ила гнев на милость:
   - Просись-ка,   Саня,  в  подручные  ко  мне.  Младшим  конюхом  тебя
поставлю. Трудодни буду начислять...
   Набравшись смелости,  Санька попросил мать отпустить его  работать на
конюшню.
   - Опять за старое,  -  нахмурилась Катерина. - И не выдумывай! Покуда
седьмой класс не кончишь,  никуда тебя не пущу. Отец как наказывал? Худо
будет -  последнюю одежку продать, корову порешить, а тебя учить, что бы
там ни было.
   Санька задумался. Это верно. Отец часто твердил: "Ты, Саня, в сорочке
родился. Теперь до второго пришествия учиться у меня будешь".
   Он  любил  расспрашивать,  какие  заданы  сыну  уроки,  заглядывал  в
тетради,  вызывался решать задачки.  "Это ничего,  что мы  в  свое время
таких не решали... я умом дойду".
   Но,  справившись с  задачей,  отец не спешил с  подсказкой,  а только
лукаво ухмылялся:
   "Думаешь,  подскажу?  Как бы  не  так!  Сам попотей,  на  чужое да на
готовенькое не зарься".
   Особенно радовали отца стихи Пушкина,  Кольцова,  Некрасова,  которые
Санька заучивал наизусть. Егор радовался им, как добрым старым знакомым,
и сам нередко вспоминал несколько строк:

   Он видел, как поле отец удобряет,
   Как в рыхлую землю бросает зерно,
   Как поле потом зеленеть начинает..,

   "Вот, брат, каленым железом выжгло. Навек укоренилось".
   Потом Санька не без гордости отметил, что отцу становится все труднее
и труднее состязаться с ним в знаниях.
   "Превышаешь ты меня,  -  соглашался отец.  - Ну что ж, тянись, сынок,
добирайся до высокой науки. Мы с матерью ничего не пожалеем".
   Но  зачем все это Саньке теперь,  если отец больше не заглянет в  его
тетради, никогда не придет в школу поговорить с учителями!..
   Матери Санька ослушаться не посмел -  на конюшню не ушел, но от своих
планов не отказался и без дела не сидел ни минуты.
   Ловил рыбу,  ходил в лес, обдирал с лип кору, которую потом замачивал
в пруду,  и плел из лыка веревки.  С нетерпением ждал лета,  когда можно
будет собирать грибы, ягоды, ловить пчелиные рои. Бывают такие заблудшие
пчелы: прилетят неизвестно откуда, сядут на дерево или на крышу избы - и
тут только не зевай.
   Потом  нарезал у  речки  молодых ракитовых прутьев и  принялся плести
корзины и верши для рыбной ловли.
   Одному  работать было  скучно,  и  он  позвал Тимку  Колечкина,  Ваню
Строкина.
   Тимке тоже жилось нелегко.  Два раза в  неделю шагал он  на  почту за
письмами,  потом разносил их по колхозу.  Хватало работы и  дома.  Тимка
копал огород,  вязал веники для  козы,  рубил хворост,  кормил маленьких
сестренок и  по  нескольку раз  в  день отводил в  стадо рыжего теленка,
который был так глуп,  что через полчаса прибегал обратно и  забивался в
хлев.
   Мальчишки частенько обижали малосильного,  застенчивого Тимку,  и  он
редко появлялся на улице.
   Но  с  некоторых пор  обидеть  или  обмануть доверчивого Тимку  стало
невозможно. Всегда за его спиной вырастал хмурый, взъерошенный Санька.
   - Имей  в  виду!  -  говорил он  многозначительно и,  заложив руки за
спину, вплотную подходил к Тимкиному обидчику.
   И мальчики знали, что после таких слов Коншаку лучше не перечить.
   А  Санька все больше привязывался к тихому белоголовому Тимке,  и все
удивлялись этой странной дружбе.
   После школы он приходил к Колечкиным,  помогал Тимке по хозяйству,  и
мальчишки не раз видели, как Санька с Тимкой водили в стадо упирающегося
теленка.  Потом  Санька  принимался  за  уроки,  а  Тимка  сидел  рядом,
заглядывал через плечо и вздыхал - так далеко он отстал от Саньки.
   Корзины  у  Саньки  и  Тимки  в  первое  время  получались кособокие,
неуклюжие,  но  колхозницы  брали  их  охотно  и  расплачивались хлебом,
картошкой, молоком.
   Посыпались заказы:  кому  нужна была корзина для  белья,  кому -  для
сена.
   Петька  Девяткин,  прослышав о  выгодной Санькиной затее,  напросился
принять его в пай и предложил безвозмездно пользоваться его ножом о двух
лезвиях.
   А через день он заявил,  что пайщики продают корзины непомерно дешево
и цены надо повысить.
   - Еще чего! - возразил Санька. - Со своими да торговаться будем?
   Потом он занялся огородом.
   Началось это с  того,  что Евдокия Девяткина с  Петькой вскопали весь
свой  усадебный  участок  да  еще  прихватили изрядный  кусок  колхозной
луговины.
   - Куда вам столько?  -  как-то спросил Санька у  Петьки Девяткина.  -
Подавитесь!
   - Эге!  - ухмыльнулся тот. - С огородом теперь не пропадешь. Сейчас и
в городе у всех огороды.
   Санька посмотрел на  свою  усадьбу.  Мать почти все  дни  проводила в
поле, и огород был вскопан только наполовину.
   Санька взялся за  заступ.  Копал до  позднего вечера и  так утомился,
что, ужиная, даже задремал за столом.
   Утром проснулся задолго до школы и вновь вышел на огород.  Приветливо
шумели старые дуплистые липы,  отделявшие усадьбу Коншаковых от  усадьбы
Девяткиных.  С весной они помолодели,  покрылись густой зеленой листвой.
Дальше росла черемуха. Она была огромная и белая, словно облако, которое
зацепилось за изгородь и теперь не могло сняться и улететь.
   За  черемухой на  самом дальнем конце усадьбы тянулся к  небу молодой
тополь. Его посадил отец в тот год, когда Санька учился в первом классе.
   "Дружок твой,  -  сказал он сыну. - Посмотрю вот, кто из вас вырастет
быстрее да кто корнями за землю крепче уцепится".
   Черенок тополя долго не  приживался,  а  потом все же пустил побеги и
сейчас выглядел высоким, стройным деревцом.
   Но что это делает Петька около его друга тополя?
   Санька вгляделся и побежал к деревцу. Петька уже успел вскопать метра
полтора  коншаковской усадьбы  и  теперь,  дойдя  до  тополя,  перерубал
заступом его корни.
   - Ты... ты что это?! - задохнулся Санька.
   - Ничто ему...  дерево живучее...  -  фыркнул Петька.  - Все равно на
огороде у вас один репей вырастет.
   Этого  уж  Санька стерпеть не  мог.  Он  выхватил у  Петьки заступ и,
размахнувшись, забросил его в крапиву.
   - Вон! Вон с нашей усадьбы!
   Но Петька "вон" не пошел,  а,  изловчившись,  схватил Санькин заступ.
Санька бросился отнимать,  и мальчишки покатились по вскопанной,  рыхлой
земле.
   Из  изб  выбежали  Евдокия  с   Катериной  и   растащили  сцепившихся
приятелей.
   Узнав,  что ссора произошла из-за тополя и усадьбы, Катерина невольно
рассмеялась:
   - Глупый!   Да  пусть  копают  на  здоровье.  Такие  уж  у  них  руки
загребущие, глаза  завидущие... Не об огороде у меня сейчас думка, Саня.
- Она посмотрела в  поле на черные квадраты колхозной вспаханной земли:-
Вот она, надежда наша, крепость каменная...
   Но Санька все же решил,  что не позволит Девяткиным хозяйничать у них
на  усадьбе,  и  упрямо  продолжал  копать  огород.  Потом  он  поправил
завалившуюся изгородь  вокруг  усадьбы,  сложил  в  аккуратную поленницу
лежавшие грудой дрова, перебрал шаткие, скрипучие ступеньки у крыльца.
   По  вечерам  Санька  старался ложиться спать  последним.  Выходил  на
улицу,  осматривал, не забыты ли на крыльце веревка или ведро, проверял,
плотно ли закрыты ворота, надежен ли засов у калитки.
   Когда Никитка с  Феней начинали возню в  доме или  ссорились,  Санька
строго на них прикрикивал:
   - Совсем избаловались, маломощные! Вот я вас приберу к рукам!
   А  как-то  раз за обедом звонко щелкнул Никитку по лбу ложкой,  когда
тот прежде времени начал вылавливать из миски куски мяса:
   - Куда гонишь спозаранку?  Сигнала жди. - И, выдержав паузу, постучал
о край миски и объявил: - Теперь можно.
   После школы Санька редко задерживался на улице, сразу же бежал домой.
   - Домоседом стал,  Коншак, - упрекал его Петька: - все кости на печке
прогреваешь.
   - Тебе что!  Р1з  школы пришел,  щей навернул и  болтай болты хоть до
утра! - сердился Санька. - А у меня дом на шее. За всем присмотр нужен.
   За  этими  новыми делами и  заботами школа  стала отодвигаться назад.
Возвращаясь домой, Санька на скорую руку готовил уроки, а порою и совсем
не раскрывал учебников, хотя никогда учение не было ему в тягость. Науки
давались Саньке легко,  он жадно глотал книги, любил опережать в знаниях
товарищей,  и если что мешало ему,  так это нетерпение.  Мальчику всегда
хотелось знать заранее,  что  же  завтра расскажут учителя,  какую новую
страницу откроют перед  ним.  Это  было,  как  в  раннем детстве,  когда
Санька,  совсем еще малыш,  в жаркий летний полдень ушел от своего дома,
чтобы посмотреть, что же там, за околицей деревни. А от околицы потянуло
к реке, от реки - к пригорку.  И Санька брел и брел, пока отец не догнал
его и не принес на руках домой.
   Теперь же Санька все реже и  реже радовал учителей ясными и  твердыми
ответами, и те никак не могли понять, что случилось с мальчиком.
   Правда,  первая двойка,  которую получил Санька, наполнила его жгучим
стыдом.
   - Печально,  Коншаков!  Садись.  Очень печально, - со вздохом сказала
Надежда Петровна.  -  А впрочем,  обожди.  Попробуем выяснить, в чем тут
первопричина.
   Кроша мел и  шмыгая носом,  Санька тут же,  на скорую руку,  придумал
"первопричину":  мол,  мать у  него целый день в  поле,  а он и за домом
следит и огород копает.
   - Правильно,  правильно!  -  поддержали Саньку дружки.  - Хозяйство у
него большое, едоков много, и корзинки плести надо...

Глава 14. БЕЗ ХОЗЯИНА ДОМ СИРОТА



   После школы Санька направился к матери на делянку.
   В поле шел сев. Земля, точно гребнем, была расчесана зубьями борон.
   На краю Старой Пустоши,  где лежала делянка Катерины,  Санька заметил
Захара Векшина.  Лукошко,  точно огромная спелая тыква, висело у него на
груди.  В белой холщовой рубахе, без шапки, старик торжественно шагал по
делянке,  мерно взмахивая правой рукой,  и зерна, просвечивая на солнце,
падали на  землю частым золотым дождем.  На межнике стояли Маша,  Федя и
Степа и наблюдали за севом.
   Захар дошел до конца делянки, постучал по пустому лукошку и крикнул:
   - Семена кончились! Поторопите-ка там...
   Маша  с  Федей  первые  выбежали на  дорогу.  На  взгорок поднималась
подвода с мешками. Катерина и Лена Одинцова подталкивали ее сзади.
   Неожиданно оборвался веревочный тяж, и подвода остановилась. Катерина
распрягла лошадь,  связала концы  веревки.  Но  запрячь лошадь обратно в
телегу  было  не  так  просто.  В  этот  раз  ей  попался не  спокойный,
покладистый Муромец,  а придурковатая, озорная кобыла Лиска. Она с такой
жадностью припала к  молодой траве  у  обочины дороги,  словно ее  целую
неделю морили голодом, и никак не хотела входить в оглобли.
   Катерина в  сердцах замахнулась на лошадь вожжами.  Лиска взбрыкнула,
шарахнулась в сторону и помчалась в поле.
   Санька бросился наперерез лошади.  Та  на  мгновение приостановилась,
скосила  на  мальчика  хитрый  лиловый  глаз,   словно  хотела  сказать:
"Попробуй теперь слови!" - и круто повернула в другую сторону.
   Ребята  окружили  Катерину.  Подошел  с  пустым  лукошком дед  Захар.
Заметив убегающую в  хомуте Лиску,  он  даже поперхнулся от  изумления и
недовольно покачал головой.
   - Ничего,  Захар Митрич...  Мы на себе перетаскаем -  тут недалеко, -
растерянно сказала Катерина и,  ни на кого не глядя,  хотела взвалить на
спину мешок.
   - С  ума рехнулась!  -  закричал на  нее дед Захар.  -  Шесть пудов в
мешке!
   - Тетя  Катя,  не  надо!  -  подбежала к  ней  Маша  и  оглянулась по
сторонам.  Заметила у  дороги  две  длинные жерди.  -  А  если  волокушу
сделать...
   Санька не знал,  куда деваться от стыда.  Сейчас подойдут колхозницы,
бригадир,  поднимут мать на смех:  "Лошадь в хомуте упустила.  Небывалое
дело!"
   Нет, пока не поздно, надо словить Лиску.
   Санька бросился в поле,  но Лиска была хитра и злопамятна. Она делала
вид, что всецело занята травой, но, как только рука Саньки протягивалась
к  уздечке,  шарахалась в  сторону и убегала.  Только минут через сорок,
прижав Лиску к речной заводи, Саньке удалось словить ее.
   Он всунул лошади в  рот железные удила,  вскочил на спину и  пустил в
галоп.  Лиска  отчаянно взбрыкнула задними ногами,  но  Санька сидел как
влитой.   Тогда  Лиска  применила  свой  излюбленный  прием:  с  разбегу
остановилась,  повалилась на  землю и  принялась кататься на  спине.  Но
Санька знал,  с кем имеет дело, и вовремя отскочил в сторону. Подрыгав в
воздухе ногами и плотно укатав траву,  лошадь поднялась, но Санька вновь
вскочил ей на спину.
   Поняв наконец,  что мальчишку не перехитришь, Лиска смирилась. Санька
пригнал ее к телеге, запряг и отвез мешки на делянку.
   Когда в сумерки, возвращаясь домой, он проходил мимо избы Девяткиных,
навстречу ему выбежал Петька.
   Он притопнул крепкими, почти новенькими тупоносыми желтыми ботинками,
словно собирался пуститься в  пляс,  потом задрал ногу и показал толстую
подошву:
   - Видал обновку, Коншак! Непромокаемые, без износу...
   Санька пощупал кожу  и  перевел взгляд на  свои разбитые сапоги -  до
лета, пожалуй, не дотянут.
   - Обувка что надо... Откуда такая?
   - Спрашиваешь!  - подмигнул Петька. - У меня ж матка, если что нужно,
из земли выроет, из ноги выломит. - И, спохватившись, засмеялся: - Да ты
не думай чего...  Обувка законная.  Дядя Яков из города прислал, материн
брат. Он там в сапожной артели за первого мастера.
   Из окна выглянула Евдокия и позвала Петьку ужинать.
   - А-а, племянничек! - заметила она Саньку. - Заходи, заходи, давно ты
у нас не был.
   Санька неохотно вошел в избу.
   Евдокия налила в миску дымящихся щей, нарезала хлеба.
   - Садись, Саня, поешь.
   - Да я же сытый, тетя Дуня! - отказался Санька.
   - А побаски потом,  когда щец похлебаешь.  Знаю я ваш двор,  какой он
веселый да  сытый.  Мачеха в  поле  с  утра до  вечера,  а  вы,  сироты,
всухомятку сидите.
   Как ни отказывался Санька, все же Евдокия усадила его за стол.
   - Что там за оказия с мачехой-то приключилась?
   - Да ничего такого...
   - А  ты  не  выгораживай ее!  И  так  все знают,  -  покачала головой
Евдокия: - лошадь в хомуте упустила! Да такое в сто лет один раз бывает.
Говорила я:  сиди, Катерина, в конторе, не смеши людей. Нет, взвилась: в
поле хочу!  Людей сбила.  Конфуз чистый,  а  не  бригада.  Ничего они не
выходят - ни хлеба, ни соломы.
   Саньке стало не по себе.
   - Хлебнете вы горя с маткой своей,  -  продолжала Евдокия:  - семья у
вас большая,  кормильца настоящего нет...  -  И  она с  таким сожалением
посмотрела на Саньку,  что тому захотелось поскорее уйти из избы.  - Как
говорят,  без хозяина дом сирота.  Пора тебе,  Саня, к делу прибиваться.
Учение -  оно, может, и не во вред, а сыт от него не будешь. Я вот Петра
своего в город думаю отвезти,  в сапожники определить. Вот и ты вместе с
ним  подавайся.  Все  мастеровым человеком будешь.  Мне  и  матка  твоя,
покойница,  перед смертью и  отец,  когда на  войну уходил,  наказывали:
Александра нашего в беде не оставь.
   И  Евдокия,  растроганно всхлипнув,  принялась ахать  и  вздыхать над
Санькой.  Он и  сирота горемычный,  и отрезанный ломоть в доме,  и чужая
кровь  у  мачехи.  Вспомнила  покойную  Санькину  мать:  какая  та  была
печальница да заботница до своих детей, как жили они с ней душа в душу -
водой не разольешь, огнем не разлучишь.
   Санька зябко поеживался и  с  тоской поглядывал на дверь.  А  Евдокия
вдруг  достала иголку с  ниткой,  наперсток и  принялась зашивать Саньке
дырку на локте: "Сброшенный ты мой, забытый!"
   Санька наконец не выдержал и неловко вылез из-за стола:
   - Я пойду, тетя Дуня...
   - Иди,  сирота... Что надо будет, забегай, не стесняйся. Я ведь тебя,
как родную кровь, люблю.
   Дома  Санька долго сидел на  крыльце,  слушал вечернюю улицу:  где-то
звенело молоко о подойник, тявкала собака, играла гармошка.
   "Без хозяина дом сирота",  -  вспоминал он слова соседки. Был хороший
хозяин в доме - его отец. Колхозники приходили к нему за добрым советом,
по  его  слову начинали сенокос,  жатву хлебов.  А  теперь кто  придет к
Коншаковым?
   Вернулась с работы Катерина.
   - Замучила тебя Лиска,  Саня?  -  спросила она.  -  Ох,  и дуроломная
лошадь сегодня досталась!
   - Лошадь как лошадь. На нее только замахиваться нельзя. Не знаешь вот
ничего! - упрекнул Санька и тихонько вздохнул. - И вообще, зря ты с этой
Старой Пустошью связалась.  Ни  зерна не вырастите,  ни соломы,  Попроси
Татьяну Родионовну, она тебя опять в счетоводы поставит.
   Катерина обернулась и  долго  смотрела на  смутно белеющее в  темноте
лицо сына:
   - Это кто же тебе наговорил такое?  Да что мы,  хилые какие, увечные?
Разве люди сейчас так живут,  как прежде?  Все ломают, все перекраивают!
"Ни зерна,  ни соломы"!  Ты, Саня, таких слов и говорить не смей больше!
Не серди меня.
   Санька прошел в сени, разделся, лег  на свой  дощатый  топчан. Гимна-
стерку по привычке сунул под подушку. В кармане ее хрустнуло письмо.
   Сквозь непокрытую крышу двора светили далекие холодные звезды. Где-то
среди  них  затерялось маленькое,  неяркое созвездие Стожары.  Глядя на
звезды, Санька молча спорил с матерью.
   Она вот храбрится,  верит в  свои силы.  А  что станет с  ней,  когда
узнает,  какое письмо носит он на груди?  А ведь узнает,  должна узнать.
Кто поможет тогда матери? Как они, Коншаковы, будут жить?
   Нет, пора ему браться за хозяйство, выходить в поле.
   А может,  и в самом деле податься в город,  в сапожники,  как говорит
Евдокия? Все же ремесло, поддержка семье. Но кто будет тогда доглядывать
за домом?
   Так,  ничего не решив,  Санька наконец заснул,  и всю ночь снился ему
тополь,  который почему-то поник, сбросил все листья, хотя до осени было
еще далеко.

Глава 15. "ПРОЩАЙ, ШКОЛА!"



   Надежда Петровна раскрыла классный журнал и опустилась на стул.
   - Должна вам сказать,  - медленно заговорила она: - класс в этом году
огорчил  меня.  Петя  Девяткин не  сдал  экзаменов по  трем  предметам и
оставлен на второй год. - Учительница обвела взглядом притихших ребят. -
А где же Девяткин?
   - Он с матерью молоко повез. "Все равно, говорит, учиться не буду", -
сказал Семушкин.
   Учительница покачала головой и продолжала:
   - Второй - Саня Коншаков...
   - Его тоже на второй год оставили? - вырвалось у Маши.
   Десятки ребячьих голов обернулись к Саньке.  Он поднялся и с каменным
лицом застыл за партой.
   - В чем дело,  Саня?  -  обратилась к нему учительница.  - Учился все
годы не хуже других.  И  вдруг точно тебя подменили.  За твою письменную
работу на  экзамене по  математике мне просто стыдно было.  А  вот сидит
Федя Черкашин.  Пришел в класс к концу учебного года,  а сумел сдать три
экзамена.  Остальные берется подготовить к осени.  Что же, Саня, с тобой
стало?
   Ребята  ждали,  что  Санька  сейчас  заговорит,  может  быть,  начнет
оправдываться, но он только ковырял жесткую, в мозолях, ладонь и молчал.
   - Печально,  Коншаков, - вздохнула Надежда Петровна. - Будешь держать
осенью переэкзаменовку по математике. Садись!
   Санька опустился на парту.
   Надежда Петровна называла все новые имена учеников,  поздравляла их с
переходом в седьмой класс. Потом она пожелала всем хорошо провести лето,
закрыла классный журнал и поднялась. Можно было расходиться по домам. Но
никто,  как обычно, не бросился к двери. Ученики тесным кругом обступили
Надежду Петровну.  В  этот последний день каждому хотелось еще о  чем-то
спросить учительницу, посоветоваться с ней.
   Только  Санька  осторожно  приоткрыл  дверь  и   вышел  из  класса  в
полутемный прохладный коридор.
   Через  знакомую,  в  цветастых  обоях  кухоньку,  где  зимою  не  раз
отогревал окоченевшие от снежков руки и пек в горячей золе картошку,  он
выбрался на тихий школьный дворик.
   Стоял жаркий июньский полдень.  Куры, сомлев от зноя, распластались в
пыли.   От  водосточной  трубы  несло  сухим  жаром.  Железное  ведро  и
высветленная цепь  на  вороте школьного колодца сияли так,  что  слепили
глаза.  Сторожихин козел  Берендей,  лютый ненавистник мальчишек,  за