жет этого сделать... если он не сумасшедший, как ты.
     -- Правильно! --  вскричал Филмор. -- А я-то не додумался! Ты же можешь
прислать мне их потом -- если она их отдаст!  Впрочсм, это  сейчас не важно.
Но... Боже мой, у меня нет даже шляпы!
     -- Зачем тебе шляпа? В  Лондоне  купить все,  что понадобится. А сейчас
поехали. Нам надо узнать, когда уходит поезд.
     -- Послушай... -- сказал он, вынимая бумажник. -- Можно я тебя попрошу?
Возьми деньги и сделай все что надо. У меня нет сил... Голова кружится.
     Я взял бумажник и  выгрузил все  ассигнации, которые Филмор  только что
получил  в  банке. У тротуара стояло такси. Мы  сели в него. Поезд  уходил с
Северного  вокзала  около  четырех  часов.  Я стал  прикидывать в уме. Банк,
консульство, "Америкен экспресс", вокзал, Чудно! Все можно успеть.
     --  Только не падай духом! -- сказал я. -- Главное -- спокойствие. Черт
возьми, через несколько часов ты уже переплывешь Ла-Манш. Сегодня вечером ты
будешь гулять по Лондону и слушать свой английский язык.  А завтра выйдешь в
открытое морс, и тебе будет начихать на весь свет. К  тому времени, когда ты
приедешь  в  Нью-Йорк,  все  забудется,   как   плохой  сон.  Филмор  ужасно
взволновался и начал конвульсивно сгибать и разгибать ноги,  как будто хотел
бежать  прямо  в  такси.  В  банке  у  него так  дрожали  руки, что  он едва
расписался. Этого я за него не мог сделать -- поставить его подпись. Но если
б понадобилось, я посадил бы  его на  горшок и подтер  ему задницу. Я твердо
решил отправить парня -- даже если придется сложить его, как перочинный нож,
и запихать в чемодан.
     В английском  консульстве  был  обеденный перерыв до двух часов.  Чтобы
как-то  убить  время,  я предложил Филмору пообедать. Я  повел его  в уютный
маленький  ресторан и  заказал хороший обед и самое лучшее  вино, не думая о
цене и вкусе. У меня в кармане лежали  все его деньги -- куча денег, как мне
казалось.
     Когда мы приехали в "Америкен экспресс", времени оставалось в  обрез. У
англичан  -- разумеется,  по-английски  медлительных  и обстоятельных  -- мы
сидели как на иголках. Здесь же все  скользили,  словно на роликах.  Они так
спешили, что все приходилось делать по два раза. Когда чеки были подписаны и
скреплены  в  аккуратную   маленькую   книжечку,  обнаружилось,  что  Филмор
расписался не в том месте. Ничего не  оставалось, как начать все сначала. От
волнения мы  забыли разменять все деньги. Но мы уже сидели в такси, и каждая
минута была на  счету. Теперь надо  было выяснить наше финансовое положение.
Мы  быстро извлекли деньги из карманов и начали их делить. Часть денег упала
на пол, часть лежала на  сиденье. Мне захотелось собрать монеты и  побросать
их в окно, чтобы упростить дело. В конце концов мы все рассортировали;
     он взял английские и американские деньги, а я -- французские.
     Надо  было быстро решить, что делать с Жинетт  -- сколько  ей  оставить
денег, что ей сказать и  т.д. Он все  плел какую-то ахинею, которую я должен
был ей  передать, -- он, мол, не  хотел  делать ей  больно и  тому подобное.
Пришлось его оборвать:
     -- Не думай  о том, что сказать  Жинетт. Положись на меня. Реши только,
сколько  ты  хочешь  ей  оставить.  Кстати,  а  зачем  вообще  ей что-нибудь
оставлять?
     Филмор  подскочил,  как будто у него под  сиденьем взорвалась  бомба, и
зарыдал.  Я никогда не видел  таких слез!  Прежние слезы не  шли  ни в какое
сравнение.  Я  боялся, что  он сейчас упадет в  обморок.  Не  задумываясь, я
выпалил:
     --  Хорошо, давай отдадим Жинетт  все  французские деньги. Этого ей  на
какое-то время хватит.
     -- А сколько там? -- спросил Филмор слабым голосом.
     -- Не знаю точно... около двух тысяч франков. Во всяком случае, больше,
чем она заслуживает.
     -- Ради  бога,  не  говори  так! -- застонал он. -- В  конце  концов, я
поступаю с  ней  как подлец. Родители  никогда не возьмут ее  обратно.  Нет,
отдай ей все -- все до последнего гроша... сколько бы там ни было.
     Я молчал.  Неожиданно Филмор вытянулся во  весь рост -- мне показалось,
что у него какой-то припадок, -- и сказал:
     -- Нет, я должен ехать назад... Пусть делает со мной что  хочет... Если
с ней что-нибудь случится, я никогда себе этого не прощу...
     Для меня это прозвучало как гром с ясного неба.
     -- Ты с ума сошел! -- завопил я. -- Не смей! Теперь уже слишком поздно.
Ты должен ехать, а  я  о ней позабочусь. Я отправлюсь к ней прямо с вокзала.
Неужели ты не понимаешь, идиот несчастный: если  она узнает, что  ты пытался
сбежать  от  нее,  она  с тебя  живого спустит  шкуру! Для тебя уже нет пути
назад. Все кончено.
     Когда  мы  подкатили  к  вокзалу,  до  отхода  поезда   оставалось  еще
двенадцать  минут. Я  решил не  покидать Филмора до  конца. Он  был в  таком
состоянии, что я не удивился бы, если бы в последний момент  он выпрыгнул из
вагона  и побежал к Жинетт. Любая мелочь могла стать той  самой соломинкой и
свести на нет все мои усилия. Я потащил его в бар напротив вокзала.
     --  Сейчас ты выпьешь перно --  твое  последнее перно.  А  я заплачу за
него... твоими деньгами.
     Он посмотрел  на  меня  с  сомнением,  сделал большой глоток, а  потом,
повернувшись ко мне, как побитая собака, сказал:
     -- Я знаю,  что  не  следует доверять тебе все эти деньги, но...  но...
Ладно, делай все, как ты считаешь нужным. Я не хочу,  чтобы она покончила  с
собой.
     --  Покончила с  собой? -- переспросил я. -- Только не  она! Ты слишком
высокого о себе мнения, если можешь даже вообразить нечто подобное. А насчет
денег...  Мне противно  отдавать  ей  эти  деньги, но  я  тебе  обещаю,  что
немедленно зайду на почту и переведу их ей телеграфом. Я не хочу таскать эту
кучу денег с собой... -- Увидев на прилавке вертушку с открытками, я вытащил
одну -- с Эйфелевой башней -- и заставил Филмора нацарапать несколько слов.
 --  Напиши ей, что ты сейчас отплываешь. Напиши, что ты ее  любишь и вызовешь
ее,  как только приедешь в  Америку... Я  отправлю  пневматической городской
почтой. А вечером я ее увижу. Не беспокойся... все будет хорошо.
     Мы  вернулись  на  вокзал.  Оставалось две минуты  до отхода  поезда. Я
чувствовал, что опасность  миновала. Подведя Филмора к  барьеру, отделяющему
пассажиров от провожающих, я хлопнул его по плечу. Я не пожал ему руки -- он
стал бы  за меня цепляться. Я  просто показал на поезд со словами:  "Скорее!
Сейчас  отправится".  И  тут же  пошел  прочь. Я  даже не  оглянулся,  чтобы
убедиться, что он сел в поезд. Мне было страшно.
     Во время  всей этой возни с Филмором  я  не думал,  что я буду  делать,
когда он уедет. -- Я надавал ему разных обещаний, но все это было только для
того,  чтобы его успокоить. Однако я боялся  Жинетт  не  меньше, чем Филмор.
Если не больше.  Мне становилось не по себе.  Все случилось  так быстро, что
невозможно было как  следует разобраться в происходящем. Я вышел с вокзала в
каком-то  приятном опьянении. В  руках у  меня была открытка.  Остановившись
возле фонаря, я прочел ее.  То, что там  было написано, звучало по-идиотски.
Чтобы  убедиться, что это не сон, я перечитал открытку еще раз, потом порвал
ее  и  выбросил  в канаву.  И тут же оглянулся,  точно  ожидая,  что  Жинетт
появится из-за угла  с томагавком в руках.  Но  никто за мной  не  гнался. Я
зашагал по направлению к площади Лафайет.
     Если  Филмор  в  припадке  сумасшествия  не  напишет  Жинетт  письмо  с
объяснениями, ей совершенно незачем знать,  что произошло. И  даже  если она
узнает, что он оставил ей две с половиной тысячи франков, у  нее не будет ни
малейшего доказательства. Я всегда могу сказать, что Филмор все это выдумал.
Человек, который настолько ненормален,  что  может уехать в Америку даже без
шляпы, легко может придумать историю с двумя с половиной тысячами франков да
и вообще что угодно. Сколько же он все-таки оставил? Мои карманы были набиты
деньгами.  Я  вытащил  их  и  тщательно  пересчитал.  Две  тысячи  восемьсот
семьдесят пять франков тридцать пять сантимов. Больше, чем я думал. Мне надо
было избавиться от семидесяти пяти  франков тридцати пяти сантимов. Я  хотел
иметь  круглую сумму  --  две тысячи  восемьсот.  В этот  момент  к тротуару
подъехало  такси. Из него вышла дама,  держа на руках белого пуделя, который
мочился на  ее  шелковое  платье. Мысль  о том что собаку  катают  на такси,
обозлила меня. "Я  не хуже пуделя", --  подумал я. Подозвав такси, я  влез в
него и попросил  шофера отвезти  меня в  Булонский  лес.  Он  спросил,  куда
именно, и я ответил: "Неважно. Просто покатайте меня и не торопитесь. У меня
масса времени". Усевшись как можно удобнее, я  смотрел на  проплывавший мимо
Париж -- на дома, на зубчатые крыши, на трубы, на крашеные стены, на уличные
уборные,  на  все  эти артерии  города. Проезжая  мимо  "Рон-Пуэн", я  решил
остановиться и  зайти  туда справить нужду. К тому же, не  исключено, что  я
смогу  кого-нибудь там  подцепить. Я попросил шофера  подождать меня. Первый
раз в жизни меня ждала машина, пока я отправлял естественные надобности.
     Я  осмотрелся,  но  никто  не  привлек  моего  внимания.  Мне  хотелось
чего-нибудь  свежего,  нетронутого  --  женщину  с  Аляски,  скажем,  или  с
Виргинских островов. Чистый, свежий товар с  естественным ароматом. Конечно,
ничего подобного я не нашел.
     Когда мы  подъехали  к  Порт-д'Отей,  я попросил шофера подвезти меня к
реке. Возле Севрского моста я вышел и пошел по берегу в сторону виадука.
     Проходя мимо пивной под открытым небом, я увидел группу велосипедистов,
сидящих за  столом. Я сел  рядом  с  ними и заказал кружку  пива.  Слушая их
болтовню, я  вспомнил Жинетт и представил себе, как она  мечется по комнате,
рвет на себе волосы, рыдает и мычит --  я это уже не раз видел. Я представил
себе шляпу Филмора, висящую на гвозде, и  стал думать, придутся ли мне впору
его  костюмы  и пальто. Его пальто  реглан  мне  особенно  нравилось. Филмор
сейчас далеко.  Скоро  под ним будет качаться корабль. Английский  язык!  Он
соскучился по английскому языку! Надо же придумать такое!
     Неожиданно я вдруг сообразил, что если бы мне захотелось, то и я мог бы
уехать  в  Америку.  В первый  раз мне представилась такая  возможность, и я
спросил себя: "Ты хочешь уехать?" И не получил ответа.  Мои мысли унеслись в
прошлое,  к  океану,  к  другим  берегам, к  небоскребам,  которые  я  видел
последний раз  исчезающими  под сеткой мелкого снега. Я  вообразил,  как они
снова наползают на меня, вообразил тот напор, который так ужасал меня в них.
Я  видел  огни,  пробивающиеся между их ребрами.  Видел  весь  этот огромный
город,  раскинувшийся  от Гарлема  до  Баттери,  улицы,  кишащие  муравьями,
стремительные  поезда  надземки, толпу,  выходящую из театров. На  секунду я
вспомнил свою жену -- где она? Что с ней сталось?
     От  всех этих  мыслей на меня снизошел тихий мир. Тут, где эта река так
плавно  несет  свои  воды  между  холмами, лежит  земля  с  таким богатейшим
прошлым, что, как бы  далеко назад ни забегала ваша мысль, эта  земля всегда
была  и всегда  на ней был человек. Перед моими  глазами  в солнечной  дымке
течет  и  дрожит  золотой покой, и только  безумный невротик  может  от него
отвернуться. Течение Сены  здесь так спокойно, что  его замечаешь с  трудом.
Оно лениво  и  сонно,  а сама Сена  -- точно огромная  артерия человеческого
тела. В той тишине, которая снизошла на меня, дне казалось, что  я взобрался
на высокую гору и у меня появилось наконец время, чтобы осмотреться крутом и
понять значение того ландшафта, что развернулся под моими ногами.




     Двуногие существа представляют собой странную флору и фауну. Издали они
незначительны;  вблизи  --  часто  уродливы  и зловредны.  Больше всего  они
нуждаются в пространстве, и пространство даже важнее времени.
     Солнце  заходит.  Я  чувствую,  как эта река течет  сквозь меня  --  ее
прошлое,  ее древняя земля, переменчивый  климат. Мирные холмы окаймляют ее.
Течение этой реки и ее русло вечны.