.  Песок  дает им немного домашнего тепла,
которое они давно потеряли.
     Никто еще не разгадал тайну песка!

     Песок,  что  делает  мягкой спину нашей земли и вводит в обман тех, кто
идет  и  идет берегом моря, вбирая в себя его соленое дыханье. Бродяги, лежа
на  прибрежных  песчаных холмах, насвистывают песенки, где говорится о нашей
планете,  как  о  живом  существе,  потому,  что  эти  холмы  напоминают  им
отцовские плечи.
     Песок  детей,  в  котором  теряются их игрушки - безумно синие, безумно
красные,  безумно желтые. Он их старательно прячет, а, дождавшись, когда все
уйдут,  вытаскивает  -- я это видела сама! -- и в слабом сиянии звездного неба
играет ими, как старая дева, впавшая в детство.
     Песок  дал  беднякам  свою  горсть  счастья,  которую  другие  получают
ведрами  металла  и камня. Бедняки строят из песка дома, что тотчас рушатся,
и  мечтают  о  том,  чему  никогда не сбыться. Оттого и нет корней у счастья
бедняков.
     На  песке  чертил  слова  Иисус Христос, верша свой единственный суд, и
слова  эти  тотчас  стирались,  чтоб стоящие перед ним книжники и фарисеи не
исказили их смысла и не возмущались против Него...
     Нет  у  податливого  песка  воображения, ибо совсем нет вкуса к обману.
Рядом  с  ним  распростерлось  лукавое  море,  которое умеет обманывать, как
никто, и песок смотрит с усмешкой на лукавую игру его бликов и пены.
     Нет  у  песка четко выраженной формы, лишь растянулась длинной складкой
снисходительная  улыбка,  потому  что  он смеется над всем, что не похоже на
песок.
     Песок  порушенных  источников,  который  разметало  по сторонам и нет у
него  охоты  быть  единым.  Так  и  движется  обессиленный...  Но  все равно
одолевает  изгороди,  не  перепрыгивая  через  них, и летает по ночам, и без
труда  входит  в храмы или в дома. И не причиняет особого вреда нашему телу,
вот разве что, попадая в глаза, вызывает неслышные слезы.
     Песок  Соломонов и Кемпийский, который знает все три слова Царя, но нет
у  него ни желания, ни рук, чтобы написать их и тем сослужить великую службу
морю,  которое  то  и  дело подносит ему на хмельных волнах свои героические
свершения.

     Перевод Э.Брагинской





                                 Огонь


     Огонь,  что  в  красных  браслетах  пляшет  с  лесом, щекоча ему пятки.
Огонь,  что  стремительным  прыжком тигра срезает деревья золочеными мечами,
оставляя зияющие прогары.
     Огонь,  сжигающий  жнивье  на  холмах  Арауко. Его огненные языки лижут
землю  и  разрисовывают  холмы большими черными розами, точно шкуру пантеры,
или покрывают их белой коростой, будто чудотворную руку Моисея.

     Огонь -- яростный, гибкий и всегда полный силы.

     Единственно-истинный  цветок  Земли, внезапно расцветшая фуксия в сорок
лепестков,   которая   кружится,  чтобы  вдоволь  напиться  соком  хмельного
воздуха.
     Огонь,  сокрушающий  сонное  оцепенение  металлов.  Он  радостно плавит
серебро  и  ему  неймется увидеть, как стекают тяжелые капли странного пота,
что белее магнолии.
     Огонь  одержимых,  не  знающих  отдыха  заводов,  он  прячется  во всех
закутках и не тронь его, не то рука падет скрученным лепестком пепла.

     Огонь -- яростный, гибкий и всегда полный силы.

     Огонь  Любви,  чьи  слова  не знают сна и нет у него даже самой простой
кочерги,  чтобы вовремя поправить поленья. Он превращает тело человеческое в
удлиненное   прозрачное  стекло,  где  видна  объятая  пламенем  саламандра,
проникшая в самое сердце.
     Огонь  Ненависти,  что  воздвигает  самые  причудливые  сооружения.  Он
издает  этот неприятный сухой треск, какой бывает у старческих суставов. Его
владыка  --  сам Дьявол! Он следит за ним в ночной тьме, которая длится ему в
угоду.

     Огонь -- яростный, гибкий и всегда полный силы.

     Огонь,  что  живет  в  нас,  в  людях,  маленькие горчичные зерна Огня,
которые  бегут  по  нашей  крови  и  делают  нас живее, подвижнее, как сухие
колючки  аравийскую овцу. Огонь в глазах коршуна -- стоячий, сухой... Огонь --
веером  зеленых  лучиков  в  глазах  ягуара.  Коварный, искусный огонь жажды
хмельного,  который  изводит,  губит  человека. Огонь, что согревает Песню и
делает  ее  похожей  на  маленькое  нутро  птицы,  на  крохотное полое место
любящей голубки.

     Огонь -- яростный, гибкий и всегда полный силы.

     Огонь  испытанья,  который  закаляет  в  своем пламени все подлинное, а
остальное  -- скручивает, морщит, как спаленную кожу... Огонь Последнего Дня,
когда лишь Верные не падут, они устоят, как опорные балки Мира.
     Огонь  Святого  Духа,  огонь  двух  раскаленных  добела  углей,  -- двух
голубиных  крыл.  Огонь,  который  слетел к Павлу и пронзил его насквозь, до
мозга костей.
     Огонь,  что  пришел  к  нам  с  небес  и  вернется  туда, когда свершит
заповеданные  ему  Дела. Он одержит победу над Водой и вместе с ней сотворит
пышную  гортензию,  но  ее  лепестки истончатся и облетят. Он одержит победу
над  Землей  и  сделает  ее  алой  далией, но она будет уменьшаться, пока не
станет жасмином чистейшего пепла.
     Огонь,  который  мерит  дремлющую землю большими шагами, как Пророк, не
знающий сна,

     Огонь -- яростный, гибкий и всегда полный силы.

     Перевод Э.Брагинской





                             Похвала камню


     Камни,  вставшие  на  колени, камни, что несутся вскачь, камни, которые
не желают больше переворачиваться, как вконец измученное сердце.
     Камни,  которые  недвижно  лежат  на  спине,  как  мертвые  воины. И не
бинтами перевязаны их страшные раны, а чистой, непотревоженной тишиной.
     Камни,  что  разлетелись  кто куда, и потерялись, словно дети: где-то в
горах их брови, а тут, на скамье -- запястье.
     Камни,  не  забывшие свой истинный облик и не потерявшие веры в то, что
постепенно они соберутся все вместе и воссоздадут его.
     Камни  в  сонном оцепенении, они насыщены снами, как перец своей пряной
сутью,  они  отяжелели  ото  сна,  как дерево от разросшихся корней. Камень,
который яростно сжимает сокровище своего самого глубокого, абсолютного сна.

     Камни, вставшие на колени, камни несущиеся вскачь,
     камни, которые не желают больше переворачиваться,
     как вконец измученное сердце.

     Камень   --  подушка  для  Иакова,  для  его  могучего  затылка,  камень
истонченный,  поникший  как  цифра  "один", он не знает ни утренней росы, ни
сладкой дремы.
     Камень  округлый  --  огромное  веко без ресниц, как у старца Мафусаила.
Каменная  вершина,  схваченная  устрашающими  крюками  мистических Анд, она,
точно  пламя  без  пляски, точно застывшая жена Лотова. В детстве я о многом
спрашивала  эту  вершину,  но  она так и не ответила ни на один вопрос, да и
сейчас не хочет ответить...
     Камни,  потрясенные внезапным вторжением в их плоть золота или серебра,
камни,  познавшие  боль  глубокого  внезапного  укола  меди,  камни, которые
пришли  в замешательство от миндальных зерен металла, что впились, вонзились
в них, как незримый дротик.

     Камни, вставшие на колени, камни, что выпрямили спину,
     камни, бегущие друг за другом или беспорядочной толпой,
     а куда -- не знают сами.

     Камни,  которые  старше  рек,  с мокрыми осклизлыми боками, будто они --
утопленники.  Опутанные  такими  же  никлыми  водорослями,  какие налипают к
волосам утопленников.
     Камни  нежные,  что могут прикоснуться к человеку с содранной кожей, не
причинив   ему  никакой  боли,  напротив,  они,  точно  материнским  языком,
осторожно зализывают раны, не зная устали.
     Камни,  которые  моложе  рек,  разноцветные  камешки, они, будто спелые
плоды, и -- поверьте! -- восхитительно поют!
     Мне  тоже  когда-то было пять лет, и однажды я положила эти камешки под
подушку,  а  они  там  расшумелись, разыгрались, точно стайка детворы, может
водили  хоровод  вокруг  моего сна. Что им мой сон - они делали, что хотели!
Камешки детства, которые пришли ко мне в постель, чтобы поиграть со мною.
     Камни,  не  пожелавшие  стать  ни могильной плитой, ни фонтаном, дабы к
ним  не  пристало  ничто  чуждое,  потому как однажды они непременно захотят
сказать  что-то важное на своем языке и совершить какой-то поступок по своей
воле.
     Камни,   онемевшие  от  того,  что  их  сердце  захлестнуто  непомерной
страстью.   Они   и   с  места  не  двигаются  лишь  потому,  что  страшатся
потревожить, разбудить свое неистовое, головокружительное ядрышко миндаля.

     Перевод Э. Брагинской





                               Белая сова


     Она  вся  белая  в  стародавнем  головном  уборе и лапы у нее янтарного
цвета. А клюв -- старая леди Макбет, которую одолевают мрачные мысли.
     Сову  ужасно  раздражает  дневной  свет: он для нее, что острые осколки
горного  хрусталя. От этого безбрежного разлива света, от немолчного гомона,
который  стоит  в Парке, ее глаза наливаются кровью, как у разгневанной леди
Макбет.
     Все,  кто  приходит  сюда,  -- говорит она мне, -- не могут понять старую
Белую  сову  с  гранатовыми глазами. Они пройдут мимо моей клетки, глянут на
меня  равнодушно  и  скорее  к  этим  оголтелым  попугаям  с острова Борнео.
Останься  они возле меня подольше, я, несмотря на все мои печали, рассказала
бы  им  кое-что  о  Ночи.  Они даже и не подозревают, что это -- удивительная
страна.  Ночь,  она как плод, в котором семь разных слоев мякоти, а я сумела
добраться  до  ее  лилового  миндального ядрышка пустоты... Нет, не выразить
словом,  что  такое  миндальный орех Ночи. Это он обострил мой слух и сделал
совсем  мягким  мое  оперенье.  Я слушаю... Я слышу, как растет шерстинка на
шее  альпаки  и как отвердевают рога черного бизона. Я слышу, как пульсирует
жилка на твоей шее.
     Прикоснись  ко мне. Тронь, может поймешь, о чем думает эта тишина. И на
исходе  ночи,  может,  сумеешь  сложить  стихи  -  такие  же нежные, как мой
бесшумный полет.
     А  я  не  прикоснулась к ней. Пусть у нее сонная пушистая грудка, пусть
вся она -- сгусток покоя, но я-то ее знаю, знаю.
     --  Ты  --  Белый  Демон, и твой полет, точно косой высверк молнии, я это
видела  однажды  в ночной тьме, потому что и мои глаза краснеют от бессонных
ночей.

     Перевод Э.Брагинской





                             Яванская змея


     На  основе Ява размякшая земля пышет жаром, а под деревьями, в лесу она
терпко  пахнет  перцем  и  прелым манго. Но здесь, в этом унылом зоопарке, у
грязи нет запаха.
     Там,  на  острове,  я  не была такой жирной, потому что любила обвивать
стволы  деревьев  кругами,  какие  ловко делает кнутом аргентинский гаучо, и
поутру   легко  душила  в  своих  кольцах  быстроногую  теплую  лань,  чтобы
побыстрее  утолить  голод. Разве ее сравнишь с этим отвратительным мясом, от
которого  только  жиреешь!  Подумать  -- благородной змее -- ту же падаль, как
старой  гиене!  А  благородство  кобры  --  это  стремительный точный бросок,
верный глаз и золотистые ромбы.
     Там,  на  Яве, любая женщина отдаст предпочтение не изысканной орхидее,
а  моей  коже,  разрисованной,  как  тыковка.  Киплинг  тоже любовался мною,
выслеживая меня.
     Знаешь  ли  ты,  что и другие существа делают себе татуировку по узорам
кобры?  А небо к ночи творит на западной окраине свою кобру, правда, слишком
длинную.
     Зря  ты  сравнила  Землю  с огрузневшей женщиной, это не так. Она зорче
воздуха  и  видит все глазами змей, которых на ней без числа. Она рассеивает
взглядом  ночную  тьму.  Однажды  Анаконда Кироги восславит Землю и тогда ты
все  поймешь.  Земля  лучше  Воды, у которой нет таких совершенных творений,
как ананас и гремучая змея.
     Как  я  тоскую  по  яванским  ночам, наполненным жизнью, когда на землю
падают  плоды, точно тяжелые капли пота, и не спят насекомые, взбудораженные
дурманным ароматом цветов!
     Тянется  из  Явы  к Бразилии -- ты это знаешь? -- волшебный фриз, который
кобры раскрасили для Земли алыми и золотистыми красками.
     Но  когда я буду возвращаться к себе, на Яву, мне уже не обвить ловкими
кольцами  этот фриз. От падали, которой меня кормят, я состарилась, мой слух
заплыл  жиром  и  огрубел,  как  у  мясника.  Весна без промелька страсти не
счесывает мою кожу и мой раздвоенный язык ссыхается.
     Кто  знает, быть может однажды, я все-таки уползу отсюда по Древу Ночи,
уползу  рывками  по  Древу,  обвитому  Ночной  тьмою, которая сгущается надо
мной, и отправлюсь вниз, к далекому Югу.

     Перевод Э.Брагинской





                                  Крот


     Карлик,  что  живет  в  самой  Сердцевине  земли,  посулил  ему жену из
подземелья.  Крот решил, что надо поспешить ей навстречу. Вот откуда взялись
эти  подземные  ходы  и коридоры! Это он рыл и рыл, пока там, под землей, не
получилось  что-то  вроде  дерева  с  раскидистыми  темными  ветвями. Чем не
дворец! -- думал он -- тут и сыграем нашу свадьбу!
     Само  собой,  от  постоянной пыли и постоянной тьмы он постепенно слеп,
но это его не тревожило: ведь будущая супруга -- дочь мрака, а не света.
     И,  само  собой,  в  такой  нетронутой  тишине  слух  его обострился, а
движения стали точными.
     Невеста   не   спешила   к  своему  нареченному,  и  он,  завершив  все
строительные  работы,  не  знал  чем заполнить свободное время. Однажды крот
увидел,  как  из  недр Земли, словно долгим тяжелым зевком, подымается ночь,
растекаясь  по  всем ветвям Древа ожиданий. (Потому что те, кто говорит, что
ночь  спускается  с  неба, говорят неправду: ночь поднимается словно пар, из
самого нутра земли, а уж потом обволакивает ее поверхность).
     Крот  там,  внизу,  усердно  помогает всем, кто каждые двенадцать часов
творит  ночь,  точно  собирает  огромный  ком  шерсти, настриженной с черной
овцы. Теперь крот один из лучших мастеров в этом деле!
     Он  и  сам,  молодец, использовал эту темную шерсть: сделал себе мягкую
шубку,  чтоб  не  набивать  синяков,  а  главное,  чтоб будущей супруге было
приятно его гладить.
     Разве  кто-нибудь  слышал  его  шаги?  Когда  наверху  день,  он  снует
туда-сюда  по  галереям,  и своими мягкими лапками собирает в большой клубок
темноту.  А  с  приходом  вечера подымает его на поверхность земли. И тотчас
возвращается  к себе, чтобы поскорее сесть на Древо ожидания и прислушаться:
не выехал ли свадебный кортеж из Сердцевины земли?
     Глупцы  наверху  оценивают крота по своим собственным меркам. А Великий
Карлик,  что живет в самой Сердцевине земли знает: ум во многом определяется
умением молчать и никого не торопить.
     Теперь  у заботливого жениха есть все, кроме обещанной Невесты. Длинные
галереи  устланы  темными  шкурками  мрака,  они  куда  лучше  шкуры черного
медведя.  А  самое  лучшее,  что  ожидает  Невесту, -- это нежнейшая пушистая
грудка ее будущего супруга.

     Перевод Э.Брагинской





                                 Зебра


     В  солнечный  полдень она прилегла в зарослях и поднялась полосатой. Ей
было  очень  трудно  свыкнуться с этим. Ослы не захотели с ней знаться. Она,
правда,  считала,  что  их  подговорил  один  законченный  осел.  Лошадь  ее
оскорбила,  сравнив  с  навесом  из полотна в полоску. Не зная, как защитить
себя,  она  привела  в  пример  леопарда.  Ведь  никого  же не возмущает его
пестрая шкура!
     Нашла,  что  сказать!  -- возразили ей. -- У него все пятна округлые, так
бывают раскрашены и фрукты, и животные.
     Она  совсем  отчаялась,  но  все  же решила потереться спиной о корявый
ствол,  вспомнив,  как  это делали на ее глазах олени со старыми рогами. Она
старалась  изо  всех  сил.  Пустое!  Эта полосатая тканина, похоже, намертво
приросла   к   костям.   Когда  зебра  возвращалась  домой,  ободранный  бок
нестерпимо  болел,  однако  она заглянула в тихий водоем. И надо же! Она вся
лежала  там,  в  воде,  и ее большие полосы расплывались прекрасными темными
складками.
     С  того  часа зебра больше всего на свете боялась полинять. Куда только
не  пряталась  от  дождя!  Упаси Бог, думала, стать вдруг бурой, как осел. И
перебежав  через  поток  на другой берег, первым делом с тревогой оглядывала
свои ноги.
     А  с  той  поры,  как  зебру,  одну-единственную,  вывели  из  загона и
привезли  сюда,  в Парк, она знает, что черные разводы на ее шкуре -- великая
ценность.
     Однажды ей случилось увидеть что-то совершенно необычайное.
     Огромное  белесое  небо,  что  висело над Парком, вдруг затянуло серыми
кисейными  лентами,  которые  быстро налились чернотой. Это было под вечер и
бледное  небо  постепенно  становилось  золотисто-желтым. Подумать! Это тоже
была  зебра,  большая  Зебра-мать!  Теперь  есть  кому  оградить  ее от всей
напастей... Ну что ж такое зебра в этом мире, Бог мой?
     --  Зебра? -- улыбнулся один шутник, -- да это обыкновенный осел, которого
хозяин всю ночь полосовал кнутом.

     Перевод Э.Брагинской





                           Золотистый фазан


     Он  сделан  из  золота, из огня, из темной и светлой глины. Напрасно он
встряхивается,   пытаясь  собрать  вместе  огнистые  перья  и  расплескаться
пламенем.
     Не  будь  у  него этих белых и черных пятен, тотчас вспыхнул бы под ним
миртовый куст, на который он уселся.
     --  Тебя собрали наспех из разных частей! -- говорит ему голубка, считая,
что она -- воплощение цельности.
     --  Хорошо,  что  подкрасили  розовым твои лапки, а то была бы похожа на
долгий белесый зевок. Тоска -- смотреть!
     Однажды  чьи-то  дети  заговорили при нем о саламандрах -- дочерях Огня.
Фазан  прислушивался  с большим интересом. Но ему -- увы! -- так и не довелось
их  увидеть... Вот и досадует, глядя на свою блеклую невзрачную подругу. Что
за морганатическая супруга ему досталась!
     Если  в  Парк  когда-нибудь приведут равную ему, -- рожденную от Огня, --
он  сразу  обручится  с  ней  в  сиянии  фейерверков  страсти. Но прекрасной
саламандры  все  нет  и  нет, и он потихоньку стареет возле своей неказистой
подруги.
     Но  вообще-то  фазан  втайне  считал,  что его внимания достойна только
Вечерняя  Заря.  Он  не  раз видел, как она, израненная, вся в крови, падала
там,  за  дальними  деревьями,  роняя алое яйцо, которое растекалось по краю
неба.
     Фазан  негодовал,  глядя, как она каждый вечер безропотно приносит себя
кому-то  в  жертву.  Но  однажды  его осенила мысль, что Вечерняя Заря -- его
мать.
     С  той  поры  он  всем  сердцем  любит Зарю, и на исходе дня, волнуясь,
смотрит на нее сквозь каштаны...
     А  когда  она  падает,  всполошенно  кричит,  будто  рвется подхватить,
спасти окровавленную Зарю, когда она срывается с верхушки высокого дерева.
     Но   прекрасная   незнакомка,  настоящая  Королева  Цвета,  никогда  не
поднесет  ему  алое  яйцо,  никогда не положит раскаленный округлый огонек в
глубокое гнездо.
     Когда  фазан  упрекает  свою  супругу  за  то,  что  она -- вся тусклая,
блеклая, та ему тихо отвечает:
     --  Представь,  что  с нами бы стало, будь мы оба такими огненными? Тебе
для  алого  буйства  достанет  одной  твоей  грудки, но временами и ей нужно
остудиться  возле  меня.  Не  стать  я  твоей  супругой,  все курочки вокруг
считали  бы, что ты -- заколдованный, порченный, а глянут на меня, какая я, и
безо всякого страха подпускают тебя, чего им не породниться со мною?
     Боже! Что такое этот фазан?
     Когда-то  Цвет,  а  не Форма главенствовали в нашем мире. И нельзя было
на  него  налюбоваться. Он весь переливался, дробился разноцветными бликами,
как  море...  Но,  вращаясь и вращаясь, он постепенно остывал. Теперь оттого
мира   остались  лишь  осколки,  разлетевшиеся  в  разные  стороны:  фазаны,
королевские павлины, рдеющие гранаты...
     Но  может  статься, что Тот, кто сотворил Цвет, вернет ему главенство в
нашем  мире,  и  тогда  все снова займется огнем: заалеют лебеди, голубки, и
белый орел. И весь мир обе