ваются, а
если и задумаются - ответа все равно не знают. Жуют свое сено, мочатся в
загонах, ссорятся друг с дружкой по-легкому, да ягнят в утробе вынашивают - так,
глядишь, и проводят зиму...
Подъем становился все круче. Внезапно дорога вильнула в одну сторону, потом так
же резко в другую - и выписала между сопками зигзаг наподобие латинской буквы
"S". Луга за окном исчезли, и по обеим сторонам дороги непроглядными стенами
потянулся лес. Лишь изредка в просветах между деревьями мелькали небольшие
поляны.
- Когда снега побольше навалит - машине в этих краях вообще не проехать, -
сообщил нам овчар. - Я уже не говорю о том, что ездить сюда некому и незачем.
- А что, альпинистских баз или лыжных курортов здесь не бывает? - спросила
подруга.
- Да ничего здесь нет! Ничего нет, потому и турист не едет. И городок постепенно
хиреет все больше. До начала семидесятых это был процветающий
сельскохозяйственный центр - образцовый пример того, как возделывать землю в
морозном климате. Но потом риса по всей стране стало производиться с таким
излишком, что никто уже не хотел заниматься хозяйством в таком холодильнике.
Понятное дело, чему тут удивляться!..
- А с лесными заводами что случилось?
- Людей не хватает, вот и начали все переносить в другие места, поудобнее.
Пара-тройка заводиков еще работает, но это уже курам на смех. Нынче лес даже в
город не возят, сразу перегоняют до Асахигава или Наери. Поэтому за последнее
время лучше стали только дороги, а город совсем захирел. Как ни крути - зимой
отсюда могут выбраться разве что здоровенные грузовики с шипами на колесах...
Я собрался было закурить, но, втянув носом пробензиненный воздух, передумал и
спрятал сигарету в пачку. Вместо этого решил пососать лимонный леденец,
завалявшийся в кармане. Я положил леденец на язык, и терпкий вкус лимона, ударив
в нос, смешался с бензиновой вонью.
- А овцы между собой дерутся? - спросила подруга.
- Овцы дерутся так, что будь здоров! - ответил овчар. - Как и у всех стадных, у
овец существует своя иерархия: чины и звания в стаде расписаны буквально по
головам. Скажем, если в одном загоне содержится полсотни овец, то у них
обязательно будет лидер - Первый Баран, а за ним - все по порядку до Номера
Пятидесятого. И каждый член стада будет знать, кому подчиняться и кем
помыкать...
- С ума сойти! - сказала подруга.
- А благодаря этому и мне с ними проще управиться. Вычислил самого главного
барана - и веди куда надо, все остальные покорно за ним пойдут.
- Но если "звания расписаны", за что же тогда им драться?
- Овцы часто слабеют от ран, и тогда их положение в стаде может легко
пошатнуться. Когда это происходит, те, кто стоял на ступеньку ниже, вызывают
старших по рангу на бой. Случается, молодняк избивает старших трое, а то и
четверо суток подряд, пока не победит.
- Ужас какой!..
- Но я же говорю - здесь все по кругу! Тот, кого свергли сегодня, сам в
молодости не раз избивал других. И потом, тут кого ни жалей - под ножом мясника
все будут равны, что Первый Баран, что Пятидесятый. "Всех друзей - на пикничок,
на чудесный шашлычок!"...
- Фу-у! - не выдержала подруга.
- Хотя, конечно, если кого жалеть больше остальных - так это племенных баранов.
Вы что-нибудь слыхали про овечий гарем?
- Нет, - ответили мы.
- В разведении овец, пожалуй, самое главное - следить, чтобы они не спаривались
как попало. Для начала самочек селишь с самочками, самцов с самцами. А уже потом
в каждый загон к самочкам подселяешь по одному самцу, как правило - самому
сильному, Первому в своем загоне. Чтоб он, значит, и осеменял всех по первому
разряду, вы понимаете... И вот он там с месяц выполняет свои обязанности, а
через месяц его возвращают обратно к самцам. Но за этот месяц в загоне уже
устанавливается новая иерархия. После всех своих подвигов наш племенной теряет
половину веса, и как бы он уже ни старался - даже обыкновенной драки ему не
выиграть. Но как раз тут-то остальные самцы и набрасываются на него всем
загоном... Душераздирающая сцена, доложу я вам!
- И как же они дерутся?
- Да крошат друг другу лбы! Лоб у барана твердый как чугун, а внутри -
пустота...
Подруга замолчала и надолго о чем-то задумалась. Наверное, пыталась представить,
как дерутся бараны, кроша своими чугунными головами лбы соплеменников.
Асфальтовое шоссе, по которому мы ехали в общей сложности минут тридцать,
неожиданно оборвалось, и дорога сузилась наполовину. Первозданный лес тяжело
нависал над трассой и, казалось, так и норовил подмять ее под себя. Температура
упала сразу на несколько градусов.
С дорогой стало твориться что-то ужасное. Мы то ныряли в какие-то ямы, то снова
выныривали; капот машины мотало перед глазами вниз-вверх точно стрелку
сейсмографа. Прямо у нас под ногами натужно завыло - казалось, чьи-то напряженно
работающие мозги вот-вот разорвут на кусочки тесный череп и вырвутся на свободу.
От одного этого воя раскалывалась голова.
Сколько длился этот кошмар - то ли двадцать минут, то ли тридцать - точно
сказать не могу: как ни старался, я даже не смог разобрать время на циферблате
часов. За весь этот отрезок никто не промолвил ни слова. Я изо всех сил сжимал
ремень на спинке сиденья перед собой; подруга мертвой хваткой вцепилась в мою
правую руку; овчар стискивал руль, сосредоточив внимание на дороге.
- Слева! - бросил овчар в мою сторону через какое-то время. Плохо соображая, что
к чему, я взглянул налево. Ленту глухого леса по левую сторону дороги вдруг
точно обрезали каким-то гигантским ножом - взгляд проваливался в распахнувшееся
пространство, как в пропасть. То была огромнейшая долина. Совершенно грандиозных
размеров - но страшно холодная и неприветливая на вид. Горный хребет, отвесный
как причальная стенка в порту, был начисто лишен каких-либо признаков жизни - и
словно окутывал своим загробным, леденящим душу дыханием весь раскинувшийся под
ним пейзаж.
Долина тянулась слева, а по правую руку прямо на нас надвигалась странного вида
абсолютно голая скала в форме конуса. Вершина у этого конуса выглядела так,
будто какая-то могучая сила собиралась было отвинтить у скалы макушку, да
бросила это занятие на полпути.
Сжимая в ладонях пляшущий руль и не сводя глаз с дороги, овчар мотнул
подбородком в сторону скалы:
- Нам туда, за ту сопку!..
Тяжелый ветер, налетая с долины, ворошил на склоне справа густую траву -
порывами снизу вверх, как гладят животное против шерсти. Мелкий песок неприятной
дробью хлестал в лобовое стекло.
Выписывая один крутой поворот за другим, мы подбирались все ближе к вершине.
Покатый склон справа сменили острые валуны, а чуть погодя и отвесные скалы. И
вскоре машина уже еле ползла, вжимаясь покрепче вправо, по узенькому балкончику,
вырубленному в плоском боку огромной скалы на головокружительной высоте.
Погода портилась прямо на глазах. Небо словно устало долго выдерживать
изысканную цветовую неопределенность и из утонченного бирюзовато-пепельного
превратилось просто в пепельно-грязное, а кое-где - и с разводами черной сажи. А
вслед за небом в угрюмые, мрачные тени укутались и горы вокруг.
Ближе к конусообразной вершине воздух закручивался в воронку - казалось, это
именно здесь ветер сворачивал трубочкой свой язычище и с душераздирающим свистом
выпускал из гигантских легких миллионы тонн воздуха.
Тыльной стороной ладони я вытер со лба испарину. Тело под свитером взмокло от
холодного пота.
Овчар, сжав губы, вел машину, забирая все дальше и дальше вправо. Через какое-то
время на лице его в зеркале заднего вида появилось озадаченное выражение, и он
начал сбрасывать скорость. Наконец, он довел машину до места, где дорога
становла пошире, и нажал на тормоз. Двигатель стих, и мы погрузились в ледяное
молчание. Кроме ветра, свирепствовавшего над долиной, не было слышно ни звука.
Овчар положил ладони на руль и с минуту сидел так, не двигаясь и не говоря ни
слова. Затем выбрался из машины и несколько раз с силой потопал по земле
сапогом. Я вылез следом, встал рядом с машиной и уставился на дорогу.
- Все! Дальше нам не проехать, - сказал овчар. - Снега навалило куда больше, чем
я думал...
Я удивился: на мой взгляд, дорога вовсе не выглядела раскисшей. Во всяком
случае, земля успела высохнуть и затвердеть.
- Внутри, под настом - сплошная жижа, - пояснил овчар. - Коварная ловушка,
многие в нее попадают. Здесь вообще странное место, скажу я вам. Очень
странное...
- Странное? - переспросил я.
Ничего не ответив, овчар достал из кармана куртки сигареты со спичками и
закурил.
- Ладно, - вымолвил он наконец. - Пойдем прогуляемся...
Мы прошли метров двести вперед по дороге. Все тело охватывал неотвязный, как
чесотка, мелкий и неприятный озноб. Я застегнул на куртке молнию до самого
горла, поднял воротник. Но озноб не проходил.
Овчар дошагал до места, где дорога изгибалась круче всего, остановился и, не
вынимая изо рта сигареты, мрачно уставился на скалу справа от дороги. Поперек
скалы пролегала трещина, из трещины била вода: тонкая струйка сбегала вниз по
камням и неторопливо перетекала через дорогу. Вода была с примесью глины,
грязно-коричневая и густая как суп. Скальная порода на ощупь оказалась куда
мягче, чем на вид: я ткнул в камень пальцем, и тот рассыпался. Земля под ногами
крошилась и оседала.
- Больше всего ненавижу этот поворот, - сказал овчар. - Почва зыбкая, как
болото. Но главное не в этом. Ей-богу, это место проклято. Даже овцы, когда
проходят здесь, паниковать начинают...
Овчар закашлялся и выбросил недокуренную сигарету.
- Вы не обижайтесь, я просто не хочу гробить силы и время без толку.
Я молча кивнул.
- Пешком дойдете?
- Дойдем, какие проблемы! Или там что, земля под ногами проваливается?
Овчар еще раз с силой топнул сапогом. Подошва впечаталась в землю, но звук удара
раздался лишь какое-то мгновение спустя. Звук, от которого содрогнулась душа.
- Да нет... Пешком-то, пожалуй, проблем не будет, - сказал овчар.
Я повернулся и зашагал обратно к машине.
- Тут всего километра четыре осталось! - сообщил овчар, догоняя меня. - Даже с
девушкой, полтора часа - и вы на месте. Дорога здесь одна, не заплутаете. Подъем
совсем пологий. Уж извините, что не довез до конца!
- Ну что вы. Большое вам спасибо!
- И долго вы пробудете там, наверху?
- Еще не знаю. Может, завтра вернусь, а может, и неделю торчать придется...
Смотря как дела пойдут.
Овчар сунул в рот сигарету и собрался прикурить, но снова надолго закашлялся.
- Только смотрите в оба, - сказал он наконец. - Снег очень скоро пойдет.
Затянете с отъездом - завалит так, что до самой весны не выберетесь!
- Хорошо. Буду смотреть в оба, - пообещал я.
- У входа в дом увидите почтовый ящик. На дне - ключ. Это на случай, если никого
не застанете...
Под угрюмо-пасмурным небом мы выгрузили из машины вещи. Я стянул с себя
ветровку, облачился в толстую альпинистскую куртку и застегнул капюшон. Но
проклятый холод все равно заползал под одежду и пронизывал до костей.
Овчар долго и с большим трудом разворачивал джип, то и дело шарахая машину о
валуны на обочинах узкой дороги. От ударов валуны крошились и оседали грудами
мелкого щебня. Наконец машина развернулась на сто восемьдесят градусов; овчар
посигналил и махнул нам рукой. Мы помахали в ответ. Описав крутую дугу, джип
скрылся за поворотом, и мы остались стоять на обочине совершенно одни. Ощущение
престранное: будто кто-то завез нас на край земли, высадил и уехал своей
дорогой.
Мы опустили на землю рюкзаки и, совершенно не представляя, о чем теперь
говорить, какое-то время стояли на обочине и молча глядели на раскинувшийся
перед нами пейзаж. Внизу по глубокой, как чаша, долине бежала, слегка извиваясь,
серебристая река; берега утопали в зеленых зарослях. За рекой долина
простиралась еще немного и упиралась в невысокие волнообразные сопки, пылавшие
жарко-красной кленовой листвой. Все пространство от реки до сопок было окутано
призрачной дымкой тумана. Кое-где от земли поднимались белые столбики дыма:
закончилась жатва, и на полях выжигали остатки жнивья. Что и говорить -
необыкновенно красивый пейзаж. И все же, сколько я ни глядел на него - на душе
не становилось возвышеннее и светлее. Наоборот: от картины этой душа съеживалась
и чувствовала себя неуютно, точно скиталец, молящийся в храме у иноверцев.
Мокрые пепельно-серые тучи заволакивали небо, не оставляя ни просвета, ни
щелочки. Как если бы кто-то задрапировал небосвод огромным куском
однотонно-унылой ткани. А на этом фоне низко, прямо над нашими головами,
проносились косматыми клочьями плотные черные облака. Казалось, достаточно
поднять руку, чтобы к ним прикоснуться. Эти черные клочья с невероятной
скоростью неслись на восток. С бескрайних равнин Китая переправились они через
Японское море и прибыли на Хоккайдо, чтобы и отсюда мчаться, не останавливаясь,
дальше и дальше - к Охотскому морю и еще Бог знает куда. Я стоял и смотрел, как
облака, точно стадо гигантских животных, прибывали, сменяли друг друга, исчезали
из виду, - и тревожное ощущение ненадежности земли под ногами мучило меня все
сильнее. Так и чудилось: случайный каприз сумасшедшего ветра - и облака эти вмиг
сметут нас с обрыва, сотрут в порошок и развеют наш прах над долиной.
- Пойдем скорее! - сказал я и взвалил на плечи рюкзак. Страшно хотелось как
можно быстрее дойти до любого жилища под крышей, покуда не разразился ливень или
какой-нибудь снег вперемежку с дождем. Не хватало нам в этой дыре еще и
вымокнуть ко всем чертям!..
Мы миновали "проклятый поворот", стараясь шагать быстрее. Овчар не сочинял: на
этом повороте чуть не в воздухе пахло несчастьем. Смутное предчувствие
неотвратимой беды сначала растекалось по телу - и уже потом дурманило голову,
рассылая такие же невнятные сигналы тревоги по всем закоулкам мозга. Такое
чувство бывает, когда, переходя реку вброд, совсем уже свыкнешься с температурой
воды - и вдруг угодишь ногой в почти ледяную запруду...
На полукилометровом отрезке дороги даже наши шаги звучали совсем по-другому.
Вода из горной расщелины сбегала вниз бесчисленными ручейками; ручейки эти
выползали на дорогу, по-змеиному шипя и извиваясь у нас под ногами.
Даже миновав поворот, мы еще долго не сбавляли темпа - хотелось поскорее
убраться как можно дальше от этого места. Минут через тридцать скалу справа
сменили невысокие холмы, на которых изредка начали встречаться деревья - и
только тогда мы, наконец, перевели дух и расправили плечи.
Оставшийся отрезок пути особых сложностей не сулил. Дорога стала пологой;
окружающий ландшафт постепенно терял ядовитость, становился мягче,
жизнерадостнее - и вскоре превратился в самый обычный пейзаж из фотоальбома
"Горы Хоккайдо". Над головой даже запорхали какие-то птицы.
Еще через полчаса, оставив конусообразную сопку далеко позади, мы вышли к
широченной, плоской как стол долине. Отвесные горы стеной окружали ее, наглухо
отрезая от внешнего мира. Словно огромный потухший вулкан провалился верхушкой
внутрь самого себя.
Целое море огненно-рыжих берез простиралось перед нами докуда хватало глаз. Меж
белых стволов яркими пятнами проглядывал низкорослый кустарник, зеленела трава,
там и сям чернели останки поваленных ветром деревьев.
- Неплохое местечко! - заметила подруга.
Что и говорить - после поворота, который мы только что миновали, это местечко
казалось действительно неплохим.
Море берез насквозь прошивала одна-единственная дорога. Дорога ужасная - только
на джипе и проедешь - и такая прямая, что при взгляде на нее начинала болеть
голова. Ни поворотов, ни подъемов со спусками.
Все, что происходило на свете до сих пор, словно собралось вместе, сжалось в
единой точке - и растворилось бесследно в угрюмом небе. И остались только
ползущие друг за другом косматые черные облака. Вокруг стояла такая тишь, что
делалось жутко. Даже звук ветра утопал в березовых просторах, не оставляя ни
свиста, ни шороха. Лишь временами какие-то толстые черные птицы пролетали над
головой и, разевая клювы с красными языками, пронзали воздух резкими вскриками,
тут же исчезали куда-то - и тишина, густая и зыбкая как желе, вновь заполняла
пространство. Палые листья, хоронившие под собой дорогу, насквозь пропитались
позавчерашним дождем. Кроме редких выкриков птиц, ничто не нарушало беззвучия
долины. Словно весь мир состоял из сплошных берез да идеально прямой дороги,
стрелой убегавшей вперед. Даже низкие облака, что до сих пор так действовали нам
на нервы, при взгляде из рощи казались уже какими-то нереальными.
Прошагав так минут пятнадцать, мы наткнулись на речушку с идеально прозрачной
водой. Через нее был переброшен мостик с перилами, на совесть сколоченный из
стволов все тех же берез, а перед ним раскинулась небольшая полянка, из которой
мог бы получиться отличный теннисный корт. Мы стащили с плеч рюкзаки и
спустились к воде напиться. Такую вкусную воду я пил первый раз в жизни. Вода
была ледяной - у меня моментально покраснели ладони - и сладковатой на вкус.
Пахло мягкой, свежей землей.
Черные облака все наползали и наползали, но погода не ухудшалась. Подруга решила
перешнуровать свои боты; я уселся на перила и закурил. Где-то ниже по течению
шумел водопад, судя по звуку - не очень большой. Порывом слева налетел шальной
ветер, аккуратной волной взъерошил на дороге опавшие листья и улетел своей
дорогой.
Докурив, я бросил сигарету, затоптал ногой - и здесь же, на мосту, обнаружил еще
один окурок. Я подобрал его и внимательно рассмотрел. Полураздавленный окурок
"Сэвэн Старз". Не отсырел - значит, курили после дождя. То есть вчера или даже
сегодня.
Я попытался вспомнить, какие сигареты курил Крыса. Но в памяти ничего не
всплывало. Я даже не помнил, курил ли он вообще. Тогда я перестал мучить память
и выкинул находку в речку. Проворное течение подхватило окурок, и он унесся вниз
по реке.
- Ты чего там? - спросила подруга.
- Окурок нашел, - ответил я. - Похоже, совсем недавно здесь кто-то сидел и курил
точно так же, как я.
- Твой друг?
- Трудно сказать... Не знаю.
Она подошла и присела на перила рядом. Потом подобрала руками волосы и впервые
за много дней открыла уши. Шум водопада вдали будто стих на пару секунд - и
вновь зазвучал в ушах.
- Ну как, ты еще любишь мои уши? - спросила она.
Я улыбнулся, протянул руку и осторожно провел пальцем по самому краешку ее уха.
- Люблю, - сказал я.
Мы отправились дальше, однако минут через пятнадцать дорога оборвалась.
Березовые заросли кончились, словно от них отсекли какую-то часть огромным
ножом. Просторное, точно озеро, зеленое пастбище раскинулось перед нами.

По всему периметру пастбища на расстоянии метров пяти друг от друга из земли
торчали деревянные столбы, между которыми была натянута проволока. Проволока
была старая и ржавая. Мы прибыли к цели нашего путешествия.
Я толкнул брусья двустворчатых ворот, и мы ступили на пастбище. Мягкие травы
устилали огромный участок дочерна отсыревшей земли.
Облака, такие же черные, плыли по небу прочь от нас к изрезанной линии высоких
гор. И хотя угол зрения отличался, я сразу понял: то были горы с фотографии
Крысы. Не стоило даже лезть за фотографией и что-то сличать.
Все-таки странное чувство приходит, когда видишь в реальности то, что до сих пор
сотни раз разглядывал лишь на картинке. Настоящее тогда кажется искусственным,
насквозь фальшивым. Как будто не я пришел и увидел пастбище, существовавшее
здесь до меня, а кто-то перед самым моим приходом впопыхах соорудил весь этот
пейзаж, подогнав его под фотографию.
Я оперся спиной о брусья ворот и глубоко вздохнул. Вот мы и нашли, что хотели.
Какой смысл был в нашей находке - это другой разговор. Но что хотели, мы
все-таки отыскали.
- Вот мы и пришли, а? - спросила подруга, стискивая мой локоть.
- Пришли, - только и выдохнул я. Говорить что-либо еще уже не имело смысла.
Далеко впереди, за противоположным краем пастбища, стоял старый дом -
деревянный, двухэтажный, в стиле американской глубинки. Тот самый дом, который
сорок лет назад построил Профессор Овца, а после выкупил отец Крысы. Одинокое,
сиротливое здание не с чем было