(30)

     ступаю правильно, обращаясь к вам так откровенно, хотя это и граничит с
дерзостью. Напишите мне, пожалуйста,  где и когда я могу встретиться с вами,
чтобы  рассказать вам о своих планах. Я полагаю, что  вам нужно время, чтобы
найти  и разобрать старые бумаги, если вы  их сохранили, но так  или иначе я
хотела бы как можно скорее побеседовать с  вами. Я хотела бы рассказать вам,
как я  задумала эту книгу. Тогда вы  поймете, что с моей стороны  вам нечего
опасаться ни осуждения, ни даже  пристрастных оценок.  Наоборот,  обещаю вам
употребить  весь  свой  женский такт на  то,  чтобы воздать вам  должное.  Я
прекрасно  знаю, что  вы построили  свою жизнь заново,  и позабочусь  о том,
чтобы не процитировать ни одного  документа,  не сказать ничего  такого, что
могло бы поставить вас теперь в неловкое положение. Заранее благодарю вас за
все, чем вы захотите -- в этом я не сомневаюсь -- облегчить мою задачу.
     Надин Жером-Ванс,
     Р.  S.  Этим летом я еду в  Уриаж,  чтобы,  если можно так  выразиться,
описать с натуры те места, где Жером был впервые  представлен вам на веранде
отеля "Стендаль". Я бы хотела также посетить имение ваших родителей.
     Р. Р. S. У меня не  хватает данных о  связи Жерома  с мадам де  Вернье.
Известно ли вам  что-нибудь о  ней? Жером непрестанно  говорил  о вас, но на
вопросы  об  этом  юношеском  романе   отвечал  всегда  сдержанно,  скупо  и
уклончиво. Верно ли, что мадам де В. приехала к  нему в Модану в 1907 году и
сопровождала его в поездке по Италии?
     Как звали бабку Жерома по отцу--Органе или Мелани?

     IV. ТЕРЕЗА -- НАДИН
     Эвре, 4 февраля 1937 года
     К  большому моему  сожалению, мадам, я ничем не могу вам помочь. Дело в
том, что я сама решила опубликовать "Жизнь Жерома Ванса".  Правда, его вдова

     (31)

     вы, вы  носите  его  имя, и поэтому томик ваших воспоминаний будет, без
сомнения,  хорошо принят публикой. Но нам с вами не пристало лукавить друг с
другом: согласитесь, мадам, что вы очень мало знали Жерома. Вы вышли за него
в ту пору,  когда он уже стал знаменитостью и его  общественная деятельность
как бы затмила его личную жизнь. Зато я была свидетельницей рождения таланта
и возникновения легенды, к тому же  вы сами любезно признаете, что лучшие из
книг Жерома были написаны при мне или в память обо мне.
     Не забудьте  также,  что  ни  одна серьезная биография Жерома  не может
обойтись  без документов,  которые принадлежат  мне. У меня  сохранилось две
тысячи  писем  Жерома,  писем,  полных любви и  ненависти,  не  считая  моих
ответов,  черновики которых  я тоже сберегла. Двадцать лет подряд я вырезала
все статьи о Жероме и его книгах,  собирала письма его друзей и  неизвестных
почитателей. Я храню все речи Жерома, его лекции и статьи.
     Директор Национальной  библиотеки, который недавно  составил опись этих
сокровищ, потому что  я  намерена  преподнести  их в дар государству, сказал
мне: "Это выдающаяся коллекция". Приведу лишь один пример:
     вы спрашиваете меня, как звали бордосскую бабку Жерома, а у меня на эту
Ортанс-Полин-Мелани Ване  заведено целое  досье,  как,  впрочем,  и  на всех
остальных предков Жерома.
     Жером любил говорить о себе как о "человеке из народа". Но это выдумка.
В конце  XVIII  века семейство Ване  владело небольшим поместьем в Перигоре;
дед  и  бабка  Жерома  по  материнской  линии прибрали к  рукам  около сотни
гектаров  неподалеку  от  Мериньяка.  При  Луи-Филиппе дед Жерома  был мэром
своего  городка, а один из братьев деда --  иезуитом.  Все  в округе считали
Вансов состоятельными буржуа. Я собираюсь рассказать об  этом в своей книге.
Не  подумайте, что таким образом я  хочу подчеркнуть тот  снобизм наизнанку,
который  был одной  из  слабостей  бедняги  Жерома.  Нет,  я  намерена  быть
беспристрастной  и даже снисходительной. Но я не хочу ничего  приукрашивать.
Впрочем, это был, пожалуй, самый простительный недостаток великого человека,
которого мы с вами, мадам, любили и... судили.
     (32)

     По отношению к вам  я, разумеется, проявлю не меньшее великодушие,  чем
вы  ко мне.  Зачем терзать  друг друга?  Правда, я  располагаю письмами,  из
которых  явствует,  что,  прежде  чем  стать   женой  Жерома,  вы  были  его
любовницей,  но я не собираюсь их цитировать.  Я ненавижу  скандалы, кого бы
они  ни затрагивали --  меня  или  других. И  потом, в чем бы  я ни упрекала
Жерома,  я по-прежнему восхищаюсь  его творчеством  и готова  служить ему по
мере сил с полным самоотречением.
     Поскольку  наши  книги,  по-видимому,  выйдут  почти одновременно, нам,
вероятно,  следовало  бы  обменяться  гранками. Таким  образом  мы  избегнем
противоречий, которые могут возбудить подозрения критиков.
     Все,  что  касается  старости  Жерома,  его  угасания   после   первого
апоплексического  удара,  вы  знаете  лучше меня.  Этот период  его  жизни я
полностью предоставляю вам. Я хочу довести свою книгу до того момента, когда
мы  с  ним расстались  (к чему  вспоминать ссоры, которые  начались вслед за
этим?). Но в эпилоге я кратко расскажу о вашем замужестве, потом  о моем и о
том, как  я  узнала о смерти Жерома в  Америке, где  я жила со  своим вторым
мужем. Сидя  в кинотеатре, я вдруг во время показа хроники увидела на экране
торжественную церемонию  похорон, последние фотографии  Жерома и вас, мадам,
как вы спускаетесь с  трибуны, опершись на руку премьер-министра.  По-моему,
это очень выигрышный конец для книги.
     Впрочем, я совершенно уверена, что и вы напишете прелестную книжицу.

     V. МАДАМ ЖЕРОМ-ВАНС -- ИЗДАТЕЛЬСТВУ "ЛИС" Париж, 7 февраля 1937 года
     Я только что узнала, что мадам Тереза Берже (которая, как вам известно,
была первой женой моего мужа) готовит том своих воспоминаний. Нам необходимо
ее опередить и для этого опубликовать нашу  книгу к осени.  Я представлю вам
рукопись 15 июля.  Меня  очень порадовало, что Соединенные  Штаты и Бразилия
сделали заявки на право издания книги.
     (33)

     IV. ТЕРЕЗА -- НАДИН
     Эвре, 9 декабря 1937 года
     Мадам, в связи с успехом моей  книги в Америке (Клуб книги  присудил ей
премию "Лучшей книги  месяца") я недавно получила  две длинные телеграммы из
Голливуда и, прежде чем  ответить на  них, считаю своим долгом выяснить ваше
мнение.  Агент  одного из крупнейших  продюсеров  Голливуда  предлагает  мне
экранизировать "Жизнь Жерома Ванса". Вам известно, что Жером очень популярен
в Соединенных Штатах в  среде либеральной интеллигенции,  и  его  "Послания"
считаются там классикой. По причине этой  популярности, а  также из-за того,
что  в  фигуре нашего  мужа  американцы  видят нечто апостольское,  продюсер
хочет, чтобы и фильм получился  трогательный и благородный.  Вначале у  меня
просто волосы стали  дыбом  от некоторых  его требований. Но, поразмыслив, я
решила, что  мы обязаны пойти на  любую  жертву  ради  того, чтобы завоевать
Жерому всемирное признание, содействовать которому в наше время может только
кинематограф. Мы  обе хорошо знали  Жерома и понимаем, что и сам он поступил
бы точно так  же, потому  что, когда речь шла  о славе,  историческая истина
всегда отступала для Жерома на второй план.
     Вот три наиболее щекотливых обстоятельства:
     а) Голливуд  очень дорожит версией о  том,  что  Жером вышел из народа,
терпел  жестокие лишения, и  хочет  в трагическом  свете  изобразить, как он
боролся с нуждой в юные годы. Мы знаем, что это ложь, но ведь в конце концов
самому  Жерому эта версия тоже была по душе. Так с какой же стати нам с вами
быть в этом вопросе щепетильнее самого героя?
     б)  Голливуд  хочет, чтобы во  времена  "Дела  Дрейфуса" Жером  занимал
решительную  позицию  и  даже  поставил  на   карту  свою  карьеру.  Правда,
исторически  это  неточно и хронологически невозможно, но эта неувязка никак
не может повредить памяти Жерома, а скорее даже наоборот.
     в)  Наконец,--и  это  самый  трудный вопрос--Голливуд считает неудобным
вводить  двух  женщин в жизнь  Жерома  Ванса. Поскольку  его первый брак был
браком по любви (а конфликт с моей семьей вносит в это осо-
     (34)

     бую романтическую нотку), специфическая эстетика кинематографа требует,
чтобы это  был счастливый  брак.  Поэтому продюсер просит  моего  разрешения
"слить"  двух жен Жерома --  то есть  вас и меня  --  в  один персонаж.  Для
концовки фильма  он использует материалы, взятые из вашей книги, но припишет
мне ваше поведение во время болезни и смерти Жерома.
     Я  предвижу, как оскорбит вас  это последнее предложение,  да и  сама я
вначале его отвергла.  Но агент Голливуда прислал мне еще одну телеграмму, в
которой  привел  весьма веские  доводы. Роль мадам  Ване будет,  разумеется,
поручена  какой-нибудь  кинозвезде. А ни  одна  крупная  актриса  не  станет
сниматься в фильме, если ей предстоит  играть только в первой серии. Он даже
сослался на  такой  пример: для того чтобы  заполучить  известного актера на
роль  Босвелла в  "Марии  Стюарт", пришлось сочинить  какие-то  идиллические
эпизоды,  связывающие Босвелла с  юностью королевы.  Согласитесь,  что, если
даже  хорошо известные  события  истории  приспосабливаются  таким образом к
требованиям экрана, нам с вами просто не к лицу проявлять смешной педантизм,
когда речь идет о наших скромных особах.
     Я хочу добавить, что: а) эта единственная супруга не будет похожа ни на
вас, ни на меня, потому что играть нас  будет актриса,  с которой продюсер в
настоящее время связан контрактом, а у нее нет никакого сходства ни  с вами,
ни  со мной; б) Голливуд предлагает очень крупный гонорар (шестьдесят  тысяч
долларов,  то есть более миллиона франков  по  нынешнему курсу), и, конечно,
если вы  согласитесь на указанные  изменения, я готова самым  щедрым образом
оплатить ваше соавторство, связанное с использованием вашей книги.
     Прошу  вас   телеграфировать   мне,  так  как  Голливуд  ждет  от  меня
немедленного ответа.

     VII. НАДИН--ТЕРЕЗЕ
     (Телеграмма) 10.XII.37.
     ВОПРОС   СЛИШКОМ   ВАЖЕН   ОБСУЖДЕНИЯ   ПИСЬМАХ   ТЧК   ВЫЕЗЖАЮ   ПАРИЖ
ЧЕТЫРНАДЦАТИЧАСОВЫМ 23 БУДУ У ВАС 18 ЧАСОВ ТЧК СЕРДЕЧНЫЙ ПРИВЕТ=НАДИН
     (35)

     VIII. ТЕРЕЗА--НАДИН
     Эвре. 1 августа 1938 года
     Дорогая Надин!
     Как видите, я снова в моем милом деревенском доме, который вам знаком и
который вы полюбили. Живу здесь одна, потому  что муж  мой в отъезде на  три
недели. Я буду счастлива, если вы приедете ко мне и проживете здесь, сколько
сможете  и захотите.  Вы  будете  делать все, что  вам  вздумается,--читать,
писать, работать--я сама занята  сейчас моей новой  книгой и предоставлю вам
полную свободу. Если  вы предпочтете посмотреть здешние окрестности -- а они
прелестны,--  моя машина в вашем распоряжении. Но если вечером на досуге вам
захочется посидеть со мной в саду,-- мы поболтаем с вами о прошлом,  о нашем
"печальном прошлом", а также о делах.
     Искренне любящая вас
     Тереза Берже

     ______________________________________________________________________

     История одной карьеры

     В  предпоследнюю субботу каждого месяца в мастерской художника Бельтара
собирались:   депутат   Ламбэр-Леклерк  (сейчас  он  уже  помощник  министра
финансов), писатель  Сиврак и драматург Фабер, автор той самой пьесы "Король
Калибан", что еще недавно гремела на сцене театра "Жимназ".
     В один из таких  вечеров Бельтара представил друзьям своего двоюродного
брата -- молодого провинциала, решившего посвятить себя литературе.
     -- Этот мальчик,-- объявил  Бельтара,--  написал роман.  На мой взгляд,
книга его ничуть не хуже других произведений подобного рода, и я прошу тебя,
Сиврак,  прочитать  ее.  У  моего кузена нет  никаких знакомств в Париже, он
инженер и живет в Байе.
     --  Счастливый  вы  человек,--  сказал  юноше  Фабер.-- Сочинили роман,
живете в  провинции и ровным счетом никого не знаете в  Париже! Ваша карьера
обеспечена! Издатели тотчас начнут  драться за честь "открыть" ваш талант, и
если вы  умело составите себе репутацию, то через год ваш успех  затмит даже
славу нашего  друга  Сиврака.  Но  послушайтесь  моего  совета:  никогда  не
показывайтесь в  столице! Байе... Это же  замечательно  -- Байе.  Мыслимо ли
противиться  обаянию человека, живущего в Байе? На вид  вы славный малый, но
таковы уж люди: чужую гениальность они выносят лишь на приличном расстоянии.
     --  Советую  вам  сказаться больным,-- вмешался Лам-бэр-Леклерк,--очень
многие добились успеха таким путем.
     -- Но  что бы ты ни предпринимал,--сказал Бельтара,-- ни  в коем случае
не бросай своей службы. Служба -- это отличный наблюдательный пункт. Если же
ты запрешься в своем кабинете, то через год станешь пи-
     (37)

     сать,  как профессионал:  твои  сочинения будут безупречны  по форме  и
невыносимо скучны.
     --  Глупец! -- презрительно  воскликнул Сиврак.--  "Служба --  отличный
наблюдательный  пункт!"  Как  не  стыдно  умному  человеку  повторять  такие
пошлости! Да что может писатель найти в мире такого, что нежило бы уже в нем
самом?  Разве  Пруст покидал  свою обитель?  Разве Толстой  уезжал  из своей
деревни?  Когда его спрашивали, кто такая Наташа, он отвечал: "Наташа -- это
я". А Флобер...
     -- Прошу прощения, что я решаюсь возражать тебе,--  отвечал Бельтара,--
но Толстого окружала многочисленная родня,  и в этом был один  из источников
его силы. А Пруст  часто бывал в отеле "Ритц", он  имел множество друзей,  и
все это давало богатую пищу его воображению. Что же до Флобера...
     -- Ясно!.. -- оборвал его Сиврак.-- Но представь себе, что Пруст не мог
бы черпать свои сюжеты из светской жизни  -- все равно у него нашлось бы что
сказать. Пруст одинаково восхитителен, когда рассказывает о своей болезни, о
комнате, где он  жил, или о своей  старой служанке.  А кроме того, я  берусь
доказать тебе, что даже самого  блестящего ума, у которого к тому же имеется
возможность  наблюдать  жизнь   в  самых  любопытных   ее  проявлениях,  еще
недостаточно  для   создания  истинного  произведения  искусства.  Взять,  к
примеру, нашего  друга  Шалона...  У  кого,  как  не  у  него,  было  больше
возможности и времени наблюдать самые различные круги общества? Шалон был на
короткой   ноге  с  художниками,  писателями,  промышленниками  и  актерами,
политическими деятелями, дипломатами, он  имел доступ за  кулисы театра, где
разыгрывается человеческая комедия. А  каков результат?  Увы,  мы знаем, чем
это кончилось!..
     --  А в самом  деле, что  стало с Шалоном? -- спросил Ламбэр-Леклерк.--
Что с ним? Кто из вас слыхал о нем?
     --  У  нас  с  ним  один  издатель,--  ответил  Сиврак,--  и  я  иногда
сталкиваюсь у него с Шалоном,  но наш друг делает вид, будто не узнает меня.
.
     Наклонившись к хозяину дома, молодой провинциал вполголоса осведомился,
кто такой Шалон.
     --  Сиврак,--  сказал  Бельтара,-- расскажи-ка  этому  младенцу историю
карьеры Шалона. Для человека его возраста пример этот может быть поучителен.
     (38)

     Сиврак  встал-и,   пересев  на   край  дивана,тотчас   начал   рассказ,
построенный  по  всем правилам  искусства.  Его  резкий  насмешливый  голос,
казалось, рубил звуки.
     -- Не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь слышать о знаменитом классе
риторики лицея Генриха IV, выпуска 1893 года? Во всяком  случае, он стяжал в
академических  кругах  не  меньшую известность,  чем  прославленный  некогда
выпуск Эколь Нормаль, где были, как  вы знаете, Тэн, Прево-Парадоль, Сарсэ и
Эдмон Абу. Этот класс, как до сих пор твердит мне при каждой встрече один из
наших старых учителей, был "колыбелью знаменитых мужей", потому  что' в этом
классе  одновременно  учились   Бельтара,  Ламбэр-Леклерк,   Фа-бер   и   я.
Ламбэр-Леклерк, который тогда уже готовился к политическому поприщу и вместе
с Фабером проводил все вечера на скачках...
     -- Никакого почтения к моему превосходительству...-- вздохнул- помощник
министра.
     --  Вы,  ваше   превосходительство,  были  единственным  из  .нас,  чьи
юношеские склонности уже тогда позволяли предсказать ваше будущее. Бельтара,
напротив, не проявлял особенного  интереса к живописи,  а Фабер не выказывал
ни малейшего расположения к драматургии. Наш преподаватель  литературы, отец
Гамлен,  говорил  ему: "Бедняга  Фабер,  наверно, вы никогда  не освоите как
следует французский язык". Суждение  вполне справедливое, но  ныне, кажется,
отвергнутое  невежественной  публикой. Я же в  те  годы  высшее эстетическое
наслаждение находил в  том, что рисовал Венеру  на полях  школьных тетрадей.
Наш кружок дополнял Шалон.
     Это  был белокурый  юноша,  с тонкими, приятными чертами лица.  Он мало
утруждал  себя занятиями, зато много  читал, столь же удачно выбирая любимых
поэтов, как  и галстуки. Безупречный вкус создал  ему  громадный авторитет в
нашем кружке.  Прочитав  к  тому  времени историю  общества "Тринадцати", мы
вчетвером да еще Шалон решили создать  по их примеру свою  "Пятерку". Каждый
член  "Пятерки"  дал  клятву  всегда и  во  всем поддерживать  остальных. Мы
условились, что деньги, влияние, связи -- все,  чего добьется  любой из нас,
будет служить  всем членам  кружка. Это было  прекрасно задумано, но замысел
наш  так и  не  претворился  в  жизнь--  по  выходе из  лицея  нам  пришлось
расстаться. Его пре-
     (39)

     восходительство и я посвятили себя изучению права. Фабер, которому надо
было  зарабатывать  на жизнь, поступил  на  службу  в банк  своего  дядюшки.
Бельтара  занялся медициной. Окончательно нас  разлучила  военная  служба, а
затем  и другие случайности  судьбы. В течение шести лет мы почти  ничего не
слыхали друг о друге.
     В  Салоне  1900 года я впервые увидал картину Бель-тара. Я был  удивлен
тем, что он сделался художником, но еще больше изумил меня его талант. Когда
человек обнаруживает  талант у друга детства, это неизменно повергает  его в
глубочайшее изумление. Хотя  все мы понимаем, что любой гений кому-нибудь да
приходился  приятелем,  все  же почти невозможно свыкнуться  с  мыслью,  что
кто-то  из  твоих  приятелей  -- гений.  Я  тотчас написал  Бельтара,  и  он
пригласил меня к себе. Мне понравилось в его  мастерской, и я стал частенько
наведываться к нему.  После длительного обмена письмами  и  телеграммами мне
удалось  наконец созвать "Пятерку" на обед.  Тут каждый из  присутствовавших
рассказал, чем он занимался после окончания лицея.
     По воле  случая трое  из  нас  избрали отнюдь  не тот путь, который был
уготован им родителями. Бельтара, вступив в связь с натурщицей,  забавы ради
написал  с  нее  несколько картин,  которые оказались  весьма удачными.  Эта
женщина и ввела  его в круг художников. Он стал учиться живописи, добился на
этом поприще успеха и спустя несколько месяцев окончательно  оставил занятия
медициной.
     Затем он поехал  на юг Франции -- в те края,  где  родился и вырос.  Он
написал здесь множество портретов марсельских торговцев и их жен и заработал
на  этом тысяч двадцать  франков. Это  позволило ему, когда он возвратился в
Париж, работать  над  тем, что  его интересовало. Он  показал  мне несколько
полотен, где он "утверждал свое творческое "я", как говорили тогда критики.
     Фабер,  чья одноактная пьеса была сыграна любителями во время одного из
вечеров в доме его дяди, удостоился восторженной похвалы со  стороны некоего
старого   драматурга,  дядюшкиного   приятеля.  Этот   добряк   почувствовал
расположение  к  Фаберу и  рекомендовал  театру "Одеон"  первую пьесу нашего
товарища --
     (40)

     "Степь".  Ламбэр-Леклерк  служил секретарем  сенатора  от  департамента
Ардеш,  и  тот -обещал выхлопотать  ему  должность  супрефекта. Я  же  успел
написать  к  тому  времени  несколько  новелл,  которые  предложил  вниманию
"Пятерки".
     Шалон молча слушал нас. Он сделал ряд тонких и справедливых замечании о
моих первых литературных опытах. Отметил,  что сюжет одного из рассказо