росил у меня совета:
     -- Вы, дорогой друг,  сами человек искусства. Как, по-вашему, можно еще
надеяться на то, что импрессио-
     (108)

     нисты  снова  поднимутся  в  цене?  Не  знаете?..  Многие  считают  это
возможным,  но  ведь  их  полотна и без того  уже сильно  подорожали...  Эх,
приобрести бы  мне импрессионистов в  начале века... А  еще  лучше было  бы,
конечно, узнать наперед, какая школа войдет в моду, и скупить сейчас картины
за бесценок. Да вот беда: заранее никто ни за что не может поручиться...  Ну
и  времена! Даже эксперты тут  бессильны!  Поверите  ли, мой  дорогой, я  их
спрашиваю: "На что  в ближайшее время поднимутся  цены?"  А они  колеблются,
запинаются. Один говорит:  на  Утрилло,  другой -- на Пикассо... Но все  это
слишком уж известные имена.
     -- Ну, а ваше золото? -- спросил я его.
     -- Оно у меня..  у  меня...  Я  приобрел еще много новых слитков...  Но
правительство  поговаривает  о  реквизиции  золота,  о  том,  чтобы  вскрыть
сейфы... Подумать  страшно... Я знаю, вы скажете,  что самое умное перевести
все  за  границу...  Так-то  оно так...  Но  куда?  Британское правительство
действует так  же круто, как  наше... Голландия  и Швейцария в  случае войны
подвергаются слишком большой опасности...  Остаются Соединенные  Штаты, но с
тех пор, как там Рузвельт, доллар тоже... И потом придется переехать туда на
жительство, чтобы  в  один  прекрасный  день мы не оказались  отрезанными от
наших капиталов...
     Не помню уж, что я ему тогда ответил. Меня начала раздражать эта  чета,
не  интересующаяся  ничем,  кроме  своей  кубышки,  когда   вокруг  рушилась
цивилизация. У  выхода из галереи я простился с ними и долго глядел, как эти
две  благовоспитанные  и зловещие  фигурки в  черном  удаляются  осторожными
мелкими шажками. И вот теперь я встретил Борака в "Золотой змее" на Лексинг-
•  тон-авеню.  Где их  застигла  война?  Каким  ветром занесло  в  Нью-Йорк?
Любопытство меня одолело, и, когда Борак поднялся со своего места, я подошел
к нему и назвал свое имя.
     --  О,  еще  бы,  конечно, помню,--сказал  он.--Как  я рад видеть  вас,
дорогой мой. Надеюсь, вы окажете нам честь  и зайдете на чашку чая. Мы живем
в отеле "Дель-монико". Жена будет счастлива... .Мы здесь очень скучаем, ведь
ни она, ни я не знаем английского...
     -- И вы постоянно живете в Америке?
     (109)

     ---- У  нас  нет  другого выхода,-- ответил он.-- Приходите, я вам  все
объясню. Завтра к пяти часам.
     Я принял приглашение и  явился точно в назначенное  время.  Мадам Борак
была  в том же черном шелковом платье с белым кружевным жабо, что  и в  1923
году,  и  с  великолепными  жемчугами  на  шее.  Она  показалась  мне  очень
удрученной.
     --  Мне  так  скучно,-- пожаловалась  она.--  Мы  заперты в  этих  двух
комнатах, поблизости  ни  одной  знакомой души...  Вот уж  не  думала я, что
придется доживать свой век в изгнании.
     -- Но  кто  же вас  принуждает к этому, мадам?-- спросил я.-- Насколько
мне  известно,  у  вас  нет особых личных причин бояться немцев.  То есть я,
конечно,  понимаю,  что  вы не  хотели  жить  под их  властью, но  пойти  на
добровольное изгнание, уехать в страну, языка которой вы не знаете...
     -- Что  вы,  немцы тут  ни при чем,-- сказала она.-- Мы  приехали  сюда
задолго до войны.
     Ее муж встал, открыл дверь в коридор  и, убедив^ шись, что нас никто не
подслушивает, запер ее на ключ, возвратился и шепотом сказал:
     --  Я  вам  все  объясню.  Я  уверен,  что  на  вашу  скромность  можно
положиться,  а  дружеский  совет  пришелся  бы нам как нельзя кстати. У меня
здесь, правда, есть свой адвокат,  но вы меня  лучше поймете... Видите ли...
Не знаю, помните ли вы, что после прихода к власти Народного фронта мы сочли
опасным хранить золото во французском банке  и нашли  тайный надежный способ
переправить его в Соединенные Штаты. Само собой разумеется, мы и сами решили
сюда перебраться. Не могли же мы  бросить  свое золото на произвол судьбы...
Словом, тут и  объяснять  нечего... Однако в 1938  году мы обратили золото в
бумажные доллары. Мы считали (и оказались правы), что в  Америке девальвации
больше не будет, да вдобавок кое-кто из осведомленных людей сообщил нам, что
новые геологические изыскания русских понизят курс золота... Тут-то и возник
вопрос: как хранить наши деньги? Открыть счет в  банке? Обратить их в ценные
бумаги? В акции?.. Если бы мы купили американские ценные бумаги, пришлось бы
платить подоходный налог, а он здесь очень велик... Поэтому мы' все оставили
в бумажных долларах,
     (110)

     Я, не выдержав, перебил его:
     -- Стало быть, для  того чтобы не платить пятидесятипроцентного налога,
вы добровольно обложили себя налогом стопроцентным?
     -- Тут были еще  и другие причины,--продолжал он еще более таинственным
тоном.--  Мы  чувствовали,  что  приближается   война,  и  боялись,  как  бы
правительство не заморозило банковские счета  и не вскрыло сейфы, тем  более
что у нас  нет  американского гражданства... Вот  мы и решили всегда хранить
наши деньги при себе.
     -- То есть как "при себе"? -- воскликнул я.--• Здесь, в отеле?
     Оба  кивнули  головой, изобразив какое-то подобие улыбки, и  обменялись
взглядом, полным лукавого самодовольства.
     -- Да,-- продолжал он еле слышно.-- Здесь, в отеле. Мы сложили все -- и
доллары, и немного золота -- в большой чемодан. Он здесь, в нашей спальне.
     Борак встал, открыл дверь в смежную комнату  и, подведя меня к  порогу,
показал ничем не примечательный с виду черный чемодан.
     -- Вот он,-- шепнул Борак и почти благоговейно прикрыл дверь.
     -- А вы  не боитесь,  что  кто-нибудь  проведает  об  этом  чемодане  с
сокровищами? Подумайте, какой соблазн для воров!
     ^- Нет,--сказал он.--Во-первых, о чемодане не знает никто, кроме нашего
адвоката...  и вас, а вам я всецело доверяю... Нет уж, поверьте мне,  мы все
обдумали. Чемодан никогда не привлекает  такого внимания, как, скажем, кофр.
Никому не придет в голову, что  в нем хранится целое  состояние. Да вдобавок
мы оба сторожим эту комнату и днем и ночью.
     -- И вы никогда не выходите?
     -- Вместе никогда! У нас есть  револьвер, мы держим его в ящике комода,
по соседству с чемоданом, и один  из нас  всегда дежурит в номере...  Я хожу
завтракать  во  французский ресторан, где мы с  вами  встретились. Жена  там
обедает. И чемодан никогда не остается без присмотра. Понимаете?
     --  Нет, дорогой господин  Борак, не понимаю, не могу понять, ради чего
вы  обрекли себя на эту жалкую жизнь, на  это мучительное  затворничество...
Налоги?
     (Ill)

     Да черт  с ними! Разве  ваших  денег не  хватит вам с  лихвой  до конца
жизни?
     --  Не  в этом дело,-- ответил  он.-- Не хочу я отдавать другим то, что
нажил с таким трудом.
     Я попытался переменить тему разговора. Борак был человек  образованный,
он знал  историю;  я попробовал  было напомнить  ему о коллекции автографов,
которую  он  когда-то  собирал, но  его  жена,  еще сильнее  мужа  одержимая
навязчивой идеей, вновь вернулась к единственному волновавшему ее предмету.
     --  Я  боюсь  одного  человека,--  шепотом  сказала  она.-- Это  немец,
метрдотель,  который  приносит нам в номер  утренний завтрак.  Он иногда так
поглядывает на эту дверь, что внушает  мне подозрение. Правда, в эти часы мы
оба бываем дома, поэтому я надеюсь, что опасность не так уж велика.
     Другой  их заботой была собака. Красивый пудель, на редкость смышленый,
всегда лежал  в  углу гостиной,  но  трижды  в  день его  надо было выводить
гулять. Эту обязанность супруги также  выполняли  по очереди. Я ушел  от них
вне себя: меня бесило упорство этих маньяков, и в то же время их одержимость
чем-то притягивала меня.
     С тех пор я часто.уходил со службы пораньше, чтобы ровно в  семь  часов
попасть в "Золотую змею". Тут я подсаживался к столику мадам Борак. Она была
словоохотливей мужа и более простодушно поверяла мне свои тревоги и планы.
     -- Эжен -- человек редкого ума,-- сказала она мне однажды вечером.-- Он
всегда все предусматривает. Нынче ночью ему пришло в голову: а что, если они
вдруг  возьмут  да прикажут обменять  деньги для борьбы с  тезаврацией.  Как
тогда быть? Ведь нам придется предъявить наши доллары.
     -- Ну и что за беда?
     -- Очень даже большая беда,-- ответила мадам Борак.--Ведь  в 1943 году,
когда  американское казначейство  объявило перепись имущества эмигрантов, мы
ничего не  предъявили... А теперь у нас могут быть серьезные неприятности...
Но у Эжена зародился  новый план. Говорят, что в некоторых республиках Южной
Америки вообще нет подоходного налога. Если бы нам удалось переправить  туда
наши деньги...
     (112)

     -- Но как же их переправить без предъявления на таможне?
     -- Эжен  считает, что сначала надо принять гражданство той страны, куда
мы  решим  переселиться. Если мы станем, например, уругвайцами, то по закону
сможем перевезти деньги.
     Идея эта так меня восхитила, что на другой день я  пришел в  ресторан к
завтраку. Борак всегда радовался моему приходу.
     -- Милости прошу,-- приветствовал он меня.-- Вы пришли как нельзя более
кстати: мне нужно навести у  вас  кое-какие справки. Не знаете ли вы,  какие
формальности необходимы, чтобы стать гражданином Венесуэлы?
     -- Ей-богу, не знаю,-- сказал я.
     -- А Колумбии?
     --  Понятия  не  имею.  Лучше   всего  обратитесь  в  консульства  этих
государств.
     -- В консульства! Да вы с ума сошли!.. Чтобы привлечь внимание?
     Он с отвращением отодвинул тарелку с жареным цыпленком и вздохнул:
     -- Что  за  времена! Подумать  только,  что, родись мы в 1830  году, мы
прожили бы свою жизнь спокойно, не зная налоговой инквизиции и не боясь, что
нас ограбят! А нынче  что ни страна--то  разбойник с большой дороги...  Даже
Англия...  Я там припрятал несколько картин и гобеленов,  и теперь хотел  их
перевезти сюда. Знаете, чего  они от меня потребовали? Платы за право вывоза
в размере  ста  процентов стоимости, а ведь  это равносильно конфискации. Ну
прямо грабеж среди бела дня, настоящий грабеж...
     Вскоре после этого мне пришлось уехать по делам в Калифорнию, так  и не
узнав, кем в конце  концов стали  Бораки  --  уругвайцами, венесуэльцами или
колумбийцами.  Вернувшись  через год в Нью-Йорк,  я  спросил  о  них хозяина
"Золотой змеи" господина Робера.
     -- Как поживают Бораки? По-прежнему ходят к вам?
     -- Что  вы,--ответил  он.--Разве  вы не  знаете? Она  в  прошлом месяце
умерла, кажется,  от разрыва сердца, и с того  дня я  не  видел мужа. Должно
быть, захворал с горя.
     Но я подумал, что причина исчезновения Борака
     ( 113)

     совсем  в  другом.  Я  написал  старику  несколько  слов,  выразив  ему
соболезнование, и  попросил разрешения его  навестить.  На  другой  день  он
позвонил мне по  телефону и  пригласил .зайти. Он  осунулся, побледнел, губы
стали совсем бескровные, голос еле слышен.
     -- Я  только вчера узнал о  постигшем вас  несчастье,--  сказал я,-- не
могу  ли  я  быть  вам  чем-нибудь  полезен, ведь  я  догадываюсь,  что ваша
горестная утрата, помимо всего прочего, донельзя усложнила вашу жизнь.
     --  Нет, нет,  нисколько...--ответил  он.--Я  просто  решил  больше  не
отлучаться из дому... Другого выхода у меня нет. Оставить чемодан я боюсь, а
доверить мне  его некому... Поэтому я  распорядился, чтобы еду мне приносили
сюда, прямо в комнату.
     -- Но ведь вам, наверно, в тягость такое полное затворничество?
     --  Нет,  нет,  ничуть...  Ко  всему привыкаешь...  Я гляжу  из окна на
прохожих,  на  машины... И потом, знаете,  при этом  образе жизни  я наконец
изведал чувство полной безопасности... Прежде я,  бывало, выходил завтракать
и  целый  час  не  знал  покоя:  все  думал,  не  случилось  ли  чего в  мое
отсутствие... Конечно, дома оставалась моя  бедная  жена,  но я  представить
себе  не  мог,  как  она  справится с револьвером,  особенно при  ее больном
сердце...  А теперь  я держу дверь приоткрытой,  и чемодан  всегда у меня на
глазах...  Стало  быть,  все,   чем  я  дорожу,  всегда  со  мною...  А  это
вознаграждает меня за многие лишения... Вот только Фердинанда жалко.
     Пудель, услышав свое  имя, подошел и, усевшись у ног хозяина, бросил на
него вопросительный взгляд.
     -- Вот  видите,  сам  я  теперь  не могу его выводить, но  зато я нанял
рассыльного--bell-boy, как  их здесь называют...  Не  пойму,  почему  они не
могут  называть их "рассыльными",  как все  люди?  Ей-богу,  они меня с  ума
сведут  своим английским! Так  вот, я  нанял мальчишку, и  тот  за небольшую
плату выводит Фердинанда на прогулку... Стало быть, и эта проблема решена...
Я  очень вам признателен, мой друг,  за вашу  готовность помочь мне,  но мне
ничего не надо, спасибо.
     -- А. в Южную Америку вы раздумали ехать?
     -- Конечно, друг мой, конечно... Что мне там  теперь делать?  Вашингтон
больше не говорит об обмене денег, а в мои годы...
     (114)

     Он и в самом деле сильно постарел, а образ  жизни, который он вел, вряд
ли шел ему на пользу. Румянец исчез с его щек, и говорил он с трудом.
     "Можно ли вообще причислить его к живым?" -- подумал я.
     Убедившись, что ничем не могу ему помочь, я откланялся. Я решил изредка
навещать  его,  но  через несколько дней,  раскрыв  "Нью-Йорк  тайме", сразу
обратил внимание на  заголовок:  "Смерть  французского  эмигранта.  Чемодан,
набитый долларами!" Я пробежал заметку:
     в самом деле, речь шла о моем Бораке. Утром его нашли мертвым: он лежал
на  черном чемодане, накрывшись одеялом. Умер он естественной смертью, и все
его  сокровища были в целости  и сохранности. Я зашел в отель  "Дельмонико",
чтобы разузнать о дне похорон.  У служащего  справочного бюро я спросил, что
сталось с Фердинандом.
     -- Кому отдали пуделя господина Борака?
     --  Никто  его  не  востребовал,--ответил тот.--И мы отправили  его  на
живодерню.
     -- А деньги?
     --  Если  не  объявятся   наследники,  они  перейдут  в   собственность
американского правительства.
     -- Что ж, прекрасный конец,-- сказал  я. При  этом я имел в виду судьбу
денег.
     (115)

     ______________________________________________________________________

     Завещание

     Замок  маркизов  де  Шардейль  был  приобретен крупным  промышленником,
которого болезни и возраст  вынудили  уйти на покой и  поселиться в деревне.
Вскоре  весь  Перигор  только и  говорил  о том, с  какой роскошью  и вкусом
восстановлен этот  уголок, покинутый прежними  владельцами более  сотни  лет
назад.  В особенности восхищались парком. Выписанный из  Парижа архитектор и
планировщик,  построив  запруду  на реке  Лу, создал искусственное  озеро  и
превратил Шардейль в новый Версаль.
     В  Перигоре, бедной  сельской  провинции,  где  большинство  владельцев
поместий по примеру Савиньяков используют свою землю под огороды, очень мало
красивых садов. Цветники Шардейля вызвали оживленные толки в Бриве, Периге и
даже в самом Бордо. Однако, когда работы, продолжавшиеся целый год, пришли к
концу и новые хозяева  въехали в свое поместье, гостей,  поспешивших нанести
им  визит, оказалось  гораздо  меньше, чем можно  было ожидать. В Перигоре к
чужакам относятся недоверчиво, а ведь никто толком не знал, что за особа эта
госпожа Верней.
     На  вид ей было никак не больше  тридцати пяти  лет, а мужу самое малое
шестьдесят  пять.  Она была  довольно привлекательна и  даже  в  деревенском
уединении меняла туалеты по три раза в день. Это насторожило соседей, и  они
решили, что она не жена, а любовница Бернена. Правда, госпожа де ла Гишарди,
первая  дама  Перигора,  которая,  хотя  и  обосновалась  с  начала войны  в
провинции,  по-прежнему  знала  парижский   свет   как  свои  пять  пальцев,
подтвердила,  что госпожа  Бер-нен  -- законная жена Бернена и происходит из
скромной,  но  добропорядочной  буржуазной   семьи;  злым   языкам  пришлось
умолкнуть, ибо в подобном вопросе никто
     (116)

     не осмеливался  перечить могущественной и  осведомленной  госпоже де ла
Гишарди. Однако кое-кто все же тайком продолжал еретически утверждать, будто
госпожа Бернен, даже если она и  носит  имя Бернена,-- всего-навсего  бывшая
его любовница, на которой он женился в преклонном возрасте.
     Гастон и  Валентина  Ромильи.  владельцы поместья  Прейссак,  с  холмов
которого видны башни Шардейля, решили,  что  уж кому-кому,  а  им, ближайшим
соседям  Берненов,  нет никакого резона чваниться  перед приезжими, вдобавок
чета Бернен оставила  свои визитные карточки в Прейссаке, да и госпожа де ла
Гишарди  подала  пример  милостивого  отношения  к  новым хозяевам  усадьбы.
Короче, Ромильи явились в Шардейль с ответным визитом.
     Их приняли с  тем большим радушием, что они были одни из первых гостей.
Хозяева  уговорили  супругов Ромильи остаться к чаю и  любезно предложили им
осмотреть дом, парк и службы.  Гастон и Валентина почувствовали, что Бернены
уже начинают тяготиться  тем,  что,  владея всем  этим  великолепием, лишены
возможности похвалиться им перед соседями.
     Бернен, привыкший полновластно распоряжаться на  своем заводе, и поныне
сохранил  повелительный голос  и  манеру  не  допускающим  возражения  тоном
высказываться о предметах, о которых  не имел ни малейшего понятия, и все же
он производил впечатление  добряка. Валентину растрогала любовь,  которую он
выказывал  жене, маленькой  пухленькой  блондинке,  нежной и веселой. Однако
гостью  покоробили  слова, услышанные от госпожи Бернен,  когда,  осматривая
второй этаж и  восторгаясь  тем, как неузнаваемо  преобразился замок в такой
короткий  срок, она  похвалила  ванные  комнаты, размещенные  в толще старых
стен, в нишах, и лифты, устроенные в башнях.
     -- Да,-- сказала госпожа Бернен,-- Адольф хотел, чтобы  в  Шардейле все
было образцовым... Правда, пока здешний замок для нас  всего лишь загородный
дом,  но  Адольф знает,  что  когда  он умрет  --  надеюсь, конечно, что это
случится не скоро,--  я поселюсь именно здесь, и хочет, чтобы в деревне меня
окружал такой же комфорт, как  в городе... Может быть, вы слышали, у Адольфа
от первого брака много детей... Вот он и принял
     (117)

     меры  предосторожности:   Шардейль  куплен  на  мое  имя  и   полностью
принадлежит мне.
     На лугу неподалеку от замка строения бывшей  фермы были переоборудованы
под  конюшни.  Гастон  восхитился  красотой  лошадей,  великолепием  упряжи,
выправкой конюхов.
     --  Лошади --  мое любимое  развлечение,--  оживленно  сказала  госпожа
Бернен.-- Мой отец служил в кирасирах и с колыбели приучал нас к седлу.
     Она потрепала по холке великолепного коня и со вздохом добавила:
     -- Правда, содержание конюшни обходится очень дорого...  Но Адольф и об
этом позаботился. В завещании предусмотрены специальные средства для конного
завода  на   территории  парка  Шардейль...  И  все  это  помимо  моей  доли
наследства, не правда ли, Адольф? Таким образом,  понимаете, мне не придется
платить лишних налогов.
     Разбивка парка  еще не  была завершена, но уже можно было угадать общий
рисунок цветника.  В  местах, к  которым  архитектор желал привлечь  взгляды
гуляющих,  стояли  прекрасные статуи. Посредине  продолговатого бассейна  на
искусственном  островке  из  железобетона  рабочие  возводили  романтическую
колоннаду.  Хозяева  и  гости  вступили  в  длинную  каштановую  аллею.  Она
обрывалась  у группы  маленьких  строений в стиле  перигорских ферм,  крытых
старой черепицей.
     -- А я и- не знала, что здесь деревня,-- заметила Валентина.
     -- Это  вовсе  не  деревня,--смеясь,  пояснила госпожа  Бернен,-- здесь
живут слуги. Адольф надумал поселить их в  отдельных домиках.  Правда, мило?
Это сыграет мне на руку... в будущем, конечно... Среди  нашей прислуги  есть
несколько супружеских пар -- люди очень преданные, и я хотела бы удержат