узнает и
крепко накажет обидчика.
   По вечерам Катерина собирала детей в круг.
   -  А  что-то  сейчас наш  отец делает?  -  спрашивала она  и  певучим
голосом,  точно  сказку,  начинала  рассказывать о  похождениях  бравого
солдата Егора Коншакова.
   Похождения эти всегда были необыкновенны,  при всех встречах с врагом
Егор проявлял силу и храбрость удивительные.
   Ребята могли слушать мать без конца,  хотя Санька и обнаруживал,  что
не все ладно в ее рассказах.
   Отец был кавалерист,  старший сержант,  а  по словам матери выходило,
что он  командовал тысячами людей и  умел не только рубить шашкой,  но и
бил врагов из пулемета и  пушки,  давил их гусеницами танка,  забрасывал
бомбами с самолета.
   - А тятька у нас кто? - снисходительно посмеиваясь, спрашивал Санька.
- Майор?.. Полковник? А может быть, генерал?
   -  Ты,  умник,  помалкивай,  другим  не  мешай  слушать,  -  отвечала
Катерина.  - Хорош сынок,  коль не верит,  что батька до генерала сможет
дойти.
   Сейчас  ребята  не  успели  еще  ничего  прибрать,   а  Катерина  уже
перешагнула через порог и ахнула от изумления - такой беспорядок стоял в
избе.
   - Коншаки! Разбойники! - только и нашлась она сказать.
   - Тетя Катя, - виновато поднялась Маша, - вы не очень сердитесь... Мы
тут зерно ищем.
   - Какое зерно?
   - Ну,  то самое,  что Егор Платоныч вырастил... из трех колосков. Нам
Андрей Иваныч в письме про него написал.
   - Учитель?!  В письме?!  - Катерина недоверчиво посмотрела на Машу. -
Да он же без вести пропал... второй год скоро.
   - А теперь объявился...  он в госпитале,  Андрей Иваныч... Только вот
не пишет, куда раненный.
   Маша показала Катерине письмо и семена клевера.
   Катерина отошла с  письмом к окну,  прочла его и подумала о том,  что
весна начинается совсем неплохо,  если такой хороший человек, как Андрей
Иваныч,  подал голос.  На душе стало легче.  "Два года не писал... А вот
объявился... Значит, и Егор напишет".
   Катерина посмотрела на Саньку и Машу, которые все еще рылись в ящике.
   - А зерно вы напрасно ищете.  Нет его у меня.  Тут еще до вас заезжал
ко  мне агроном один,  с  селекционной станции.  Хоть десять зернышек на
развод просил подарить. А где их возьмешь!
   - Так где же оно? Расскажите, тетя Катя, - попросила Маша.
   -  Что  ж  там рассказывать,  только сердце бередить,  -  отмахнулась
Катерина, но, заметив умоляющие взгляды Маши и Саньки, присела на лавку.
- Так уж и быть, слушайте. Может, и на пользу пойдет.
   Как-то пошли мы с отцом по грибы на Старую Пустошь.  Ходим, аукаемся,
а грибы словно попрятались от нас. И вдруг Егор Платоныч подзывает меня.
Подхожу,  а  он сидит посреди полянки на корточках и радуется:  "Смотри,
Катерина, какой я пшеничный колос нашел!"
   "Экая,  говорю,  невидаль -  колос.  Я  думала,  ты на грибной курень
напал".
   А он опустился на колени и пополз по траве.
   "Ищи,  Катерина,  ищи! Это же редкая пшеница, старинный сорт. Про нее
старики чудеса рассказывают.  Не полегает,  не осыпается,  ни морозов не
боится, ни засухи".
   Нашли мы еще два колоска.  И  правда,  крупные они были,  тяжелые,  я
таких отродясь не встречала.
   Собрал Егор Платоныч урожай с трех колосков,  посоветовался с Андреем
Иванычем,  и  весной  посеяли они  зерна  в  огороде на  грядке.  Грядка
маленькая, со стол, но урожай получился замечательный.
   А перед самой войной засеял отец новым сортом пшеницы уже целую сотку
в поле.  Но пшеница созреть не успела. Началась война, немец как снег на
голову...  Пришлось нам  уходить  из  колхоза.  Прибежала я  на  Егорову
делянку,  хотела хлеб поджечь,  а  он - зеленый,  не горит.  Что делать?
Давай я его с корнями выдергивать да ногами топтать...
   - Так все и загубила? - привстал Санька.
   - Так и загубила. - Катерина отвернулась к окну.
   - Как же мы теперь Андрею Иванычу напишем? - спросила Маша.
   -  Что  правду скрывать!..  Как  было,  так и  отпишите.  -  Катерина
вздохнула и принялась за уборку избы. Потом поглядела на Саньку, который
просматривал какую-то тетрадь. - Чем это ты зачитался?
   -  Да вот...  в тятькиных вещах нашел.  Называется "Мечты-думы".  - И
Санька протянул матери толстую тетрадь в черном коленкоровом переплете.
   Катерина полистала ее.
   Это была заветная Егорова тетрадочка,  куда тот заносил разные планы,
наблюдения, расчеты, все свои "мечты-думы", как он любил выражаться.
   Был  тут  план  и  орошения огородов,  и  осушки  Дальнего болота,  и
постройки электростанции на реке.
   -  Смотри,  смотри...  и про Старую Пустошь все расписано,  - сказала
Катерина.  -  Чисто как в  наставлении:  и какая там почва,  и каких она
удобрений требует...  Вот кстати твоя находка, Саня... А я-то гадаю, где
отцова тетрадка затерялась. Обязательно колхозницам зачитаю.
   Санька посмотрел на Машу и придвинулся к матери:
   - Ты и нас в бригаду запиши. Мы тоже с тобой хотим работать.
   - Кто это?
   - Я вот, Степа... Маша еще...
   - А школа? - Катерина подняла голову от тетради.
   - Чего там школа, - запнулся Саня, - не маленькие! И пахать сможем, и
полоть...  Лену Одинцову с подругами приняла.  А мы им вот нистолечко по
работе не уступим.
   -  Да  что  ты,  право...  -  нахмурилась Катерина.  -  Будет время -
наработаетесь, земли на ваш век хватит. А пока учиться надо.
   Маша тихонько выскользнула из избы. Санька вышел за ней следом.
   - Говорила я - не запишет.  Не так ты разговор начал, - упрекнула его
Маша.
   - Я напрямик люблю.
   - По-другому надо...  Так,  мол,  и так,  желаем помогать взрослым. В
свободное, конечно, время, после уроков... Знаешь, Саня, пойдем завтра к
Татьяне Родионовне. Она поймет.
   - Пойдем, пожалуй...
   - Только,  чур, я первая говорить буду. А то ты опять раз-раз - и все
испортишь.
   - Ты - говорить, а я - пеньком стоять! - обиделся Санька.
   - Ну, где надо, головой кивнешь, словечко вставишь...
   - Ладно... там видно будет, - согласился Санька.
   Они расстались.
   Маша побежала домой, Санька вернулся в избу.
   У  стола  сидела  грузная,  одутловатая  Евдокия  Девяткина,  соседка
Коншаковых.   Она  доводилась  Егору  Платонычу  дальней  родственницей,
считала своим долгом присматривать за семьей Коншаковых,  любила поучать
Катерину и ее ребят.
   -  Слышала я  про твои дела,  слышала.  Высоко взлетаешь,  - говорила
сейчас Евдокия.  - Только опасаюсь, Катюша... В хлеборобах ты ходишь без
году неделю,  в помощники тебе дали малолеток зеленых...  Как бы конфуза
не вышло.  Сидела бы ты, как при Егоре Платоныче, счетоводом в конторе -
спокойно и подручно.
   -  Да что ты!  - вспыхнула Катерина.  - Настоящие-то хлеборобы знаешь
чем заняты?  Чертополох выпалывают с родной земли.  Кому же, как не нам,
хлебом их сейчас кормить!
   - Это я так,  к слову пришлось, - замялась Евдокия и долго еще сидела
в избе, рассказывая Катерине о своих болезнях и недомоганиях.

Глава 4. "ХОЗЯЙСТВО ВЕКШИНА"



   На  другой день  после  школы Маша  с  Санькой направились в  контору
колхоза.
   Контора стояла на бойком углу проулка, где полевая дорога вливалась в
большак, и, как большинство домов в Стожарах, была еще не достроена.
   Всюду лежали смолистая щепа, желтые кольца стружек, груды бурых сырых
опилок.  Кровельщики,  сбросив  с  крыш  лохматую,  взъерошенную солому,
заменяли ее легкой белой дранью.
   Маша с Санькой вошли в контору.  Просторное, как рига, помещение было
еще свободно от перегородок и  пахло смолой и хвоей.  Блестели потолки и
стены, поскрипывали свеженастланные половицы.
   В конторе было шумно и оживленно.
   Председательница колхоза, приземистая, крупнолицая Татьяна Родионовна
Парфенова,  спустив с  головы платок,  наклонилась над столом и вместе с
бригадиром рассматривала план колхозных угодий.
   - Смотри,  Маша, - шепнул Санька: - она же совсем старая, Родионовна.
И волосы седые.
   -  Она  не  старая.  Она моей мамке ровесница,  им  на  сорок седьмой
побежало.  Только  Родионовна состарилась рано.  Думаешь,  легко  это  в
председателях ходить! Мамка говорит: Родионовна - как око недреманное.
   - Какое? - не понял Санька.
   - Ну, спит, значит, мало, сутки ей коротки. Днем она то в поле, то на
скотном дворе, а ночью в конторе - наряды готовит, планы составляет. Тут
поседеешь...
   Вскоре бригадиры ушли, и Татьяна Родионовна заметила Саньку и Машу:
   - Ко мне, ребятишки?
   - К вам,  Татьяна Родионовна, - выступила вперед Маша: - нам об одном
деле поговорить нужно.
   - Да... о деле, - поддержал ее Санька.
   - Ну что ж,  давайте! - Татьяна Родионовна чуть заметно улыбнулась. -
А  может,  я  уже знаю,  о чем разговор будет?  В бригаду к Катерине вас
записать? Так ведь?
   -  Так,  -  согласился Санька и  переглянулся с Машей.  - А почему вы
знаете?
   В  горле у  него пересохло,  и слова,  которые он,  несмотря на Машин
запрет, все же приготовил, сразу забылись.
   Он ждал,  что Татьяна Родионовна сейчас засмеется и  отошлет их домой
готовить уроки.
   Но  председательница не  засмеялась.  Она  только  покачала головой и
задумалась.
   -  Вдвоем,  значит,  прибежали.  О  себе  тревожитесь.  О  других  не
подумали. А вы, по-моему, пионеры.
   - Пионеры, Татьяна Родионовна, - кивнула Маша.
   -  А  где же  ваше друг за  дружку?  Мне тут от ребят отбоя не стало.
Весна,  что ли,  на  вас так действует...  Вчера Степа Карасев с  Алешей
Семушкиным пришли - ставь их в пахари,  и все тут. Третьего дня еще двое
заявились - тоже желают в поле работать.  Теперь вы с Саней...  А почему
бы вам всем вместе не собраться?
   - Мы соберемся,  - встрепенулась Маша. - А тогда вы нас обязательно к
бригаде припишете?
   Не  успела  Татьяна  Родионовна ответить,  как  в  правление  вбежала
невысокая крепкая девушка с  широким обветренным лицом.  Это  была  Лена
Одинцова.  Она торопливо объяснила Татьяне Родионовне, что дед Векшин ни
в какую не хочет отпускать девчат к Катерине Коншаковой, бранится на чем
свет стоит и сейчас явится сюда собственной персоной.
   И  верно,  через  несколько  минут,  сердито  постукивая можжевеловой
клюшкой, вошел в контору высокий худощавый старик.
   Татьяна Родионовна поднялась ему навстречу.
   До войны Захар Митрич был известен в Стожарах как опытный огородник и
садовод.  Выращенные им сорта стожаровского лука и  огурцов славились на
всю область.
   Немцы   причинили  много   зла   опытному   участку   при   колхозной
хате-лаборатории: разрушили парники, погубили плодовые деревья.
   После того как Захар Митрич вернулся из  партизанского отряда обратно
в  Стожары,  он  жадно принялся за  работу.  Выходил с  косарями на луг,
выезжал  на  пашню,  но  обострившийся  застарелый  ревматизм  все  чаще
заставлял его  отлеживаться в  постели или бродить в  обгорелых подшитых
валенках около дома.
   Видя,   как  Захар  Митрич  томится  без  дела,   Татьяна  Родионовна
предложила ему  место сторожа при колхозной конторе.  Старик отказался и
вызвался поработать на запущенном опытном участке.
   -  Жить мне,  Родионовна,  осталось немного.  Хочу напоследок к земле
быть поближе. Только ты мне в помощи не отказывай.
   Председательница поняла старика и  выделила ему в  помощь комсомолок:
Лену  Одинцову с  подругами.  В  первый  же  год  Захар  Митрич принялся
испытывать новые сорта хлебов,  трав, овощей, выращивал саженцы плодовых
деревьев и кустарников.
   В  колхозе  кое-кто  считал  опыты  Захара  Митрича преждевременной и
ненужной затеей -  годы военные,  людей и без того не хватает на полевые
работы,  но  Татьяна  Родионовна всячески оберегала "хозяйство Векшина",
как звали в Стожарах опытный участок, и помогала ему чем могла.
   Девушки оказались старательными и  послушными помощницами,  и  старик
очень привязался к ним. И вот сейчас их забирали в полевое звено...
   -  Под  корень,  значит,  рубишь мое хозяйство?  -  с  обидой говорил
Векшин. - Учил девчат, пестовал, и пожалуйте - переманили...
   - Захар Митрич,.. - попыталась перебить его Татьяна Родионовна.
   - Что "Захар Митрич"! А солдаты домой вернутся... Где, спросят, былая
слава колхозная,  где хлеба знаменитые стожаровские,  семена добрые? Что
ответим?  Нет,  Родионовна,  я  по-другому хочу.  Чтоб поля у  нас,  как
океан-море,  шумели,  чтоб цвело все кругом, будто и лиха беда в Стожары
не заглядывала...
   -  А  я,  думаешь,  не  желаю  этого?  -  наконец  заговорила Татьяна
Родионовна. - Ты вот в партизанах был, Захар Митрич, понимать должен. На
войне ведь как?  Где главный бой завтра, туда и все силы. А у нас сейчас
поле да хлеб - главнее главного.  Да не сам ли ты совет подал Катерине -
Старую Пустошь поднять...
   - Это верно, - согласился старик, - была и моя подсказка.
   -  Видишь  вот...  кого  же  на  передовую линию  выдвигать,  как  не
комсомолок!
   - А у меня, значит, тыловая линия?
   - Нам,  Захар Митрич, и твое хозяйство дорого. Без помощников мы тебя
не оставим.
   - Не утешай,  председатель,  знаю я свои резервы. Два деда вроде меня
да бабка Манефа глухая.
   - Да,  Захар Митрич! - вспомнила вдруг Татьяна Родионовна. - Отменные
есть помощники.  Сами до работы рвутся.  -  И  она обернулась к Саньке и
Маше: - Вы как, ребята, согласны с дедом Захаром компанию водить?
   Не успели озадаченные Маша и  Санька ответить,  как дед Векшин тяжело
повернулся на стуле и в упор посмотрел на мальчика.
   - Мальчишек к себе принять?!  Пусти козла в огород, как говорят... Да
они...  они ж у меня прошлым летом семенные огурцы обобрали.  А третьего
дня камнем запустили в парник, стекла побили...
   И хотя Санька ничего не знал ни про огурцы,  ни про стекла,  но он не
выдержал упорного взгляда старика, вспыхнул и подался в сторону.
   - Дедушка, - вмешалась Маша, - Саня тут ни при чем.
   Захар Митрич уныло махнул рукой и поднялся:
   - И не сватай ты меня с ними,  Родионовна. Не будет у нас мира. Лучше
бабку Манефу присылай на подмогу да дедов каких-нибудь отставных.
   - Ничего,  ничего,  Захар Митрич! Стерпится-слюбится, - успокоила его
Татьяна Родионовна. - Ты их построже держи. Ребятам это только на пользу
пойдет. А помощники они тебе верные будут.
   Санька с  Машей вышли из конторы.  Последние островки снега дотаивали
на  крышах,  и  частая капель продолбила в  снегу  около  изб  глубокие,
темные,  точно  отбитые  по  линейке,  канавки.  Куры  уже  копались  на
завалинках,  а  облезлые петухи  воинственно прочищали горло  и  хлопали
крыльями.  Небо над Стожарами словно расширилось, стало голубым, высоким
и неоглядным.
   - Ну вот, поговорили! - с досадой бросил Санька.
   - А может,  это и к лучшему,  - примирение сказала Маша.  - В бригаду
нас все равно не запишут. Соберем пионеров побольше - да к деду Векшину.
Сами землю копать будем, сами сеять. Опыты разные заведем. Правда, Саня?
"Хозяйство Векшина" - оно ведь тоже важное.,
   - Куда важнее,  - хмыкнул Санька. - Лук репчатый выращивать, морковку
с мышиный хвост, прочую там петрушку... Очень интересно!
   Он был недоволен.  Серьезного разговора с  Татьяной Родионовной так и
не  получилось.  И  во  всем  виновата Маша.  Надо было твердо стоять на
своем,  а  она при первом же упоминании о  "хозяйстве Векшина" развесила
уши и обо всем забыла.
   -  Векшин вас и  к  грядкам близко не  подпустит.  Он  же  над каждой
травкой дрожит.
   - Кого это "вас"?  - приостановилась Маша.  - А ты,  Саня, разве не с
нами?
   -  Нет уж,  освободи...  Мы  что-нибудь другое поищем,  -  усмехнулся
Санька  и,  разбежавшись,  перемахнул через  широкую бурлящую промоину и
зашагал к дому.

Глава 5. БЫСТРОТА И НАТИСК



   Утром,  по пути в школу,  Санька приметил,  что верховая вода у моста
сильно поднялась и  ветер из-за  синей гряды елового бора  дул  теплый и
сильный.
   "Такой  ветер  лед  разбивает,  -  подумал он.  -  Теперь жди,  скоро
тронется".
   Хорошо,  когда  парта  стоит у  самого окна!  Но  позавчера Саньке не
повезло.
   Надежда Петровна,  заметив, что Коншаков больше смотрит на улицу, чем
на классную доску, пересадила его на "Чукотский полуостров" - так учени-
ки называли щербатую парту в дальнем углу класса.
   Но пропустить ледоход было никак нельзя.
   Санька вступил в  переговоры с Петькой Девяткиным,  и тот,  выговорив
полкарандаша, согласился на время уступить ему свое место у окна.
   Начался последний урок.
   Неожиданно за стеной как будто треснуло стекло.  Звук был отдаленный,
слабый, но настороженное ухо мальчика отлично уловило его. Санька припал
к окну. Река еще была недвижима, спокойна, но вот по бурому панцирю льда
прошли извилистые трещины, показались разводья, хлынула, бурля и пенясь,
вода,  и  вся река дрогнула,  зашевелилась и неторопливо,  словно пробуя
силы перед дальней и нелегкой дорогой, пришла в движение.
   И тогда весь класс услышал радостное восклицание:
   - Пошло! Идет!
   - В чем дело, Коншаков? - подняла глаза преподавательница математики.
- Почему ты опять перебрался к окну?
   -  Лед  тронулся,  Надежда Петровна!  -  пояснила Маша и  с  завистью
посмотрела на Саньку.  Всегда он первый замечает ледоход!  Но это просто
потому, что у него такое счастливое место, у самого окна.
   Надежда Петровна надела на нос очки,  подошла к  окну и посмотрела на
реку.
   - Действительно, - согласилась она. - Ну что ж. время, закон природы.
-  И,  вернувшись к  своему  столу,  обычным  глуховатым голосом Надежда
Петровна предложила Саньке вновь сесть на заднюю парту.
   Санька  вздохнул,  поменялся с  Петькой  местами и  невольно вспомнил
Андрея Иваныча.
   Андрей  Иваныч  был  строгий  учитель,  но  всегда,  когда  начинался
ледоход,  он сам отковыривал замазку у окна,  распахивал рамы и вместе с
ребятами долго смотрел на реку.
   "Отыгралась зима-хозяйка! Теперь нашу тишайшую Стожарку не остановишь
- до моря добежит", - говорил он и глубоко вдыхал весенний воздух.
   А ветер с реки врывался в класс,  листал страницы учебников,  парусом
надувал географическую карту,  и  ученикам казалось,  что  синие реки  и
озера на ней так же оживали и начинали двигаться,  как их маленькая река
Стожарка за окнами.
   И  даже у старенького заячьего чучела,  что всю зиму прожило в шкафу,
шевелились  уши   и   взъерошивалась  шерстка,   словно  заяц  собирался
выпрыгнуть из  класса на улицу и  бежать без оглядки до первой пригретой
солнцем проталины.
   Долго тянулся в этот день последний урок.
   Санька  даже  подумал,  что  школьная  сторожиха тоже  загляделась на
ледоход и совсем забыла следить за часами.
   Наконец прозвенел звонок.
   "На реке идет лед,  -  казалось,  говорил он  Саньке,  -  вода рвет и
мечет,  выходит из  берегов,  а  ты  все еще сидишь в  классе и  решаешь
задачки.  Разве это в  твоих привычках -  пропускать такие события,  как
ледоход или половодье,  дождь с  градом или первый снег,  бурелом в лесу
или пожар в селе!"
   Санька на ходу засунул книжки в сумку от противогаза,  заменявшую ему
школьный ранец,  выбежал на  крыльцо и  прислушался.  Глухо  и  деловито
шумела вскрывшаяся река.
   Она разрезала пополам большое село Торбеево,  на краю которого стояла
школа,  потом,  причудливо петляя,  вырывалась в луга и поля, пересекала
редкое мелколесье и,  тесно прижимаясь к обрывистому берегу, подходила к
Стожарам.
   Вскоре  на  школьном  крыльце  собрались  все  стожаровские  ученики.
Завязался спор,  каким путем идти домой:  через узкий дощатый настил, по
которому ходили в школу всю зиму, или окружной дорогой, через мост.
   Алеша Семушкин,  юркий,  как вьюн, рассудительно заметил, что дощатый
настил через реку, наверное, уже снесло ледоходом и идти надо большаком,
через мост.
   Петька Девяткин в  душе согласился с Семушкиным,  но на всякий случай
посмотрел на Саньку. Кто знает, что тому взбредет в голову!
   Хотя Девяткин считал себя первым Санькиным другом и  любил по всякому
поводу повторять:  "Мы  с  Коншаком",  но  Санька редко  считался с  его
мнением.
   Когда отца Девяткина взяли в  армию,  Петька почувствовал