и перерезала ножом горло. Палящая, острая боль
пронзила Клаву, кровь хлынула из нее на снег. Клава тупо, как овца, немного
вздрагивая и подергивая одним валенком, смотрела на эту вытекающую кровь.
Неровные, грязные кляксы. Клаве не хватало воздуха, ей тяжело было даже
смотреть на собственную кровь, просто понимать, что это такое. Умирая, она
увидела как бы с высоты птичьего полета мальчика с собачьей головой,
лежащего в сломанных лопухах. Она ощутила связь, соединявшую их, как боль,
как давящую на вскрытое горло линию поднявшейся в воздух земли. А может
быть, это была кровь, падающая из летящей Клавы безвозвратным, чернильным
хвостом. Неведомая сила потянула Клавино лицо вверх, и она увидела Варвару.

Варвара была далеко, по ту сторону снежного ущелья. А ее маленький трупик
по-прежнему лежал под рябиной. Это не ее трупик, поняла Клава, они меня
обманули. Это было просто заколдованное чучело, чтобы выманить меня из
дома. И хотя Клава знала, что сейчас умрет, вот-вот провалится в вечное,
ужасное небытие, она нашла в себе силы улыбнуться, потому что Варвара
все-таки была жива. Затем голова Клавы свесилась вниз, бросив волосы в лужу
крови на снегу, смерть отпустила ее тело, и Клава провалилась во мрак.

Она уже не слышала чудовищный, обдирающий с мертвых кожу рев, который издал
Хозяин, увидевший свою судьбу. Варвара крикнула, увидев смерть Клавы,
верещаще, с воробьиным свистом, и черную деву Ольгу сразу охватил огонь.
Она завертелась на месте, завизжала и провалилась под землю, колодцем
протопленного снега ушедшую из-под нее в никуда.

- Ольга? - не веря, спросил Хозяин, глядя на черную, тающую дыру в земле
возле лежащей ничком Клавы, на то место, где только что стояла его дважды
рожденная демоническая сестра.

Потом он медленно развернулся и пошел на Варвару, глухо хрипя, и с каждым
шагом хрип его делался все страшнее, а сам он - все огромнее. Варвара
выставила раскрытые ладони перед собой и сжала пальцы.

- Я не верю в тебя! - рычание Хозяина превратилось в громовой рев. - Ты
умрешь, у тебя нет больше силы! Я убил уже твое солнце!

Варвара молчала, напрягшись всем телом и не смыкая своих ясных, расширенных
от ужаса глаз. Она казалась такой крошечной и беззащитной. Хозяин закрывал
от нее уже полмира, а за спиной у Варвары был восток, окутанный
беспросветной темнотой умершего солнца.

Хозяин крякнул, ткнул руками в воздух, как вилами, и высокая стена огня
прошла через Варвару в землю. Однако Варвара не загорелась, только
окуталась дымом сожженного снега. Загорелись деревья за ее спиной. Хозяин
гулко, бешено заревел, так что затряслась земля, а потом вдруг громко
застрекотал, будто огромный кузнечик. Два морозных вихря ножницами рассекли
воздух, обращая воздух в форму крошащейся смерти, стирая снег в ледяную
пыль, волосы и сарафанчик Варвары мгновенно побелели от измороси, тучу
снега и земли вымело из-под ее ног и понесло по ущелью в космическую
бездну. Варвара сползла вместе со склоном немного вниз, но продолжала
стоять в той же позе, вытянув перед собой руки со сжатыми пальцами. Хозяин
никак не мог найти ее смерть, спрятанную в сломанных лопухах невесть где
под неподвижным телом существа, которое не могло существовать.

И тут начался свет. Он был сперва такой слабый, словно это просто блеклые
звезды вышли из-за туч. Но свет непрерывно становился яснее, он шел не с
востока, а совершенно с другой стороны, из-за спины Хозяина, от того места,
куда в последний раз ушло похороненное солнце.

- Выйди, Лазарь, - тихо пошевелила губами Варвара.

И солнце вышло. Оно вышло ночью, как никогда не выходило. Оно вышло
мертвым, как нельзя было выйти. И все, что было вокруг, озарилось его
ужасным, всесжигающим светом. Хозяин встал, застыл на склоне трещины в
земле, как оборвавший гусеницу хрипящий танк.

- Ближе, - тихо пошевелила губами Варвара.

И солнце придвинулось ближе. Снежные поля потемнели от проступающей из них
воды, на горизонте ясно, просветленно загорелись деревья. Огненный ветер
ударил Хозяину в спину и пробил его насквозь, словно тот сделан был из
песка. Он взревел, скрипяще, как сломанный мотор, и упал, так и не
дотянувшись до ног Варвары, он сполз по склону ущелья на дно, пылающей,
разваливающейся лавиной. Земля со снегом наворачивалась на него, как волны
сыпучего моря, в котором тонул теперь его вечный труп. Варвара опустила
руки, но не смотрела вниз, на пламя, рвущее тело врага. Она смотрела вдаль,
где на поверхности воды, в которой стояли теперь все деревья, дрожало
слепящее, зигзагообразное отражение всенощного солнца.

Сперва Клава почувствовала на щеках тяжелый, морозный ветер бездонных
глубин. Потом она открыла глаза. Была зимняя ночь, усыпанное звездами небо,
тишина, черная кремлевская стена, Красная площадь, спящая во мраке Москва.
Клава сидела на полу неведомого деревянного корабля, тихо скрипящего под
напором ветра. Рядом с ней была Варвара.

- Ты тоже мертвая? - это было первое, что сказала Клава.

- Мы живые, - ответила Варвара, обняв Клаву руками и прижавшись к ней
стылым от ветра лицом. На Варваре поверх сарафана был наброшен коротенький
тулупчик, волосы ее пахли морозом. Не веря своему счастью, Клава на всякий
случай тихо заплакала.

- Ну чего ты теперь-то ревешь? - нежно прошептала Варвара, начиная отирать
Клаве слезы раскрытыми ладонями. Клава тоже хотела вытереть слезы, и
обнаружила, что у нее на руках надеты вязаные варежки.

- Вот, я тебе тут пряничка принесла, - Варвара вытащила из темноты какой-то
узелок и стала его разворачивать.

- Не нужно мне пряничка, - счастливо ныла Клава, уткнувшись носом в первое
найденное ею у Варвары теплое место, - шею под воротником, - и вдыхая
милый, только на Варваре живущий запах. - Мне больше ничего не нужно, раз
ты уже есть.

- Так ты ж голодная, - терпеливо отвечала Варвара, неловко возясь с
узелком, ведь Клава мешала ей своими ласками. - Вот он, на, возьми.

Она стащила с Клавы одну рукавичку и сунула ей пряник в голую руку, чтобы
Клава лучше сообразила, что это еда.

- Ну, хватит тебе ныть, - строго сказала Варвара, видя, что Клава только
глубже зарывается носом ей под воротник. - Ешь давай.

Клаве пришлось есть. Пряник был мягкий и вкусный, наверное, свежий.

- А на чем это мы сидим? - спросила за едой Клава, хотя ей в целом
безразлично было, где жить, лишь бы вместе с Варенькой.

- Это мавзолей, - уверенно ответила Варвара, видно было, что она уже здесь
давно и совсем освоилась. - Пока он, правда, еще деревянный, - будто
немного застыдившись, добавила она. - Но когда-нибудь и каменный построят.

- Какой еще мавзолей? - не поняла Клава.

- Для Ленина, - ответила Варвара. - Ленин умер.

Пряник застрял у Клавы во рту. Ей сразу вспомнился весь кошмар той
последней, смертельной битвы. Переложив обкусанный пряник в другую руку,
Клава коснулась пальцами своего горла. Там был шрам, узкий, но плотный,
теперь Клава осознала его сжатое давление на дыхание, а раньше она думала,
что это какой-нибудь шарфик.

- Ленин умер, - медленно повторила она. - Свет погас.

- Ленин умер, но сила его живет, - тихо поправила ее Варвара. - Великая
сила. Ленин умер, но он вечно будет стоять на страже у врат тьмы.

- Мертвый? - не поверила Клава.

- Пойдем, - поднялась Варвара. - Ты все увидишь сама.

Они вошли внутрь мавзолея. Маленькая комната была освещена ясным,
длинноязыким пламенем из каменных чашечек, приделанных к стенам. Сами стены
комнаты были темно-синими, и на них серебром сверкали уже знакомые Клаве
таинственные письмена.

- О, - сказала Клава. - Рыбки и птички.

Посредине комнаты стоял саркофаг, в нем лежал Ленин. Он одет был в черный
костюм, руки сложены были на груди, мертвенно-бледное лицо светилось в
полумраке. На открытом, чистом лбу темнел один из волшебных знаков, там
была цапля и еще палочки, это Клава увидела точно. Ленин спал, без дыхания
и сновидений. Он напоминал Клаве не живого человека, а скорее камень,
лежащий памятник на собственной гробнице.

В ногах Ленина стоял Петька со своей собачьей головой. На нем была все та
же окровавленная, ободранная сорочка, в которой он проделал свой недолгий
путь, что никогда не был и не будет завершен. В руке Петька держал угольный
жезл, заканчивавшийся острым крюком. Остекленевшие, собачьи глаза Петьки
светились, подобно ледяным фонарикам звезд. Клава поняла, что Петька стал
уже богом, только не тем, о котором рассказывал медвянобородый батюшка на
уроках в гимназии, а каким-то другим, может быть даже новым.

За головой Ленина, в тени плохо освещенной дальней стены, стоял Комиссар.
Удивительно было, что Клава увидела и узнала его.

- Здравствуйте, - тихо сказала она. - Вы дважды спасли мне жизнь.

Я мог бы многое ответить тебе, любимая. Но что были бы тогда мои слова?
Может быть, они превратились бы в тени листьев, тонких золотых листьев ивы
на воде черного, заколдованного озера. Или они стали бы шепотом звезд,
бесконечным, пунктирным скрипом полевых кузнечиков, в котором я слышу
что-то, чего не понять, и с каждым пропадающим звуком, с каждым ударом
крохотной иголочки я навсегда теряю частицу своей жизни, частицу дыхания,
частицу разума, да, мой разум подобно песку сыпется сквозь мои пальцы, и
ветер подхватывает его, чтобы не оставить даже формы исчезновения, чтобы
мгновенно меня забыть.

Я мог бы многое ответить тебе. Глядя в твои темные, способные жестоко
убивать, страдающе терпеть и нежно любить глаза, я мог бы сказать: прости
меня, Клавдия. Прости меня за то, что я увидел тебя, потому что, уже
увидев, я не мог не полюбить.

Но я молчал. У меня не было голоса, потому что время не было тогда еще
временем, и воздух тогда еще не был воздухом. Только я был мной и ты была
тобой. Может быть, так было всегда?

Варвара отошла от тебя и стала у Ленина в головах. Вы окружили его, и сила
ваша воссоединилась. Вы протянули вперед левые руки, в одно место над
спящим лицом Ленина, из ладоней ваших закапала кровь, которая упала на
широкий Ленинский лоб, и темный знак загорелся и исчез, войдя в голову
умершего вождя.

- И станешь ты камень, - сказала Варвара. - Который не сдвинет никто. И
станешь ты камень, запирающий врата тьмы. На веки вечные.

И Петька положил на тело Ленина свой жезл, и до сих пор он лежит там, где
его положил Петька. И вы подняли руки, перечеркнув ими собственные лица,
чтобы вечность не знала их, и никто не мог разрушить ваше заклятие. Никто
тогда еще не знал, что скоро миллионы мальчиков и девочек точно так же
поднимут перед своими лицами руки, под пламенем алых знамен, повторяя ваш
священный жест, преграждая дорогу любому смертоносному взгляду в свои
светлые, радостные глаза. На веки вечные.

Так вас и нарисуют когда-нибудь, высекут на огромной, каменной стене: две
девочки, стоящие над саркофагом заколдованного, нетленного света, и мальчик
с собачьей головой.