олсон
не поднялась на подножку, и тем самым отстал от  графика  на  две  минуты.
Этого  было  вполне  достаточно,  чтобы  они  не  поспели  к   стрелке   у
Севен-Корнерс и должны были пропустить три других трамвая.
   Теперь вагон N_22 опаздывал уже на три и три четверти минуты.
   Следующей ступенью в трагедии был мистер  Эндрю  Дискополос,  известный
владелец парикмахерской "Денди".  Мистер  Дискополос  дожидался  этого  же
Окдейлского трамвая. Он обещал жене быть к ужину дома, но в глубине  своей
вакхической души мечтал сбежать в заведение Барни и  провести  вечерок  за
покером. Он прождал одну минуту, сохраняя  высокие  моральные  принципы  и
твердое намерение воздерживаться от азартных игр. Он прождал вторую минуту
и начал сознавать, какой он, в сущности, мученик и  страдалец.  Окдейлский
трамвай не придет никогда. Пешком, что ли, домой тащиться?  Ей-богу,  жена
слишком уж многого от него хочет! Он прождал третью минуту, и перед ним  в
розовых и золотистых тонах предстала картина покера у Барни.
   За семь секунд до того,  как  опаздывающий  Окдейлский  трамвай  выехал
из-за угла, мистер Дискополос сдался и с виду степенно, а  в  душе  ликуя,
устремился по переулку в заведение Барни. По пути  он  заглянул  в  "Южное
Кафе" и перехватил там сандвич и чашечку кофе. Потом в табачной  лавке  он
кинул кости и выиграл три сигары - лишнее доказательство того, как он  был
прав, что не пошел домой. К Барни он явился в половине восьмого, а ушел от
Барни в половине второго утра и, уходя, выказал резко  пониженное  чувство
направления и резко повышенную возбудимость,  чему  причиной  была  кварта
водки, которую он купил, чтобы отпраздновать выигрыш в четыре доллара.
   Под мутным невеселым оком осенней луны плелся домой мистер  Дискополос.
Уиллис Стоудпорт, и миссис Симми Долсон, и  кондуктор  трамвайного  вагона
N_22  давно  уже  спали.  Даже  негодный  Адольфус  Джозефус  Черномордик,
насладившись доброй дракой на помойке у  Смитов,  почил  невинным  сном  в
мягких складках подовой тряпки на заднем крыльце, где  всего  меньше  была
опасность, что его побеспокоят мыши.  Один  только  мистер  Дискополос  не
спал, он нес  дальше  горящий  факел  бедствий;  и  на  одной  из  планет,
обращающихся вокруг отдаленного солнца под  названием  Процион,  произошли
потопы и землетрясения.
   Когда наутро мистер Дискополос очнулся от сна, в  глазах  у  него  были
резь и туман. Перед тем, как отправиться в свою парикмахерскую,  он  налил
себе на три пальца "утешительной", которая привела его в столь  прекрасное
расположение духа, что он долго стоял на углу, покачиваясь и  улыбаясь  во
весь рот. Обычно он  очень  гордился  своим  мастерством,  но  сейчас  все
соображения  высокого  искусства   отступили   перед   неодолимой   жаждой
приключений. Взглядом знатока он отметил  удивительную  стрижку  какого-то
детины, болтавшегося без дела у дверей аптеки:  на  висках  и  на  затылке
волосы у него  были  сняты  вовсе  и  только  на  макушке  стояли  высоким
гребешком. "Обкорнать бы кого-нибудь таким манером - то-то смеху будет!" -
весело подумал мистер Дискополос.
   Последний год в рот не брал спиртного до  обеда  и  даже  поползновения
такого  не  испытывал.  А  насмешница-судьба  уже  послала  ему  навстречу
следующую жертву - мистера Палмера  Мак-Ги,  в  руки  которого  и  перешел
горящий факел бедствий.
   Палмер Мак-Ги был один из самых многообещающих молодых людей в Верноне.
Он жил в номере  Университетского  клуба,  имел  два  вечерних  костюма  и
работал помощником управляющего Малой Среднезападной железной  дороги.  Он
окончил технический колледж, говорил  по-испански  и  тонко  разбирался  в
делах, и его манеры за столом были столь же безупречны, как и его сведения
о товаро-пассажирских перевозках.
   Тот день был днем его торжества.  После  продолжительной  переписки  он
только что получил  телеграмму  из  Нью-Йорка,  куда  его  приглашали  для
переговоров  с  президентом  и  директорами  компании  "Южное   Цитрусовое
пароходство", - речь шла о месте управляющего Буэнос-Айресским отделением.
Он за десять минут сложил чемодан. До отхода поезда оставалось  еще  около
часа, а езды до вокзала было от силы двадцать  минут.  Он  не  стал  брать
такси, а  бодро  двинулся  пешком  на  Селден-стрит,  где  была  остановка
трамвая.
   Чуть не доходя до  угла,  он  заметил  вывеску  мистера  Дискополоса  и
вспомнил, что ему не мешало бы постричься. В Нью-Йорке он вряд  ли  успеет
зайти в парикмахерскую до встречи с директорами пароходства. Салон мистера
Дискополоса был  залит  ярким  светом,  и  сам  он  за  витриной  в  своем
белоснежном халате казался таким чистеньким и симпатичным.
   Палмер Мак-Ги нырнул  в  дверь,  пропел:  "Подровнять,  слегка!"  -  и,
зачарованный   воздушными   прикосновениями   длинных   пальцев    мистера
Дискополоса, смежил веки и погрузился в мечты о будущем.
   Но примерно в середине работы утренняя "утешительная" дала себя  знать:
она подтолкнула мистера Дискополоса под руку и затуманила его  взор,  и  в
результате  он  простриг  поперек  прилизанного  затылка  мистера   Мак-Ги
непоправимо глубокую борозду. Мистер Дискополос вздохнул и  бросил  взгляд
на свою жертву: замечена ли его оплошность? Но Мак-Ги  сидел  с  закрытыми
глазами и разинутым ртом, в мечтах своих  властелин  океанских  пароходных
линий, бог цейлонских плантаторов и обитателей безмолвных северных лесов.
   Тут мистер Дискополос вспомнил давешнего зеваку с мудреной  стрижкой  и
решил воспроизвести эту модель. Он удачно скрыл свой  промах,  безжалостно
оголив Палмеру Мак-Ги весь затылок. И теперь эта  некогда  безукоризненная
шея торчала голая и нелепая, как у страуса.
   Но, будучи артистом своего дела, мистер Дискополос должен был сохранить
симметрию - выдержать ритм, - и соответственно он обкорнал Мак-Ги спереди,
выстриг ему виски и обнажил его корректные университетские уши.
   Когда эксперимент был завершен, мистер Мак-Ги имел вид облысевшего юнца
с маленьким паричком на макушке. Или вороньего гнезда на шесте. Или жертвы
высококвалифицированного сдирателя скальпов. Таким по крайней мере  увидел
он себя в большом зеркале, когда открыл глаза.
   Он воззвал к нескольким божествам: он  объявил,  что  жаждет  разорвать
мистера Дискополоса на части. Но для этого милосердного дела у него уже не
оставалось времени. Ему  нужно  было  спешить  на  поезд.  Он  сунул  свою
изуродованную  голову  в  такси.  И  всю  дорогу  чувствовал,  что   шофер
посмеивается над его дурацкой стрижкой.
   А обруганный, оставшийся без чаевых  мистер  Дискополос  пробурчал  ему
вслед: "Ну, я снял немного чересчур, экая беда! Через две недели он  снова
будет в лучшем виде. Каких-то две недели, подумаешь! Выпью-ка я, что ли".
   На этом мистер Дискополос вслед  за  Уиллисом  Стоудпортом,  Адольфусом
Джозефусом, миссис Долсон и мягкосердечным кондуктором трамвайного  вагона
N_22 сошел со сцены во тьму безвестности, - как и  они,  не  подозревая  о
своей роли в развитии трагедии, - а тем  временем  Палмер  Мак-Ги  ехал  в
пульмановском вагоне и жестоко страдал.
   Ему чудилось, что все - от  проводника  вагона  до  лоснящейся  шелками
девицы  через  проход  -  потешались  над  его  небывалой   прической.   В
представлении мистера Мак-Ги необычный воротничок, пробор  в  волосах  или
оборот речи были хуже убийства. Он всю жизнь старательно  натаскивал  себя
на стандарт во всем. Так, например, существовали только три  марки  виски,
которыми мог упиться порядочный человек. В управлении Малой Среднезападной
железной дороги не было  более  основательного  молодого  сотрудника,  чем
мистер Мак-Ги. А до этого он был с кем нужно так корректно любезен, курил,
как и следовало, такую внушительную трубку и с таким восхищением рассуждал
о спорте, что сумел  у  себя  в  Йельском  университете  попасть  в  члены
избранных студенческих обществ и на третьем и на четвертом курсах. В жизни
он не сталкивался ни с чем таким, что научило  бы  его  стойко  переносить
позор нестандартной прически.
   Поезд неумолимо влек его к Нью-Йорку, и время от времени мистер  Мак-Ги
набирался храбрости и начинал верить, что его голова острижена не  так  уж
безобразно.  С  видом  непринужденного  достоинства   он   направлялся   в
курительное  отделение  и,  удостоверившись,  что  он   один,   сразу   же
подскакивал к зеркалу. Но всякий раз он с ужасом убеждался,  что  выглядит
еще нелепее, чем ему представлялось.
   Ни днем -  делая  попытки  читать,  или  любоваться  пейзажем,  или  же
стараясь произвести впечатление на пассажиров в курительном отделении,  ни
ночью - раскачиваясь в своем узком гамаке, он  не  мог  думать  ни  о  чем
другом. Он прочитал только один абзац из объемистой книги, какие  возят  с
собой все пассажиры пульмановских вагонов в надежде, что от нечего  делать
поневоле должны будут дочитать ее до конца. Мнительность его росла. Всякий
раз, как слышался чей-нибудь смех, он был уверен, что смеются над  ним,  а
смущенный вид, с каким  он  спешил  отводить  глаза,  встречая  рассеянные
взгляды соседей, только привлекал к нему эти взгляды.
   Великолепная самоуверенность, которая всегда скрывала от мистера Мак-Ги
его собственные маленькие слабости и помогала  ему  возвыситься  до  поста
помощника управляющего железной дороги, теперь была  сорвана  с  него;  он
начал сомневаться в  себе  и  почувствовал,  что  и  другие  могут  в  нем
усомниться. И когда он наконец тащился по туннелю  Нью-Йоркского  вокзала,
мучительно пытаясь по лицам носильщиков определить, так же ли он смешон  в
глазах нью-йоркцев, как был смешон в глазах своих соседей по  вагону,  ему
подумалось, что, может  быть,  лучше  вернуться  в  Вернон,  а  директорам
пароходства послать телеграмму о том, что он заболел.
   Значение этой своей поездки в Нью-Йорк он не  преувеличивал.  Директора
компании "Южное Цитрусовое пароходство" действительно ждали его. Он был им
нужен.
   Интересно с точки зрения экономико-психологической, что в  мире  всегда
имеется почти столько же крупных работодателей, мечтающих платить  десятки
тысяч долларов в год положительным молодым людям, сколько и  положительных
молодых людей, мечтающих получать хотя бы тысячу долларов в год. Президент
"Южной Цитрусовой",  патриарх  Южно-Американских  Вест-Индских  пароходных
линий, почтенный господин с брюшком и носиком-пуговкой, уже полгода  лежал
в больнице после перитонита. С одра болезни он в  общих  чертах  направлял
деятельность компании. Поначалу все шло хорошо, старые  служащие  работали
по-заведенному. Но теперь наступил  критический  момент.  Компания  должна
была либо расшириться, либо погибнуть.
   Пароходство "Зеленое Перо", обескровленное судебными тяжбами,  выразило
готовность продать все свои суда "Южной Цитрусовой", которая в этом случае
могла бы удвоить свои обороты. Если же суда эти перекупила бы какая-нибудь
другая  компания,  то  при  сильно  возросшей   конкуренции   над   "Южной
Цитрусовой" нависала угроза краха.
   "Южная Цитрусовая" располагала пятимесячным льготным сроком.  К  исходу
этого  времени  здесь  надеялись  найти  человека,  который  послужил   бы
связующим звеном между мозгом больного президента  и  телом  правления,  и
считалось, что в лице Палмера Мак-Ги такой человек был найден.
   Мак-Ги и не подозревал, как пристально за ним наблюдали. Он в глаза  не
видел никого из директоров или ответственных сотрудников правления  "Южной
Цитрусовой", и их переписка с ним велась в самых вежливых,  но  сдержанных
тонах.  Но  в  Верноне  незадолго   перед   тем   появились   два   крайне
любознательных и крайне учтивых джентльмена, которые были  на  самом  деле
тайными агентами финансово-кредитного информационного  бюро  "Титаник".  И
этим двум господам стало известно о Мак-Ги решительно все, начиная с того,
сколько рюмок он выпивает в клубе за день, и кончая  тем,  как  велик  его
банковский счет и с каким  выражением  на  лице  он  выслушивает  анекдоты
основных перевозчиков по Малой Среднезападной железной дороге.
   Боссы "Южной Цитрусовой" были убеждены, что нашли того, кто  им  нужен.
Мак-Ги предполагалось направить на работу в Буэнос-Айрес,  но  только  для
испытания. И если окажется, что они в нем не  обманулись,  его  через  три
месяца должны были вернуть в Нью-Йорк уже в должности  вице-президента  на
жалованье, почти в четыре раза превосходящем то, что он получал в Верноне.
В этой крайности они проявляли щедрость отчаяния.
   Встреча с Мак-Ги должна была состояться у президента в больнице в 4:30;
поезд прибыл в Нью-Йорк в три часа пятнадцать минут.
   Мак-Ги поехал в  гостиницу  и  сидел  там,  съежившийся,  перепуганный,
разглядывая себя в зеркале на туалетном столе. Ему казалось, что с  каждой
минутой он все заметнее превращается в грубого,  угловатого,  неотесанного
простофилю.
   Он позвонил в больницу; его соединили с президентом:
   - Э... это Мак-Ги говорит. Я сейчас приеду, - пролепетал он.
   - Гм! Жидковат он как-то в разговоре. Не слышно  особой  уверенности  в
себе, - недовольно сообщил президент своему  старому  другу,  председателю
правления. - Подымите меня повыше на подушках, Билли. Его надо как следует
прощупать. Здесь шутить не приходится.
   Нота сомнения в голосе  президента,  как  микроб,  немедленно  заразила
председателя.
   - Какая досада! Эти  люди  из  "Титаника"  утверждали,  что  он  просто
находка. Но, конечно... если...
   К тому моменту, когда Палмер Мак-Ги предстал  перед  лицом  президента,
первого вице-президента и комитета в составе четырех директоров,  трое  из
шести присутствующих уже перешли  от  нетерпеливого  радушия  к  каменному
недоверию. Он почувствовал это недоверие. Но про себя рассудил так:
   "Они думают, что раз у меня такая стрижка,  значит,  я  полный  болван.
Думают, что я всегда так стригусь. Но объяснить им я не могу. Я и виду  не
должен подать, что понимаю, в чем дело, - нельзя,  чтобы  они  знали,  как
меня облапошил и оболванил пьяный цирюльник".
   Он так поглощен был этими душераздирающими мыслями, что прослушал резко
брошенный вопрос президента:
   - Мак-Ги, каково ваше мнение о  перспективах  спроса  на  австралийскую
пшеницу при нынешнем урожае в Аргентине?..
   - Я... э... э... я не совсем вас понял, сэр, - жалобно отозвался Мак-Ги
- несчастная жертва котенка и дрожащих планет.
   Президент подумал: "Ну, уж если он  такой  вопиюще  простой  вопрос  не
уразумел... Может быть, все-таки первый вице-президент справится? Да  нет.
Где ему: отстал от века..."
   И, рассуждая так, он между тем без  особого  интереса  повторил  Мак-Ги
свой  вопрос  и  без  особого  внимания  выслушал  его  исчерпывающий,  но
нетвердый ответ.
   А  Мак-Ги  позабыл  ввернуть  свои  коронные  соображения   о   будущем
новозеландского зерна.
   Два часа спустя президент и директора пришли к выводу, что  Мак-Ги  "не
совсем подходящая фигура", а это  должно  было  означать,  что  он  фигура
совсем не подходящая; и они уныло перешли к обсуждению прочих  кандидатов.
Прочие все никуда не годились.
   Четыре месяца спустя они пришли к выводу, что лучше всего  повременить,
пока не выздоровеет президент. Им не удавалось найти никого,  кто  мог  бы
служить гибким передаточным  звеном  между  президентом  и  правлением.  И
пришлось  им  отказаться  от  преимущественного  права   на   приобретение
пароходов компании "Зеленое Перо".
   Соль же шутки в том, что эта легкомысленная стрижка была Палмеру Мак-Ги
даже к лицу. Он всю жизнь стригся так,  как  его  остриг  когда-то  давно,
когда он был еще первокурсником в Йеле,  один  парикмахер  с  Чепел-стрит,
оставивший ему респектабельную, но унылую  шевелюру.  Новая  же,  короткая
стрижка обнажала его энергичные шейные мускулы. Никогда еще не выглядел он
таким  подтянутым  и  ладным.  Десятки  людей  на   пути   от   вернонской
парикмахерской  до  нью-йорской  больницы   обратили   внимание   на   его
нервозность, но никто не отнес ее за счет прически, просто гадали: ограбил
ли он банк, или подделал чек на крупную сумму?
   Мак-Ги вернулся в Верной уничтоженный,  а  к  процессии  жертв  Уиллиса
Стоудпорта, со  Скримминс-стрит,  присоединился  генерал  Кореос-и-Дульче,
экс-президент Центрально-Американской республики Сан-Колоквин.
   Этот генерал колонизовал остров Инес-Айленд,  расположенный  неподалеку
от побережья Сан-Колоквина. Плантации кофе и сахарного тростника  раскинул
он там по мановению своей руки и жил без забот, экспроприируя десять тысяч
беззаботно распевающих туземцев. Он считался веселым и добрым  правителем.
Когда, после некоторых недоразумений военного характера, он принял на себя
бремя президентской власти в Сан-Колоквине, то даже  не  казнил  никого  -
разве двух-трех родственников, просто из вежливости.
   Его колонию на  Инес-Айленд  обслуживало  пароходство  "Зеленое  Перо".
Оборот грузов там был  не  настолько  велик,  чтобы  официально  назначить
остановку, но у генерала Дульче была личная договоренность  с  управляющим
"Зеленого Пера", а  также  с  больным  президентом  "Южной  Цитрусовой"  -
последняя должна была вступить в силу в том случае, если компания вступала
во владение пароходами "Зеленого Пера".
   Но когда "Южная Цитрусовая" отказалась от своих льготных прав, флотилию
"Зеленого  Пера"  купила  не  другая  трансатлантическая  линия,  а   одна
Сиэтлская  фирма,  которой  нужны  были  пароходы  для  Канадско-Сибирских
торговых перевозок. В результате генералу пришлось  обратиться  к  услугам
захудалой Сан-Колоквинской пароходной линии.
   Владелец этой пароходной линии ненавидел генерала; он начал  ненавидеть
его, когда тот еще был президентом, и с тех пор ненависть его долгие  годы
неуклонно возрастала с каждым проглоченным им в  задумчивости  стаканчиком
джина. Фрукты генерала портились в трюмах старых,  скрипучих  пароходиков;
они никогда не поспевали в порт  к  отходу  лайнера  на  Север.  Его  кофе
намокало, его сахар не тянул объявленного веса. Когда генерал с горя купил
собственное грузовое судно, оно загадочным образом сгорело.
   Нищета и безнадежность воцарились на Инес-Айленде. Колонисты  голодали.
Когда на остров пришла  эпидемия  инфлюэнцы,  ослабевшее  население  стало
вымирать толпами. Некоторые сбежали на материк, разнося  с  собой  заразу.
Число смертных случаев, которых при нормальных условиях,  при  достаточном
количестве пищи и медикаментов, можно было, вероятно, избежать,  достигло,
под подсчетам доктора, профессора сэра Генри Хенсона Стэрджиса, трех тысяч
двухсот девяноста. Одним из последних скончался сам генерал.
   Но перед тем, как он умер, колесо Фортуны успело повернуться и, миновав
его, остановилось против одного  европейского  монарха.  Генерал  во  всех
своих колониальных и  финансовых  начинаниях  был  всего  лишь  подставным
лицом, действовавшим в интересах этого молодого монарха. Король чувствовал
себя неуютно на своем троне. Он под ним поскрипывал, покачивался,  сиденье
грозило провалиться.
   Приходилось без конца тратиться на то,  чтобы  его  подпирать  -  щедро
одаривать одного герцога, лицемерно возглавлявшего  оппозиционную  партию,
одного иностранного  эмиссара,  нескольких  церковных  деятелей,  газетных
издателей, профессоров и  даже  одного  подставного  лидера  левого  крыла
радикальной партии.
   За пять лет до того, как Уиллис Стоудпорт погладил Адольфуса  Джозефуса
Черномордика,  король  обнаружил,  что  его  личные  королевские  средства
подходят к  концу.  Он  пустился  в  спекуляции.  Он  призвал  к  себе  из
Центральной  Америки  генерала  Кореоса-и-Дульче;   и   освоение   острова
Инес-Айленд совершалось на деньги из королевского кармана.
   Вдаваться в хозяйственные детали король, естественно, не мог. Знай он о
том, что колония лишилась услуг пароходства "Зеленое Перо", он,  возможно,
раздобыл бы средства для покупки всей флотилии, когда  "Южная  Цитрусовая"
отказалась от своего льготного права. Но