О  нет!--возразил  Шалон.--Совсем  нет.  Самый  лучший--это  момент
встречи Джорджаны с Сильвио.
     -- Ты прав,-- согласился Бельтара,-- эта сцена еще сильнее.
     Миссис Пэкс отвела меня в сторону.
     --  Прошу  вас,--сказала  она,--будьте  со  мной  откровенны.  Ведь это
жалкий, смешной лепет, не правда ли? Совсем-совсем безнадежный?
     Я утвердительно кивнул головой.
     --  Как  же это могло случиться? --  продолжала она.-- Если бы только я
могла подумать... Но он казался таким умницей...
     -- Он  и  есть умница, дорогая миссис Пэкс. Талант писателя  и светское
остроумие--разные вещи. Но ошибиться тут не мудрено.
     -- No, no, it's  unforgivable!..*  А главное, нельзя  до-пустить, чтобы
книга вышла в свет. После всего, что я
     ____________________________________
     -- Нет, нет, это непростительно (англ.)
     (59)

     о ней говорила... Надо сказать ему, что это чушь, не правда ли, что это
просто срам?
     -- Погодите,  умоляю вас. Вы не  представляете  себе, какую рану вы ему
нанесете.  Завтра, встретясь с  ним с  глазу на глаз, я постараюсь объяснить
ему все. Но сегодня пощадите его. Уверяю вас, иначе нельзя.
     Назавтра,  как только я  попытался подвергнуть критике какую-то  деталь
его  книги,  Шалон  встретил  мое  деликатное  и робкое  замечание  с  таким
негодующим   высокомерием,  я   почувствовал   в   нем   такую   болезненную
настороженность, что мужество тут же покинуло меня. Долгий  опыт убедил меня
в  полной  бесплодности подобных  попыток. К чему  лишний  раз  представлять
известную  сцену из "Мизантропа" (акт I, явление  2-е)? Я знал, что  в ответ
услышу неизменное  в  таких случаях:  "А  я утверждаю,  что стихи мои  очень
хороши",  и  у  меня  недостанет жестокости дать  на  это  правдивый  ответ.
Разумнее было  сразу же  отступить. Уходя, я взял  рукопись и  тут  же отнес
своему издателю, которому я ее вручил, сказав лишь, что это книга Шалона.
     --  В  самом  деле?--переспросил он.--Это  книга  Шалона?  Я  просто  в
восторге, что получу ее. Я уже  столько слышал о ней. Очень признателен вам,
дорогой  друг, что вы  вспомнили обо мне. Как вы  думаете, может быть, сразу
предложить ему контракт на десять лет вперед?
     Я посоветовал  немного с  этим повременить. У меня еще теплилась слабая
надежда, что  он прочитает  книгу  и откажется  ее издавать.  Но вы ведь все
знаете, как делаются такие дела. Наши  имена--мое и Шалона--служили издателю
поручительством, и он отправил рукопись в  набор, даже не просмотрев ее. Эта
весть утешила Шалона, огорченного поведением своей покровительницы.
     Миссис Пэкс  три  дня  дожидалась результата  моих усилий. Когда же она
узнала,  чем  кончилось дело,  то, как честная и  неподкупная  протестантка,
сурово отчитала меня за малодушие, Шалону же написала сухое  письмо, которое
он на следующий день с удивлением и негодованием показал нам. Он долго искал
причину,   которая   могла   бы   послужить   объяснением   столь   вопиющей
несправедливости со  стороны Глэдис. В конце  концов он остановился на одной
версии, совершенно абсурдной, но избавлявшей его  от унижения. Он вообразил,
будто Глэдис Пэкс узнала себя в чуть-чуть смешной англичанке, выве-
     (60)

     денной в  его книге. После  этого  он  вновь обрел прежнюю  безмятежную
ясность и больше о Глэдис не вспоминал.

     * * *
     Спустя три месяца книга вышла в свет.
     Первые отклики прессы  были довольно доброжелательны. К Шалону все были
слишком расположены,  и никто не  хотел огорчать его без надобности. Критики
из числа его друзей сдержанно хвалили книгу, остальные отмалчивались.
     Зато  с потрясающей  быстротой распространялась  молва. Несколько  дней
подряд  каждый,  кого я  встречал,  бросался ко мне  со словами: "Ну, что вы
скажете  о  Шалоне? Виданное ли  дело?  Это  же вовсе непростительно!" Через
месяц весь  Париж, не  читая книги, уже знал, что ее и  не стоит  читать.  В
витринах книжных магазинов поблекли красивые обложки романа:  сначала они из
желтых  сделались бледно-лимонного цвета, затем  стали чернеть. К концу года
почти весь  тираж вернулся к  издателю. Он безвозвратно  потерял затраченные
средства, а Шалон между тем уверял, будто его ограбили.
     Провал книги немало озлобил его. Отныне он начал делить человечество на
две категории людей: "те, кто хорошо отнесся к моей книге", и "те, кто плохо
отнесся к ней".  Это чрезвычайно  осложняло наши связи с обществом. Когда мы
устраивали обед, Шалон говорил:
     -- Нет, этого не зовите! Терпеть его не могу!
     -- Почему? -- удивлялся Фабер.-- Он умен и совсем неплохой малый.
     -- Он неплохой малый?--возмущался Шалон.--Да он ни слова не написал мне
о моей книге!
     Этот  человек, прежде такой  скромный  и  обаятельный,  теперь  страдал
невыносимым тщеславием.  Он неизменно носил  в  кармане  хвалебную рецензию,
опубликования  которой  я добился  с  огромным  трудом,  и читал  ее  всем и
каждому.
     Когда какой-нибудь  критик  перечислял  наиболее талантливых романистов
нашего поколения, Шалон негодовал, не обнаружив в  этом списке своего имени.
"Биду--подлец!"--говорил  он.  Или: "От  Жалу я  этого  не ждал!.." В  конце
концов, подобно тем безумцам,  которые сначала уверяют, будто  их преследуют
соседи, а
     (61)

     затем начинают считать своими  врагами собственную  жену  и  детей,  он
вдруг решил, что  и "Пятерка"  недостаточно хорошо отнеслась  к его книге, и
постепенно отдалился от нас-
     Быть может, в какой-нибудь  другой, менее искушенной  среде он все  еще
находил то беспричинное и слепое  уважение, которое мы так  долго выказывали
ему. Три раза подряд он не являлся на наши встречи. Бельтара написал ему, но
ответа  не получил.  Тогда было решено, что я отправлюсь к нему как посланец
всей "Четверки".
     --  Ведь в конце-то концов,-- говорили мы,--  бедняга  не виноват,  что
лишен таланта!
     Я  застал  его дома,  он  принял  меня,  но  в  обращении его  сквозила
холодность.
     -- Нет, нет,-- отвечал он мне.-- Все  дело в  том, что люди подлы, и вы
ничем не лучше других. Пока я был  у вас на ролях  советчика,  восторженного
поклонника ваших талантов,  вы  оставались моими друзьями. Но  как  только я
вздумал сам заняться творчеством, как только ты, да, именно ты, почувствовал
во мне возможного соперника, ты сделал все, чтобы замолчать мою книгу.
     -- Я?--воскликнул я.--Да если бы ты знал, сколько я предпринял усилий в
твоих интересах...
     -- Знаю... Видел,  как это делается: начинают за здравие, а выходит  за
упокой!..
     --  Боже мой,  Шалон,  ты  чудовищно несправедлив! Да вспомни тот день,
когда  ты пришел ко  мне сказать, что уезжаешь в Напуль, где сможешь наконец
спокойно  поработать.  Ты  колебался,  говорил,  что нс  чувствуешь  подъема
творческих сил,--если  бы я не  поддержал  тебя тогда, ты бы  остался. Но  я
ободрил тебя, похвалил твое решение!..
     --  Вот  именно,--сказал Шалон.--Этого-то я  никогда вам  не  прощу--ни
Глэдис Пэкс, ни тебе.
     Он поднялся, подошел к двери и распахнул ее, давая понять, что разговор
окончен. Уходя, я успел расслышать следующие знаменательные слова:
     -- Вы загубили мою карьеру.
     * * *
     -- Но всего любопытнее,--заметил Бельтара,--что  Шалон  был  совершенно
прав.
     (62)
     ______________________________________________________________________

     Отель "Танатос"

     -- Как с акциями "Стал"? -- спросил Жан Монье.
     --  Пятьдесят  девять  с  четвертью,--  ответила  одна  из   двенадцати
машинисток.
     В треске  пишущих  машинок  слышался  джазовый  ритм. В окно видны были
громады  Манхеттена.  Хрипели  телефоны, торопливо  ползли  бумажные  ленты,
наводняя контору  зловещими  полосками  серпантина,  испещренного буквами  и
колонками цифр.
     -- Ну как "Стал"? -- снова спросил Жан Монье.
     -- Пятьдесят девять,-- ответила Гертруда Оуэн.
     Она на  минуту перестала печатать  и взглянула на молодого француза. Он
сидел в кресле,  не шевелясь, стиснув  голову руками.  Казалось,  он  сражен
наповал.
     "Еще один, чья  песенка спета,-- подумала  она.-- Тем  хуже для него. И
для Фанни..."
     Жан  Монье,  представитель нью-йоркского отделения банка  Холмэна,  два
года назад женился на своей секретарше, американке.
     --   А   "Кэнникот"?   --   снова   спросил  Монье.   .   --   Двадцать
восемь,--сообщила Гертруда.
     За  дверью послышался  чей-то  громкий возглас. Вошел Гарри Купер.  Жан
Монье поднялся с кресла.
     --  Ну и представление! --  загремел Гарри Купер.-- Курс акций упал  на
20%. А еще находятся дураки, отрицающие, что это кризис.
     -- Да, это кризис! -- сказал Жан Монье и вышел.
     -- Погорел бедняга! -- произнес Гарри Купер.
     --  Да,--откликнулась  Гертруда Оуэн,--Он поставил  на  карту последние
деньги... Мне сказала сама Фанни. Она сегодня же бросит его.
     -- Что поделаешь?--вздохнул Гарри Купер.--Одно слово -- кризис.
     (63)

     Красивые бронзовые двери лифта неслышно сомкнулись.
     -- Down *,-- приказал Монье.
     -- Как "Стил"?--спросил мальчик-лифтер.
     -- Пятьдесят девять,-- ответил Монье.
     Он  покупал  эти акции по 112 долларов и, значит, потерял 53 доллара на
каждой. С остальными акциями, приобретенными им, дело обстояло не лучше.  Он
вложил  в  них  то небольшое  состояние,  которое  ему  удалось  сколотить в
Аризоне.  У Фанни не было  ни цента. Да,  это  конец... Выйдя на  улицу,  он
быстро  зашагал к метро. Он  пытался думать о  будущем. Начать все  сначала?
Прояви Фанни мужество,  это было бы вполне возможно. Он вспомнил свои первые
трудные  шаги,  вспомнил,  как  пас стада  в  степях  Аризоны,  свое быстрое
восхождение.  В  конце концов, ему всего тридцать лет. Но он знал, что Фанни
его не пощадит.
     Так оно и вышло.
     Проснувшись  на  следующее  утро   в  полном  одиночестве,  Жан   Монье
почувствовал, что  у  него нет больше сил бороться. Он любил Фанни, несмотря
на  всю  ее  душевную  черствость.   Негритянка  принесла  ему  обычный  его
завтрак--ломтик дыни и овсяную кашу и попросила денег.
     -- Где хозяйка, мистер?
     -- Уехала.
     Он дал служанке  пятнадцать долларов, затем подсчитал,  сколько у  него
осталось. Около шестисот долларов. На эти  деньги  можно было прожить два, в
лучшем случае,  три месяца...  А  что  потом? Он выглянул в окно.  Последнюю
неделю  газеты почти каждый  день сообщали,  что кто-то покончил с  собой...
Банкиры, маклеры,  биржевые  спекулянты искали в смерти спасения от краха. А
что, если прыгнуть с двадцатого  этажа? Сколько  секунд будешь  лететь вниз?
Три  или  четыре? Потом  удар  о  мостовую...  Но если  не сразу умрешь?  Он
представил  себе ужасные страдания,  раздробленные кости, искромсанное тело.
Он вздохнул, зажал под  мышкой газету и отправился  завтракать в ресторан. К
своему удивлению,  он  с большим  аппетитом  съел оладьи, по-литые  кленовым
сиропом.
     __________
     * Вниз (англ.)
     (64)

     "Палас-отель "Танатос", Нью-Мексико"... Странный адрес... Кто может мне
оттуда писать?..
     Среди утренней почты Жан Монье  нашел  еще письмо от Гарри  Купера,  он
вскрыл  его  первым. Патрон  спрашивал,  отчего он не является в контору. Он
должен  вернуть  в  кассу  восемьсот  девяносто  три доллара  (893)... Каким
образом он  предполагает уладить  это дело?.. Вопрос  жестокий  или наивный.
Впрочем, чем-чем, а уж наивностью Гарри Купер не страдал.
     Жан Монье вскрыл  другое письмо. Вверху были изображены три кипариса, а
ниже шел следующий текст:
     ПАЛАС-ОТЕЛЬ "ТАНАТОС"
     Директор Генри Берстекер
     Дорогой господин Монье!
     Мы  не  случайно  сегодня  обращаемся  к  Вам.  Сведения,  которыми  мы
располагаем,  позволяют  нам  надеяться,  что  наши  услуги  могут  быть Вам
полезны.
     Вы,  конечно,  не   могли  не   заметить,  что  в  жизни   даже  самого
мужественного человека порой бывает такое  роковое  стечение  обстоятельств,
против которого невозможно бороться, и тогда мысль о смерти представляется *
желанным избавлением.
     Закрыть глаза, уснуть, чтобы никогда больше не просыпаться, не  слышать
ни вопросов, ни  упреков...  Многие из нас  лелеяли эту мечту,  выражали это
желание...  Между тем,  за  весьма редким  исключением, люди не  ре"  шаются
оборвать собственные  страдания, и это  вполне понятно, когда  вспоминаешь о
тех, кто  пытался это сделать. Один хотел  пустить себе пулю  в лоб,  но при
этом  задел  зрительный  нерв и ослеп. Другой, желая уснуть  навсегда, выпил
снотворное, но ошибся  дозой и очнулся дня  через три разбитый  параличом, с
тяжелыми поражениями мозга, лишившись  памяти.  Самоубийство--это искусство,
которое не терпит  ни невежества, ни дилетантства, но вместе с  тем по самой
своей природе не позволяет человеку приобрести соответствующий опыт.
     Располагая именно такого рода опытом, дорогой господин Монье, мы готовы
предоставить себя в Ваше распоряжение, если,  как мы склонны  полагать,  Вас
интере-
     (65)

     сует затронутая проблема. Владея отелем на границе Соединенных Штатов и
Мексики и не опасаясь, в  силу пустынного характера нашего края, неуместного
контроля  со  стороны   властей,  мы  пришли   к  выводу,  что   наш  прямой
долг--помогать ближним. Тем из наших  братьев, кто  под влиянием серьезных и
непоправимых  несчастий  желает  расстаться  с   жизнью,   мы  предоставляем
возможность   осуществить   это  желание   без  всяких  страданий  и,  смеем
утверждать, без всякого риска.
     В   отеле  "Танатос"   смерть   настигнет   вас  во  время  сна   самым
безболезненным  образом.  Техническая  сноровка,  приобретенная  за  15  лет
непрерывных  усилий  (в  минувшем году  мы удовлетворили  более  двух  тысяч
клиентов),  позволяет  нам  гарантировать тщательную дозировку  смертоносных
средств и мгновенный результат.  Добавим  также, что если  кто-либо из наших
клиентов испытывает законные  сомнения религиозного  характера, то с помощью
разработанных нами хитроумных методов мы освобождаем их  от всякой моральной
ответственности за случившееся.
     Нам отлично известно, что большинство наших клиентов располагает весьма
незначительными средствами, так как стремление к самоубийству всегда обратно
пропорционально величине  банковского счета.  А потому, нисколько не жертвуя
комфортом,  мы  постарались свести  расценки  "Танатоса" к  минимуму.  Чтобы
поселиться у  нас,  достаточно уплатить по прибытии сумму в размере  трехсот
долларов. Этот взнос освобождает Вас от каких бы то ни было затрат во  время
пребывания в нашем отеле--срок его должен оставаться для Вас неизвестным-- и
покрывает  расходы  по  самой  операции,  похоронам   и  уходу  за  могилой.
Совершенно очевидно, что  эта сумма  включает также плату за все необходимые
услуги, так что никаких чаевых от вас не потребуется.
     Добавим еще, что отель  "Танатос" расположен в  местности, отличающейся
необыкновенной красотой. В Вашем распоряжении будет четыре теннисных  корта,
площадка  для  гольфа  и  огромный  бассейн для  плавания.  Клиентуру  отеля
составляют лица обоего  пола,  почти все принадлежащие к  самому изысканному
обществу,  здесь  атмосфера  полного согласия,  которой необычность ситуации
придает  особую  утонченность,  ни  с  чем  не  сравнима.  Просьба  к  вновь
прибывающим сходить на станции Ди-
     (66)

     минг, где  их  будет  ждать  специальный автобус  отеля. Просьба  также
сообщить о предстоящем прибытии-- письмом или по  телеграфу--по крайней мере
за  два  дня  до  приезда.  Наш  телеграфный  адрес:  "Танатос",  Коро-надо,
Нью-Мексико.
     Жан Монье взял колоду карт и стал гадать, как научила его Фанни.
     Поездка тянулась бесконечно долго. Поезд все ехал и ехал мимо хлопковых
полей,  на  которых сновали  негры--черные  точки среди  белой  пены. Чтение
сменялось сном,  а сон чтением,  так прошли два дня и две ночи. Наконец  они
въехали в горы. Все вокруг было гигантским, феерическим. Поезд мчался по дну
ущелья, меж огромных скал, горы были опоясаны широкими фиолетовыми, желтыми,
красными  полосами.  А  посередине--словно  длинная белая  перевязь--повисли
облака.  На  полустанках можно  было увидеть мексиканцев в  широких шляпах и
расшитых кожаных куртках.
     --  Следующая   станция--Диминг,--сообщил  Жану   Монье  негр-проводник
спального вагона.--Начистить вам ботинки, мистер?
     Француз  собрал  свои  книги  и   закрыл  чемодан.   Будничность  этого
последнего путешествия поражала  его.  Слух его уловил  шум  горного потока.
Заскрежетали тормоза. Поезд остановился.
     -- В "Танатос", сэр?  -- окликнул Жана носильщик-индеец, бежавший вдоль
состава. Он  уже  успел погрузить  на  свою тележку  багаж  двух  миловидных
белокурых девушек, семенивших за ним.
     "Неужели,-- подумал Жан Монье,--  эти прелестные девушки приехали  сюда
умирать?"
     Обе блондинки ответили ему серьезным  и печальным взглядом и прошептали
слова, которых он не разобрал.
     Автобус отеля  "Танатос"  нисколько не  походил на катафалк, как  можно
было  опасаться. Выкрашенный в ярко-синий цвет, с голубой и  желтой обивкой,
он сверкал на солнце, выделяясь своей нарядностью на этом дворе, где  стояли
всевозможные драндулеты,  а в воздухе  висела испанская и индейская брань,--
все это скорее  напоминало рынок железного  лома. Скалы, обступившие дорогу,
поросли лишайником и казались
     (67)

     окутанными серовато-голубой дымкой. Выше, над ними, сверкали на солнце,
отливая  металлическим  блеском, горные  породы.  Шофер,  толстяк с  глазами
навыкате,  был  одет в  серую  форменную  одежду.  Не желая  стеснять  своих
спутниц,  Жан  Монье  скромно уселся рядом  с ним. Когда,  одолевая  один за
другим  извилистые  повороты  дороги,  машина двинулась  на  штурм горы,  он
попытался заговорить с водителем.
     -- Давно вы работаете шофером "Танатоса"?
     -- Три года,--угрюмо буркнул тот.
     -- Должно быть, странная у вас работа...
     -- Странная? -- переспросил  тот.-- Отчего же странная? Я вожу автобус.
Что в этом странного?
     -- А пассажиры, которых вы привозите в отель, когда-нибудь возвращаются
обратно?
     -- Не часто,--с некоторым смущением  согласился шофер.-- Не часто... Но
все же и это бывает. Взять, к примеру, меня...
     -- Вас? В самом деле? Вы приехали сюда как... клиент?
     -- Слушайте, мистер,--сказал шофер,--я взял эту работу только для того,
чтобы никто ни о чем меня не расспрашивал, к тому же повороты здесь трудные.
Ведь вы не хотите, чтобы я угробил вас, да заодно и этих барышень...
     -- Конечно, не хочу,-- ответил Жан  Монье. Потом он  подумал, насколько
комичен его ответ, и улыбнулся.
     Через  два  часа шофер молча указал ему  пальцем  на силуэт "Танатоса",
вырисовывавшийся над плоскогорьем.
     Здание  гостиницы было построено в  испано-индейском стиле:  низкое,  с
плоской ступенчатой крышей и красными цементными  стенами под глину. Комнаты
выходили на юг, на крытые веранды, щедро  залитые солнцем. Приезжих встретил
портье-итальянец.  Его  гладко  выбритое  лицо вызвало  в  памяти Жана Монье
другую страну, шумные улицы большого города, бульвары в цвету...
     --  Где,  черт побери,  я вас видел? -- спросил он у портье, в то время
как мальчик-бой брал у него чемодан.
     -- В Барселоне, сэр, в отеле "Ритц"... Фамилия моя--•
     (68)

     Саркони... Я уехал оттуда, когда началась революция...
     -- Из Барселоны в Нью-Мексико! Далеко махнули!
     --  Что  ж,  сэр,  должность  портье повсюду  одинакова...  Только  вот
карточка, которую я  сейчас  попрошу вас заполнить, здесь несколько длиннее,
чем бывает обычно... Уж не обессудьте...
     Портье  протянул   клиентам   три  бланка,  отпечатанные   типографским
способом. Они и в  самом деле изобиловали графами,  вопросами,  уточнениями.
Клиентам предлагалось  точно указать дату и  место своего рождения, сообщить
фамилии  лиц,  которых  надлежит  известить,