ись над чертежом, Клава же постеснялась туда
смотреть из уважения к государственной тайне, все равно ведь ничего не
пойму, думала она.

- Ну хогошо, - наконец сказал Ленин, все еще изучая чертеж. - Это, так
сказать, обогона. А где же контгнаступление? Лучшая обогона - это
контгнаступление!

Зиновьев выступил против наступления, он сказал, что еще рано. Его
поддержал Каменев, предложивший составить подробный план подготовки
соответствующих сил. Ленин был несогласен.

- А ты что скажешь, товагищ Тгоцкий? Сколько у тебя уже людей?

- Людей достаточно, - ответил Троцкий. - Но числом тут проблему не решить.
Враг необычайно силен.

- А не пегеоцениваем ли мы часом силу вгага? - склонив голову набок, хитро
прищурился Ленин. - Нет ли здесь ошибки? Не может ли статься, что пегед
нами - колосс на глиняных ногах? Вот что, товагищи, тут необходимо пговести
сегьезнейший анализ. В этом суть магксистского метода: где дгугой бьет с
газмаху, мы должны спегва понять пгичину, найти слабое место и удагить
именно туда, пгицельно и точно.

- В том-то и дело, Владимир Ильич, - мягко заметил аккуратно постриженный
рябой человек с усами. - Мы корней его силы не знаем.

- Пгавильно, товарищ Сталин, - подтвердил Ленин. - Не знаем когней. Это -
плохо.

- Похоже, классовая теория тут дает сбой, - заметил Зиновьев.

- И правда, чьи классовые интересы защищает этот так называемый Хозяин? -
поддержал его Каменев.

- Дело не в этом, - уверенно ответил Ленин. - Не теогия ошибочна, а наше
понимание ее. Я полагаю, понятие классовой богьбы нам еще пгедстоит
всемегно углублять и гасшигять. Жизнь постоянно пгеподносит сюгпгизы. В
космических масштабах классовое пготивостояние несомненно пгиобгетает иное
качество. Наша геволюция закономегно погождает сильное пготиводействие,
товагищи, как всякий пгогъесс. Пгигода этого пготиводействия, эта инегция
матегии, пока скгыта от нашего научного згения. Нельзя все пгедугадать,
товагищи, к сожалению, нельзя.

- И все же, - попытался уточнить Орджоникидзе. - Научный подход тут должен
быть возможен.

- Несомненно, товагищ Огджоникидзе! - согласился Ленин. - Как всякая
инегция, этот пгоцесс погожден самим действием, пгеобгазующим матегию, то
есть, погожден самими нами. В нас пгичина, товагищи. Возможно, мы где-то
опять допустили ошибку, где-то не туда свегнули, пошли не тем путем. Это
нужно сегьезно пгоанализиговать. В любом случае я нахожу пгоект товагища
Тгоцкого очень полезным. Какое будет мнение, товагищи?

- Проект хороший, - сказал Зиновьев. - Однако прошу обратить внимание, что
для его реализации потребуются значительные ресурсы, а их и так не хватает.

Его поддержал Каменев.

- Я думаю, ресурсы мы найдем, - возразил Сталин.

Проголосовали за проект Троцкого. Все были за, кроме Зиновьева и Каменева,
которые воздержались. Клаве понравилось, как они дружат, во всем
поддерживают друг друга. "Это счастье - постоянно иметь рядом друга", -
подумала Клава. Она вспомнила о мокрой, неизвестно где идущей под дождем
маленькой Варваре, и слезы, неподходящие к величию окружающего собрания,
навернулись ей на глаза.

- А это правда, что у вас есть сын? - шепотом спросила Клава у Ленина в
автомобиле, по пути в Кремль.

- Пгавда, - склонившись к ней, еле слышно ответил Ленин. - Хочешь, я тебя с
ним познакомлю? Вы с ним, навегное, свегстники. У него совсем мало дгузей,
потому что он не может ходить.

- Почему не может? - спросила Клава.

- Ног нету, - грустно сказал Ленин. Надежда Константиновна тяжело
вздохнула. - Будешь дружить с мальчиком без ног? - спросил Владимир Ильич.

"Что за судьба", - вздохнула про себя Клава. "Один без головы, другой без
ног". Но вслух она ответила:

- Это не важно, есть у человека ноги и нет. Важно, чтобы он был хороший.

Ленин не ответил, он только прислонил к себе Клаву и погладил ее по голове.
Клава обняла Ленина и прижалась щекой к его груди. Ей было горько за
несправедливость: у человека, который так любит детей, только один на свете
сын, да и тот без ног. "Стану Ленину вместо дочери", - решила Клава. "Все
равно у меня отца расстреляли. А Варвара пусть будет дочерью своего Бога.
Ленин лучше, он добрее".

- А как его зовут? - спросила Клава.

- Ваней, - тихо сказал Ленин. - А хочешь, пгямо тепегь к нему и поедем?

- Давайте, - согласилась Клава.

- Ну что ты Володя, зачем, - обеспокоилась Надежда Константиновна. -
Девочка устала, она, наверное, спать хочет.

- Нет-нет, я нисколечки не устала, - заверила ее Клава, хотя ей и вправду
очень хотелось спать. - Давайте поедем.

- В Гогки! - велел водителю Владимир Ильич, заметно повеселев.

"Страшный", - вспомнила Клава одинокое Варварино слово.

В Горках осень была уже при смерти. Бурые листья на деревьях прогнили до
черных костей и обвалились на землю, шурша под шинами автомобиля, как
бумажный ковер. Солнце не открывалось на небе, а жило где-то за границей
пасмурных облаков, в ясной, свободной пустоте. Кругом застыла тишина,
которая может существовать только в тех местах, где нет ничего живого.
Ничто не шевелилось в молчании намокших от дождя ветвей.

Ваня Ульянов сидел в кресле, к которому приделаны были колеса, чтобы
мальчика можно было катать по дому и вывозить на веранду. В комнате было
темно, хотя уже наступило утро: холодные тучи пропускали слишком мало
света. Ваня Ульянов действительно был страшен: настолько бледен, что кожа
его казалась сделанной из плесени, а глаза его смотрели все время одно и то
же место. Клава сперва даже подумала, будто он мертв, что ее привели к
трупу, что Ленин и жена его от горя просто позабыли, как давно уже умер их
сын, и по-прежнему ищут для него друзей. Но Ваня пошевелил рукой, когда
Ленин подвел к нему Клаву, хотя смотреть на нее не стал, ему, видно, было
все равно, какая она.

Ленин посидел немного на плетеном стуле и уехал в Москву, где назначено
было важное совещание, а Надежда Константиновна пошла вглубь дома готовить
чай, оставив Клаву и Ваню наедине. Ваня молчал и неподвижно глядел за окно,
а Клава прислушивалась, пытаясь различить звук его дыхания, но никак не
могла. Тогда она тронула восковую руку Вани, лежавшую на ручке кресла. Рука
была холодной, как остывшее молоко, но живой.

Потом пили чай, а Ваня сам пить не мог, его поила Надежда Константиновна из
ложечки. Пришла еще какая-то женщина, худая, темноволосая и с морщинами у
глаз. Иногда она улыбалась словам Надежды Константиновны и экономно ела к
чаю лежащий на столе хлеб. Надежда Константиновна сказала, что это сестра
Владимира Ильича, Мария. Клаве сделалось очень тоскливо и к тому же холодно
у открытого окна, она обхватывала ладонями стакан с чаем, чтобы согреться,
и рассматривала корешки расставленных на полках книг. Ваня вскоре просто
уснул, тихо опустив веки, рука его упала с перил, и голова съехала чуть
набок. Надежда Константиновна заботливо поправила ему подушку под головой и
бесшумно принялась собирать со стола.

- Ты у нас останешься, или в детский дом хочешь? - шепотом спросила она
Клаву.

- У вас останусь, - ответила Клава. - Если можно.

- Мы были бы очень рады, - ответила Надежда Константиновна и впервые на
памяти Клавы улыбнулась.

Так Клава и осталась жить в Горках. Надежда Константиновн уехала вслед за
Лениным в Москву, и Клава теперь помогала Марии Ильиничне по хозяйству:
подметала комнаты и перебирала книги в шкафах, вытирая с них сырой
тряпочкой пыль, это можно было делать даже в кабинете, где изредка работал,
наезжая в Горки, сам Владимир Ильич. Там все книги были потрепанные,
зачитанные, а если открыть какую-нибудь - везде почерченные карандашом. На
письменном столе Владимира Ильича всегда лежало несколько стопок книг, и
еще несколько раскрытых томов, также разложенные листы рукописей, все одно
на другом, но в каком-то непостижимом порядке, который Клава страшилась
нарушить, а потому старалась каждую книгу положить на то же место, где она
лежала, чтобы Ленин мог по приезде сразу продолжить прерванную работу.
Когда он появлялся, в Горках бывал настоящий праздник. Повсюду зажигался
свет, за столом гостиной, покрытым шершавой скатертью, подолгу пили чай,
Надежда Константиновна, приезжавшая вместе с Лениным, играла на пианино. К
чаю бывали кислые сухари, а иногда пряники или колбаса, один раз Владимир
Ильич привез даже конфеты, пусть не такие вкусные, какие Клава ела в
детстве, но все же шоколадные, с орешками внутри. Сам Ленин старался
пораньше встать из-за стола, чтобы уйти в кабинет поработать, однако все
продолжали ждать его к вечернему чаю, какого в обычное время не пили,
только с его приездами. Чай этот происходил почти уже ночью, было очень
весело и интересно, как под Рождество. Ленин рассказывал всякие смешные
истории и играл с детьми в загадки, загадки он часто придумывал сам, да и
наизусть он знал их множество. Нередко вместе с Лениным приезжали и другие
товарищи, несколько раз был Троцкий, которого Клава отчего-то стыдилась, и
не знала, что при нем говорить, зато Троцкий очень забавно показывал
фокусы, со сложенными бумажками, ножницами и коробочкой, все было так
просто, а ни за что нельзя было понять, как он это делает. Все смеялись и
шутили над этими фокусами, Владимир Ильич называл Троцкого обманщиком и
шельмой, а Клава как-то потихоньку заглянула в коробочку, когда никто не
видел, но ничего там не нашла, а ведь она сама видела, как Троцкий положил
туда два бумажных шарика, и больше их не вынимал.

Один только Ваня не участвовал во всеобщем весельи, первые дни Клава даже
думала, что он вообще ничего не понимает, потому что Ваня не отвечал, когда
она с ним заговаривала, и по-прежнему даже не смотрел в сторону Клавы,
будто ее и не было на свете. На третий день Клава подглядела в приоткрытую
дверь, как Мария Ильинична принесла Ване судочек и сняла с него подвернутые
штаны, потому что ног у Вани не было не совсем, а только до коленей.
Подставив судочек под кресло, Мария Ильинична села к Ване спиной на стул и
стала ждать, она ждала долго, а Ваня словно спал с раскрытыми глазами, и
ничего в судочек не делал. Наконец Мария Ильинична устала ждать, убрала
судочек и опять надела на Ваню штаны, и тут он описался. Мария Ильинична
расстроилась, рывком развернула кресло и заплакала, покатив его к
гардеробу. Клава вышла из-за дверей и стала ее утешать, а Ване сказала, что
он бесстыжий, только делает вид, что ничего не понимает, и носись тут с
ним. Мария Ильинична настрого запретила Клаве ругать Ваню. Клава замолчала,
но через два часа, когда покатила его на веранду дышать воздухом, сказала
ему, что он всем надоел своим молчанием, и вообще надоел. Тогда у Вани
потекли слезы, и он хотел отвернуться от Клавы, чтобы она их не видела, а
Клава принесла стул, присела около Вани и стала вытирать ему слезы платком
и читать ему книгу. Книгу читать Ване Клава придумала сама, и книгу ему
тоже сама нашла в книжном шкафу, автор был Ф.Энгельс, а названия Клава
никак не могла запомнить. Она полагала, что это вовсе и не важно, какую
книгу Ване читать, лишь бы читать что-нибудь, чтобы он не спал и не смотрел
непрерывно в одну точку. Однако на этот раз Ваня во время чтения заснул,
наверное, утомившись от плача, и Клава перестала читать, сложила ему руки
на живот и поцеловала Ваню в щеку. Лицо у Вани было невкусное, какое-то
твердое, а из приоткрытого рта дурно пахло.

"Ну что за урод такой", - подумала Клава и решила вечером обязательно
почистить Ване зубы порошком. В ванной комнате были ведь зубные щеточки и
мятный порошок в картонной коробке. Ваня бездыханно спал, повернутый лицом
в парк. Дождь, собиравшийся еще с утра, все не шел, а прилетавший ветер был
попросту морозным. Клава сбегала в комнату и принесла плед, которым накрыла
Ваню поверх сложенных на животе рук, подвернув плед под неподвижное тело. У
нее получилось неловко, Ваня очнулся, он тут словно впервые заметил Клаву и
вдруг улыбнулся ей, еле-еле, недолгая, смутная улыбка эта измучила его лицо
даже до какого-то страдания.

- Тут не холодно, - сказал он, очень тихо, но Клава, привыкшая все время
прислушиваться в Ваниному дыханию - не умер ли он, прекрасно расслышала его
слова.

- Да ты сам-то холодный, как лужа, - ответила она. - Может, тебе чаю
сделать?

- Не надо... чаю, - слабо ответил Ваня. - Посиди со мной.

- Да я все время с тобой сижу, - не унималась Клава. - А ты все молчишь и
молчишь. Я вот тебе и книжку читала, а ты уснул.

- Снег, - произнес Ваня. - Пошел.

Клава обернулась и увидела, что действительно пошел снег, легкий и редкий,
словно он не был, а только казался иногда.


8. Страж у врат тьмы

С того дня Ваня начал понемногу разговаривать с Клавой, порой ни о чем.

- Я веток боюсь, - сказал однажды Ваня, глядя в окно. - Тех, что упали.

Клава подошла к окну и посмотрела на ветки, торчащие из посеревшей от гнили
листвы.

- Почему? - спросила она. - Это ветер их сбивает.

Зимний парк казался ей холодным и бесконечным, облетевшие деревья стояли
непроницаемой стеной, кто знает, как далеко уходят они в глубину, даже
может быть, там, в неизвестных оврагах, живут волки.

- Ночью я просыпаюсь, и кто-то ходит в саду.

Ваня упорно называл парк садом, хотя Клава уже не раз объясняла ему, что
сад - это где растут фруктовые деревья или цветы. Но, наверное, Ваня
никогда не видел цветов, а всю жизнь провел в Горках, на пороге вечности.

- Это листья шуршат, вода в них замерзает, и они шуршат, - отвечала Ване
Клава.

- Нет, там ходит кто-то. Вот ты не спи - сама услышишь.

В ту ночь Клава долго старалась не спать, но так ничего и не услышала,
кроме свиста ветра в обледеневших ветвях. Наконец она уснула, и ей
приснилась Варвара, сидящая на окне. Это был первый сон о Варваре со
времени их расставанья. Клава хотела побежать к Варваре и потрогать ее, но
та не позволила.

- Не подходи ко мне! - попросила она шепотом, прикладывая палец к губам. -
Я тебе только снюсь.

Клава села поудобнее в кровати, поджав ноги, чтобы смотреть на Варвару. А
ту было плохо видно, один темный, кошачий силуэт на фоне окна.

- Ты слышишь? - Варвара оглянулась в сторону деревьев за окном - они были
сплошь покрыты белым инеем и освещали собою ночь. Клава ничего не услышала.
- Хозяин близко.

Клава посмотрела в небо, темно-серое, освещенное зарницей снегов. Ей стало
тревожно, жутко от этого мертвого света. Там, за окном, все было ясным и
пустым.

На следующую ночь Ленин возил Клаву смотреть, как выполняется план товарища
Троцкого. Над темной равниной светил единственный прожектор. Тысячи людей
копали какие-то глубокие ямы и еще рвы, бесконечно тянущиеся вдаль.
Многоголосый, хрустящий скрежет лопат был таким зловещим, словно вскрывался
на реках лед под невыносимым давлением своей смерти. Клава не могла на
такое смотреть, и спряталась за распахнутое пальто Владимира Ильича. Они
стояли на возвышенности, и Ленин молча глядел вдаль, понимая своей мыслью
то, чего никто не смог бы понять.

- Они ломают там землю, - рассказала Клава Ване, вернувшись поутру домой. -
Чтобы по ней нельзя было пройти.

Скоро она стала возить Ваню гулять в парк, катала его по широким дорожкам,
и подбирала красные кленовые листья, чтобы поставить их дома в вазу. Когда
выпало побольше снега, Мария Ильинична разрешила Клаве сажать Ваню в санки,
завернув его предварительно толстым одеялом. Клава впрягалась в санки сама
и таскала Ваню на маленький, замерзший пруд, где оставляла мальчика сидеть
на берегу, а сама училась кататься на коньках, которые привезла ей Надежда
Константиновна, она сказала, что если Клава научится на них ездить, то
Владимир Ильич тоже будет ходить на пруд, он очень любит кататься. И Клава
старалась изо всех сил, первое время она часто падала, но это все равно
было весело, так что даже Ваня смеялся, сидя на своих санках, а он смеялся
так редко, что Клава даже готова была падать только ради одного его смеха,
ведь у Вани в жизни так мало случалось веселого и смешного.

Еще Клава играла с Ваней в снежки. Она пряталась за деревьями, а он искал
ее, осторожно отталкиваясь руками от снега и так передвигая санки. На
коленях у Вани всегда лежали заготовленные снежки. Клава появлялась
внезапно и бросалась в Ваню снежками, а также старалась заманить его своим
следом под развесистое снежное дерево, а потом тряхнуть его за ветку с
другой стороны, чтобы весь снег обрушился на Ваню, и он стал похож на
маленький сугроб. Конечно, Клава всегда могла бы побеждать Ваню, но
милостиво позволяла ему пару раз попасть в себя снежкой, недостаточно
быстро прячась за деревьями, ведь Ваня так радовался, когда ему удавалось
попасть.

Однажды во время подобной игры Клава нашла широкое, раздвоенное дерево, за
которым можно было хорошо спрятаться. Она запутала свой след в кустах, а
потом прыгнула в сторону, за сугроб, так что Ваня никак не мог уже
отыскать, куда она на самом деле пропала. Из-за инеевой пряжи ветвей Клава,
еле сдерживая смех, наблюдала, как растерянно ползал Ваня на своих санках у
обрывка ее следов, если поначалу и можно было догадаться, куда прыгнула
Клава, то скоро Ваня уже стер полозьями санок последние остатки улик и
окончательно потерялся. Он долго таскался во все стороны, однажды даже
подполз к сугробу, за которым след начинался вновь, но побоялся глубокого
снега. Потом он затаился в кустах, ожидая, что Клава обнаружит себя сама,
но Клава терпела за широким деревом, согревая дыханием руки и тихонько
переступая валенками. Наконец Ваня стал звать Клаву, однако она не
выходила. Он крутился между деревьями и звал ее, как отбившийся от стада
ягненок. Осторожно, чтобы не хрустнуть настом, Клава пошла в обход, чтобы
выйти ему в спину. Ваня устал толкать санки, замерз, снежки попадали уже у
него с колен, и он не лепил новых. Потом Ваня заплакал, тихо заплакал от
вернувшегося одиночества. Клава подошла к нему сзади, по открытому месту,
но он уже не слышал ее шагов, сгорбившись от плача. Вообще-то Клава
намеревалась засунуть ему за шиворот ту единственную снежку, которую она
держала на рукаве, чтобы не морозить уже и без того покрасневших рук, но,
услышав плач Вани, она тут же сжалилась, уронила снежку и кинулась на него,
обхватив руками сзади, санки перевернулись, и они вместе свалились в снег.
Клава залезла на Ваню сверху и прижалась ртом к его мокрому лицу, чтобы
утешить мальчика и заодно согреться. Ваня поцеловал Клаву в щеку, и этот
поцелуй обжег ее, как прикосновение горящей свечи. Клава знала, как надо
делать: она нашла губами рот Вани и поцеловала его туда, провела языком,
между их губами попались, правда, Клавины волосы, но в целом вышло хорошо.
Ваня лежал на спине, раскинув руки, он не решался обнять ими Клаву, и
пьяные глаза его смотрели просто в ветки, уносящиеся к пустынному серому
небу. Клава поцеловала его еще раз, и еще.

- Клава, я тебя люблю, - сказал Ваня.

Клава ничего ему не ответила, просто снова поцеловала, прежде чем
отпустить. Нет, любовью это не назовешь, подумала она. Любовь - это ветер
неземной свободы, сжигающий душу страшной, неведомой смертным болью. Небо
заворачивает он само в себя, и оно сходится за гранью зрения гигантским,
необъятным водоворотом счастья. Источник этому ветру может быть только
один: светлые и чистые глаза Варвары, маленькой, прекрасной, единственной
на свете.

Но Ване это никак нельзя будет объяснить, сразу поняла Клава, и даже не
хотела пытаться. Вечером того же дня она, как обычно, читала Ване перед
сном Энгельса. В доме было тепло натоплено и тихо. Мария Ильинична уже
заходила поцеловать детей на ночь, теперь она была у себя.

- А чего ты не спишь, я уже читать устала, - призналась Клава Ване.

Тот лежал с открытыми, блестевшими в мягком свете настольной лампы глазами.
Пижама на груди у него расхристалась, так что видны были худые Ванины
ключицы и бледный, цвета какао, сосок, просто пятнышко на коже. Клава
засмотрелась на этот сосок, думая, зачем он нужен Ване. Мальчик дышал,
соском и всем своим худым, облеченным в пижаму телом, руки его