Адольфуса  Джозефуса  Черномордика,
теперь уже почти взрослого кота, и миссис Стоудпорт жалобно воскликнула:
   - Уилли, не трогай,  пожалуйста,  кошку!  Она  тебя  поцарапает,  и  ты
наберешься от нее блох и всякой мерзости. Подумать страшно,  каких  только
последствий не может быть, если возиться с животными...
   Мистер Стоудпорт, зевнув, вмешался:
   -  Да  оставь  ты,  ей-богу,  ребенка  в  покое.  Можно  подумать,  что
действительно произойдет что-то ужасное, оттого что он  погладит  котенка.
Уж не боишься ли ты,  что  он  подхватит  этих...  как  их?..  микробов  и
кого-нибудь потом заразит и по его милости заболеют еще несколько человек?
Ха-ха-ха! Или еще, чего доброго, окажется, что из-за него где-то  ограбили
банк? Ха-ха-ха! Ты уж лучше не давай, мамочка, воли своему  воображению...
о-о-хо-хо!
   Мистер Стоудпорт, зевая, выставил из гостиной  кота,  зевая,  завел  на
камине часы и, зевая, отправился наверх спать, посмеиваясь своей  мысли  о
мистическом влиянии, которое их Уиллис мог бы оказывать на  судьбы  людей,
живущих от него за пять-шесть кварталов.
   А в это самое мгновение в средневековом замке в пяти  тысячах  миль  от
Уиллиса  Стоудпорта  король  древнего  народа  сказал   со   вздохом   его
сиятельству достопочтенному графу Арденскому, кавалеру ордена Бани  высшей
степени и неофициальному представителю интересов британской короны:
   - Да, это сумерки богов. Горжусь, однако, тем, что даже в моем  падении
мне отчетливо виден таинственный перст судьбы.  Я  твердо  знаю,  что  мои
несчастья всего лишь звено в величественной цепи событий, начиная с...
   - ...с гибели тысяч людей и с потери миллионов фунтов в  Сан-Колоквине,
- задумчиво подхватил лорд Арден.
   - Нет, нет! Не с  этих  земных  мелочей.  Уже  много  лет  я  занимаюсь
астрологией. И мы с моим звездочетом определили, что несчастья мои и моего
бедного народа суть  лишь  последний  акт  космической  трагедии,  которая
началась  с  эзотерических  изменений  в  магнетизме   Азимеха,   холодной
девственной звезды. Что ж, во всяком случае,  утешительно  сознавать,  что
твои страдания порождены не какими-то пошлыми причинами, что  такова  была
воля задумчивых светил, повисших  над  черными  безднами  вечной  ночи,  и
что...
   - А-а-а! Ну, да. Конечно, конечно, - сказал граф Арденский.

   1919



    Синклер Льюис.
    Письмо королевы

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - А.Ширяева.
   Авт.сб. "Кингсблад, потомок королей. Рассказы". М., "Правда", 1989.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 12 July 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Доктор Селиг был авантюрист. Конечно,  подобная  мысль  никогда  бы  не
пришла вам  в  голову.  Это  был  любезный,  несколько  лысоватый  молодой
холостяк, преподаватель истории и экономики в  Эразмус-колледже,  где  ему
вменялось в обязанность, сидя на дурацком возвышении, ласково  уговаривать
пятьдесят юнцов и девиц, которые ничем не интересовались, кроме поцелуев и
закрытых автомобилей, увлечься до самозабвения законом убывающих прибылей.
   Но вечерами в своем чинном пансионе  он  курил  трубку,  что  считалось
непристойным под священной сенью колледжа, и отважно писал книгу,  которой
предстояло прославить его имя.
   Каждый человек пишет книгу, это всем известно. Но у Селига  книга  была
особенная. Глубокая. Судить о ее превосходных качествах можно было хотя бы
по тому, что, написанная всего на  три  четверти,  она  уже  имела  тысячу
пятьсот таких выразительных  сносок,  как,  например,  "см.  ВАОИИ,  VIII,
стр.234 и далее". Настоящая книга,  не  какая-нибудь  дешевка,  написанная
ради денег.
   Называлась она "Влияние американской дипломатии на внутреннюю  политику
Пан-Европы".
   По мнению Селига, "Пан-Европа"  звучало  более  красиво  и  учено,  чем
просто "Европа".
   Если бы доктор Селиг не руководствовался убеждением,  что  чем  труднее
произведение читается, тем оно лучше, - книга на самом деле могла бы  быть
интересной. Он открыл  мир,  полный  романтики  и  малоизвестный.  Подобно
путешественнику, набредшему в  пустыне  на  неведомый  оазис,  где  журчат
фонтаны, смеются девушки и шумит людный базар, он  нашел  среди  старинных
документов свидетельства о том, что  Франклин  в  своей  скромной  меховой
шапке был некогда донжуаном парижского общества, что Адаме боролся  против
намерения английского правительства признать  конфедерацию  Южных  штатов,
что Бенджамин Томпсон, янки из  Массачусетса,  был  в  1791  году  главным
советником при дворе в Баварии и носил титул графа Румфорда.
   Селига волновали эти люди, благодаря которым мир в  те  дни  восхищался
Америкой больше, чем в наше время.  Взволновала  его  и  история  сенатора
Райдера и даже вызвала легкий приступ не приличествующего ученому гнева.
   Ему, разумеется, было известно,  что  в  первое  президентство  Гровера
Кливленда Лафайет Райдер предотвратил войну между Америкой и Англией;  что
Райдер был в свое время государственным секретарем и послом в Париже,  где
его ум, манеры и остроумие снискали ему  всеобщее  внимание;  что,  будучи
членом сената, он породил и выпестовал закон Райдера -  Ханклина,  спасший
американские рынки пшеницы, и что его книги  "Перспективы  разоружения"  и
"Англо-американская империя" были  не  просто  отличной  пропагандой  идей
пацифизма,  но  вдохновенными  трудами,   которые   могли   бы   послужить
предотвращению бурской войны, испано-американской войны и  мировой  войны,
если  бы  в  его  викторианском  мире  нашелся   хотя   бы   десяток   его
единомышленников.  Все  это  было  известно  Селигу,  одного  он  не   мог
вспомнить: когда Райдер умер.
   Позже, вне себя от изумления, он узнал, что  сенатор  Райдер  вовсе  не
умер, что ему девяносто два года и он доживает свой век, забытый  родиной,
для возвеличения которой он так много сделал.
   Да, с горечью думал Селиг, мы чтим наших великих людей -  иногда  целых
два месяца после того,  как  они  совершили  подвиг,  который  вызвал  наш
восторг. Но ведь у нас демократия, поэтому пусть герой не воображает,  что
если 1 марта мы устроили ему (против его желания) триумфальное шествие  по
Бродвею или (несмотря на яростное  сопротивление)  окунули  его  в  шумиху
рекламы, то он может надеяться, что о нем еще будут помнить 2 мая.
   Адмирала  Дьюи,  которого  газеты  целую  неделю  величали  соединением
Нельсона,  Наполеона  и  рыцаря  Байярда,  впоследствии  свели  в   могилу
всевозможными нападками. Если  драматург  имеет  успех  в  течение  одного
сезона, то да помогут ему боги! Ибо после этого и до конца его  дней  люди
будут ходить на его пьесы в единственной надежде, что он оскандалится.
   Но не всегда веселая  толпа  поклонников  стаскивает  своего  кумира  с
пьедестала, дабы обнаружить его глиняные  ноги,  -  бывает,  что  огромный
стодвадцатимиллионный  народ   просто-напросто   предает   его   забвению,
презрительно и равнодушно.
   Так возмущался доктор Селиг, собираясь в конце своей  книги  воскресить
Райдера из мертвых. Он питал скромную надежду, что книга выйдет в свет еще
при жизни сенатора и тем самым осчастливит старика.
   Когда Селиг читал речи Райдера, рассматривал его портреты  в  подшивках
старых журналов, ему казалось, что он близко знает сенатора. Он ясно видел
перед собой высокого  человека  с  непринужденной  осанкой,  его  лицо,  в
котором противоречиво сочетались  тонкий  длинный  нос,  веселые  глаза  и
огромный выпуклый лоб, отчего казалось, что в нем было одновременно что-то
от пуританина, от клоуна и от благожелательного ученого.
   Селиг мечтал написать Райдеру и спросить его - ах! -  о  тысяче  разных
вещей, объяснить которые мог только он,  -  например,  в  чем  заключались
предложения  Лайонеля  Саквиль-Уэста  касательно  Колумбии;   что   писала
королева Виктория в своем знаменитом  неопубликованном  письме  президенту
Гаррисону относительно права рыбной ловли  в  нью-фаундлендских  водах.  А
что, если написать?
   Нет,  старику  девяносто  два  года,  и  Селиг  питал  к   нему   такое
благоговение, что не решился бы его  обеспокоить.  К  тому  же  он  вполне
здраво опасался, что человек, который некогда послал  к  черту  Гладстона,
просто выкинет его письмо в корзину. Сенатор был так  основательно  забыт,
что Селиг сначала никак не мог узнать, где он живет. Справочник "Кто  есть
кто" адреса не указывал.  Начальник  Селига,  профессор  Манк,  о  котором
говорили, будто он знает все на  свете,  кроме  того,  где  находится  его
прошлогодняя соломенная шляпа, проблеял в ответ на  его  вопрос:  "Дорогой
мой!  Местожительство  Райдера  на  каком-нибудь  кладбище!  Он  отошел  к
праотцам, насколько я помню, в 1901 году".
   Кроткий доктор Селиг едва не совершил смертоубийственной  расправы  над
почтенным американским историком.
   Наконец в бюллетене, издаваемом Лигой Противников Сухого Закона,  Селиг
нашел в списке директоров:  "Лафайет  Райдер  (бывш.  сенат.  США,  госуд.
секр.), Уэст-Уикли, штат Вермонт". Хотя ему было  безразлично,  где  живет
сенатор, Селиг так разволновался в тот вечер, что выкурил лишнюю трубку.
   Он хотел уехать куда-нибудь на время каникул, мечтая  кончить  за  лето
свою книгу. Сенатор жил в штате Вермонт, и Селига потянуло туда.  В  одном
педагогическом журнале он нашел объявление: "Скай-Пикс, близ  Уикли,  штат
Вермонт  -  тихий  лесной  уголок;  библиотека;  интеллигентное  общество;
теннис, ручной мяч, прогулки  верхом;  по  вечерам  традиционное  пение  у
костра; мебл. бунг., цены умеренные".
   Вот как раз то, что ему нужно: тихий уголок, библиотека, умеренные цены
и к тому же соседство с его кумиром. Он снял мебл. бунг. на лето  и  понес
свой чемодан на вокзал в тот чудесный день, когда юные мучители, терзавшие
его целый год каверзными вопросами, разъехались во все  стороны,  дав  ему
возможность на целых три месяца почувствовать  себя  человеком.  Скай-Пикс
оказался бывшей фермой, после переделки самым обидным образом  смахивавшей
на кафе. Его бунгало - некогда простой амбар для  хранения  зерна  -  было
выкрашено в нежно-голубой и желтый цвета и  носило  название  "Шелли".  Но
ферма лежала  среди  гор,  и  воздух,  благоухавший  сеном  и  хвоей,  нес
исцеление его легким, забитым пылью аудиторий.
   В первый же день он спросил  за  обедом  владельца  Скай-Пикс,  некоего
мистера Идла:
   - Кажется, сенатор Райдер живет где-то поблизости?
   - Ну как же, на горе, мили четыре отсюда.
   - Хотелось бы как-нибудь его увидеть.
   - Я отвезу вас к нему, когда захотите.
   - Что вы, как можно! Я не смею его беспокоить!
   - Ерунда!  Он  старый,  это  верно,  но  живо  интересуется  всем,  что
происходит по соседству. Я ведь купил эту ферму у него и...  Не  забудьте,
вечером будем петь у костра.
   В восемь вечера Идл вытащил Селига из его укромного амбара  как  раз  в
тот момент, когда взаимоотношения между Локарнским  пактом  и  Версальским
договором начали великолепно увязываться.
   Пели песни вроде "Долгий, долгий путь" и  "У  всех  божьих  деток  есть
башмаки". (У божьих деток имелись, кроме  того,  пиджаки,  брюки,  жилеты,
автомобили, арбузы и т.д. до бесконечности.)  Рядом  с  Селигом  у  костра
сидела молодая женщина, у которой имелись нос, глаза, свитер и спортивного
вида юбка, - все это не особенно хорошее, но и не особенно плохое.  Он  не
обратил бы на нее внимания, если бы она сама не  остановила  на  нем  свой
выбор.
   - Я слышала, вы преподаете в Эразмус-колледже, доктор Селиг?
   - Угу.
   - Вот где по-настоящему обращают внимание на  воспитание  характера.  В
конце концов какой смысл развивать умственные способности,  если  развитие
характера отстает от развития интеллекта? Видите ли, я тоже преподаю -  о,
не в колледже, как вы. Я всего-навсего веду  историю  в  средней  школе  в
Скенектади. Давайте познакомимся - Сельма Суонсон. Нам нужно  когда-нибудь
обстоятельно поговорить о преподавании истории, хорошо?
   - Угу, - ответил Селиг и удрал. Но только  укрывшись  в  своем  амбаре,
посмел сказать вслух: - Совсем не хорошо.
   Три месяца он отказывается думать о лекциях и  о  прелестях  воспитания
характера. Ему предстоит будущее ученого. Даже сенатор Райдер, быть может,
пришел бы в волнение, если бы узнал, какой великий ум тихо отходит ко  сну
в хлебном амбаре в четырех милях от него!
   На следующий день, когда  он  усердно  корпел  над  своей  книгой,  Идл
ворвался к нему со словами:
   - Я еду в Уикли. Буду рядом с фермой старого Райдера.  Поехали,  я  вас
познакомлю с ним.
   - Ой, нет, честное слово, неудобно!
   - Бросьте, он, небось, скучает один. Поехали!
   Прежде  чем  Селиг  успел  передумать  и,  выбравшись   из   автомобиля
стремительного Идла, вернуться домой, они уже мчались по горной  дороге  и
вскоре въехали через мраморные ворота в  имение  сенатора.  Миновав  сырую
заросль берез и кленов, они  оказались  на  лугу,  где  высился  старинный
каменный дом с  огромной  верандой,  обращенной  в  сторону  пестрой,  как
шахматная доска, долины. Они лихо подкатили  к  веранде,  и  Селиг  увидел
лежавшего в шезлонге старика, укрытого пледом. Казалось, что  в  полумраке
веранды весь свет сосредоточился на его лысой голове, похожей на обтянутый
глянцевитым пергаментом шар,  и  на  больших  бескровных  руках,  лежавших
неподвижно, как у покойника, на покрытых пледом коленях. В потухших глазах
не чувствовалось никакого интереса к жизни.
   Выскочив из машины, Идл рявкнул:
   - Добрый день, сенатор! Прекрасная погода, верно? Я привез  вам  гостя.
Мистер Селит преподает в колледже... э-э... в одном  из  наших  колледжей.
Через час я вернусь.
   Он схватил Селига за руку - силища у  него  оказалась  непомерная  -  и
вытащил из машины. В голове у несчастного Селига все смешалось. Прежде чем
он сумел выудить из  этой  гущи  хоть  одну  путную  мысль,  машина  Идла,
зафыркав,   исчезла,   а   Селиг   остался    стоять    перед    верандой,
загипнотизированный  взглядом  сенатора  Райдера,  слишком  старым,  чтобы
выражать  гнев  или  ненависть,  но  не  утерявшим  способность   излучать
презрение.
   Райдер молчал.
   Тоном школьника, на которого возводят напраслину, Селит воскликнул:
   - Честное слово, сенатор, я ни в коем случае не хотел вторгаться к  вам
без приглашения. Я думал, Идл просто представит меня вам и  снова  увезет.
Мне кажется, у него были самые добрые намерения. А впрочем, подсознательно
я, быть может, действительно хотел завязать  знакомство.  Мне  так  хорошо
известны ваши "Перспективы разоружения" и "Англоамериканская империя"...
   Сенатор зашевелился, словно древний  филин,  просыпающийся  в  вечерние
сумерки. Глаза его ожили. Казалось, вот-вот он закричит  резко  и  хрипло,
как  старая  брюзгливая  птица,  но  когда  он  заговорил,  Селиг  услышал
спокойный, исполненный благородства голос:
   - Я не предполагал, что кто-нибудь заглядывает в мои книги после тысяча
девятьсот десятого года.
   Старчески слабым, но изысканно любезными был жест, которым он пригласил
Селига сесть.
   - Вы учитель?
   - Я преподаю в одном небольшом колледже  в  Огайо.  Читаю  экономику  и
историю.  Я  пишу  монографию  по  истории  американской  дипломатии,   и,
естественно... встречаются такие вещи, которые никто, кроме вас, объяснить
не может!
   - Оттого что я так стар?
   - Нет!  Оттого  что  вас  всегда  отличали  широкая  осведомленность  и
огромное мужество - может быть, это одно и то же. Работая  над  книгой,  я
буквально  каждый  день  мечтал  о  возможности  посоветоваться  с   вами.
Например, скажите, сэр, ведь это верно, что государственный секретарь Олни
хотел начать войну с Англией из-за Венесуэлы? Он мечтал  прослыть  героем,
да?
   - Нет!
   Старик сбросил с себя плед. Казалось странным, что на нем был не халат,
отделанный  по  старинной  моде  золотым  шнуром,  а  отлично  выутюженный
полотняный костюм и элегантный галстук-бабочка. Сенатор выпрямился в своем
кресле. Он оживился, голос его зазвучал тверже:
   - Нет, это был  человек,  пред