.
   Но маленькая напрягшаяся рука твердо сжимала Удила, голос Феди звучал
по-хозяйски властно,  и  лошадь,  едва  не  вылезая из  хомута,  покорно
оседала на задние ноги, не шагала, а почти сползала с крутогора.
   Но вот спуск кончился. Федя отпустил занемевшую руку, перевел дыхание
и потрепал Лиску по шее.
   Облегченно вздохнул и Санька.  Потом спохватился и покровительственно
заметил:
   - Ничего свел. Только кричишь много. Спокойнее надо.
   Федя забрался на  воз.  Голова немного кружилась.  На возу укачивало,
как в люльке.  Сладкий запах сена,  скрип колес, напоминающий журавлиное
курлыканье,  посапыванье коней,  пестрое,  нарядное поле кругом,  теплый
ветер  над  головой - все  это  было так хорошо,  так напоминало те дни,
когда он жил с матерью в совхозе.
   Заслонив от солнца глаза.  Федя смотрел на дорогу.  Если пройти через
все  поле,  потом через лес,  где  воздух в  летние дни всегда так густо
настоен на сосновой коре и папоротниках, добраться до станции и проехать
два  пролета,  то  к  вечеру можно  попасть в  совхоз "Высокое".  А  там
подняться на  пригорок,  к  рабочему поселку,  отсчитать с  края  третий
домик,  маленький, белый, точно умытый к празднику, и постучать в оконце
- Федя всегда так делал, когда запаздывал домой.
   "Это ты,  грибник-лесовик?  -  ворчливо спрашивала мать.  -  А  я  уж
собиралась на розыски идти. Садись, ужинай скорее!"
   "Да нет,  мамка, я ничуть не заблудился, - принимался уверять Федя: -
на  курень  напал.  Смотри,  белых  грибов  сколько принес..."  -  И,  с
аппетитом хлебая молочную лапшу,  он долго рассказывал о грибных местах,
мшистых полянках, частых ельниках...
   Федя  вздохнул и  зарылся лицом в  сено.  Нет,  лучше не  смотреть на
дорогу...
   - Э-эй, на возах! Гляди в оба! - услышал он голос Саньки.
   Федя открыл глаза - возы приближались к косогору. Впереди ехал Петька
Девяткин. Неожиданно его воз начал крениться набок.
   - Девяткин,  левее правь!  - закричал Федя. - Задремал, что ли? Лево,
говорю!
   Петька не шевелился.
   Федя, не раздумывая, спрыгнул на землю, бросился к возу Девяткина.
   С  другой  стороны  к  нему  бежал  Санька.  Они  почти  одновременно
подставили свои плечи под опрокидывающийся воз.
   Душная,   жаркая  тяжесть  навалилась  на  мальчиков,  закрыла  свет,
перехватила дыхание. Сотни колючих травинок, точно иглы, впились в лица.
   - Ой,  мамочки!  Задавило! - закричал с заднего воза Тимка Колечкин и
бросился бежать к лугу.
   Лошадь наконец миновала опасный крутой уклон, приподнявшиеся от земли
колеса правой стороны телеги вошли в колею,  воз выровнялся и отвалил от
мальчиков.
   Красный от напряжения,  Санька потер плечи, грудь, неловко повел шеей
и вдруг заметил на возу ухмыляющегося Девяткина.
   - Дрыхнешь там!  Ворон ловишь!  - вышел из себя Санька и, подпрыгнув,
ухватил Девяткина за ногу и стащил его на землю.
   - Очумел,  Коншак...  -  забормотал Девяткин,  отряхиваясь от  пыли и
отступая назад. - Так уж и подремать нельзя...
   - Мотай,  говорю,  отсюда!  Не нужны мне такие возчики... Ясно? Федя,
будешь смотреть за двумя подводами.
   - Есть за двумя! - козырнул Федя и поглядел на Саньку.
   Лицо мальчика,  исколотое травинками, было покрыто мелкими капельками
крови, точно обрызгано ягодным соком.
   - Тебе умыться надо, - сказал Федя.
   - И тебе надо.
   Они  спустились в  овражек,  к  роднику,  поплескали на  лица  водой,
вытерли их подолами рубах.
   Санька все  посматривал сбоку  на  Федю  и  думал:  "А  ничего малый.
Работать с ним можно..."
   А потом принялся ругать косогор на дороге.
   - Срыть его надо, - предложил Федя.
   - Это -  пожалуй,  -  согласился Санька.  -  Обратно поедем -  лопаты
захватим.
   Возы  тронулись дальше.  Около  самой  деревни  их  нагнали  Тимка  и
перепуганные Маша с Катериной.
   Маша   подозрительно   оглядела   Саньку,    а   Катерина   принялась
расспрашивать ребят, что с ними произошло.
   - Ничего и  не было,  -  пожал Санька плечами и  незаметно подморгнул
Феде.
   - Померещилось Тимке,  -  подтвердил тот.  -  С жары,  верно, кровь в
голову ударила.
   Вечером возчики распрягли лошадей и повели их в ночное.
   Потому ли,  что Муромцу захотелось быть поближе к Лиске, по другой ли
какой причине, но только Санька оказался рядом с Федей.
   - Ты  это  вовремя плечо-то  подставил,  -  глядя в  сторону,  сказал
Санька. - Одному бы мне ни за что воз не удержать.
   - И мне одному не удержать, - признался Федя.
   - Ты где это обучился косить да лошадьми так править?
   - В совхозе. Меня мать всегда с собой в поле брала.
   - А меня отец...
   Они помолчали. Потом Санька неожиданно сказал:
   - Желаешь - можешь завтра на Муромце сено возить. А я Лиску возьму.
   - Кони же у вас закрепленные, именные! - улыбнулся Федя.
   - Это ничего... поправочку внесем.

Глава 22. В ДОЖДЛИВЫЙ ДЕНЬ



   С  сенокосом в  Стожарах  управились как  раз  вовремя  -  до  теплых
затяжных дождей.  Колхозницы смогли  немного передохнуть.  Особенно были
рады дождям ребята:  наконец-то можно будет сходить в лес за грибами, на
болото за черникой, половить рыбу, разведать, каков урожай орехов в этом
году!
   Утром Санька, как обычно, проснулся вместе с матерью и поспешно начал
одеваться.
   - Куда в такую рань?  - остановила его Катерина. - Поспи еще часок. В
луга сегодня не ехать.
   - Известно куда... на конюшню. - Санька туго затянулся ремешком, лихо
заломил  на  висок  пилотку  и  вдруг,  почувствовав пристальный  взгляд
матери, оглянулся: - Что ты смотришь? Не так что-нибудь?
   - Можно  пока  и  не  ходить на  конюшню.  Управятся там,  -  сказала
Катерина. - А тебя сегодня учительница ждет.
   - Какая учительница? - не понял Санька.
   - Надежда Петровна.  Говорила я с ней...  Обещала она позаниматься, к
экзаменам тебя подготовить.
   Застигнутый врасплох, Санька ответил не сразу:
   - Так я же не в игры играю. Мне трудодни за коней пишут...
   - Проживем и без твоих трудодней, - вздохнула Катерина. - Ловчишь ты,
парень,  куролесишь без отца-то.  Ты  мне прямо скажи:  не  по душе тебе
учение, не по зубам орешек? Полегче жить хочешь, вроде Петьки Девяткина?
   Санька вспыхнул,  вскинул голову,  хотел  что-то  сказать,  но  слова
застряли в горле. Подошел к стене, снял висевшую на стене уздечку.
   - Да что же это!  -  жалобно вскрикнула Катерина.  - Все слова мои на
ветер...
   Она вдруг подбежала к сыну, вырвала у него из рук уздечку и бросила в
угол.
   - Нечего тебе делать на конюшне! Ешь вот и ступай к учительнице. Пока
вместе живем, не позволю учение бросить! Так и знай!
   - Ты  не  кричи,  не кричи...  -  сдавленным голосом сказал Санька и,
распахнув дверь, вышел из избы.
   На  конюшню он  пришел мрачнее тучи.  Обругал ни  с  того ни  с  сего
безропотного Муромца, замахнулся на Лиску, в ответ на что кобыла чуть не
укусила его за плечо.
   - Чего ты лютуешь,  парень!  -  выговорила ему Седельникова. - Белены
объелся? Иди-ка охолонись. - И она послала его к шорнику за хомутом.
   Вернувшись через час  от  шорника,  Санька заметил у  конюшни Татьяну
Родионовну.  Она сидела у  водопойной колоды и  о чем-то разговаривала с
Седельниковой.
   - Иди-ка сюда, Коншаков, - хмуро подозвала председательница Саньку. -
Садись, рассказывай!
   - О чем рассказывать? - Мальчик не очень уверенно подошел к колоде.
   - Ты до чего мать довел?  От нее жалобу клещами не вытянешь,  а тут в
слезах  прибежала,   дрожит  вся...   Заботник  тоже!   Нет  чтобы  мать
поберечь...
   - Татьяна Родионовна... - Санька подался вперед.
   - Знаю твои речи,  знаю!  Сам по  себе жить хочешь.  Не  рано ли?  Со
школой вчистую разделался?
   - Так пускай другие кто учатся,  -  выдавил Санька, - а я колхозником
буду.
   - Колхозником?!   -   удивилась  Татьяна  Родионовна.  -  Да  ты  как
понимаешь?  Умею,  мол, коня запрячь, за бороной да плугом ходить, косой
на лугу помахать -  так уже и колхозник!  Так то,  бывало,  и мужик умел
делать.  Ты вот про землю что знаешь?  Вспахал полосу,  засеял, и расти,
зернышко.  А как вспахать -  глубоко,  мелко? Как пласт обернуть? Какими
семенами  посеять?   Нет,  Саня,  колхознику  теперь  много  чего  знать
положено. А ты еще птенец бескрылый...
   - Тятька мой  тоже  семилетку не  кончал,  -  тихо заметил Санька.  -
Меньше моего учился... А какой колхозник был... Сам до всего доходил.
   - Я-то знаю,  -  обернулась Татьяна Родионовна.  -  А ты вот,  видно,
плохо знаешь его. Егора ли Платоныча вина, что он всего три зимы учился?
Ему уж за тридцать было,  а  он,  как школьник,  к Андрею Иванычу бегал,
упущенное наверстывал...  Ну вот что, - поднялась председательница: - от
конюшни  тебя  придется пока  отставить.  Раз  мать  сказала  -  ходи  к
учительнице, бери уроки... А тебе, Василиса, я другого подручного найду.
   Санька взглянул на Седельникову. Та только развела руками: мол, какой
может быть разговор, если приказано.
   Мальчик уныло поплелся прочь от конюшни.
   Вновь  засеял  мелкий,  назойливый  дождь.  Деревья,  опустив  мокрые
листья, стояли понурые, земля была вязкой, мягкой.
   "К председателю сбегала,  нажаловалась, - с обидой подумал Санька про
мать. - Думает, все по-хорошему у нас... А вот знала бы..."
   Он  в  нерешительности остановился около  дома.  В  избу  заходить не
хотелось. Встретится мать, опять начнутся разговоры...
   - Чего мокнешь,  как ракита в поле?  -  выглянула из окна Евдокия.  -
Заходи, обсушись.
   Санька вошел, присел у порога.
   - Что, младший конюх, вычистили тебя? - шепнул ему Петька. - А тоже -
я, я, незаменимый...
   - Все опекают,  Саня, развернуться не дают, - заговорила Евдокия. - А
ты за меня держись, я тебе дело найду.
   - Тетя Дуня,  - помолчав, спросил Санька, - а на сапожника там как...
долго учиться надо?
   - Чего  там  долго...  Через три  месяца и  к  делу встанешь.  -  Она
посмотрела на ребят: - Чего вы дуетесь! По грибы бы сходили. Самая пора.
   - Верно,   Коншак,   пойдем!  -  обрадовался  Петька.  -  Степка  всю
"векшинскую бригаду" в Субботинскую рощу повел. Еще наши места покажет.
   Санька согласился - в лесу можно пробыть до самого вечера.
   Через час они добрались до рощи.
   Первое же деревцо,  которое Санька слегка зацепил плечом, осыпало его
частыми крупными каплями.  Он  отпрянул в  сторону,  но тут мокрая ветка
крушины мазнула его по лицу.
   По макушкам деревьев пробежал ветер,  и  вновь Саньку обдало,  как из
душа.
   Но он вскоре притерпелся к этому.
   В  лесу  было  тихо,  прохладно.  Рдели кровавые волчьи ягоды,  часто
встречались крупные синие ягоды голубики, прозрачные созвездия брусники,
на полянах цвели влажные лиловые бессмертники.
   От  трухлявых пней  пахло скипидаром,  далеко были  видны красные,  в
белых  крапинках шапки  мухоморов.  Санька ходил быстрым,  легким шагом,
остро  пронизывал глазом  перелески,  старался  не  пропустить ни  одной
полянки.
   Но  на  каждом  шагу  кто-нибудь из  векшинцев пересекал ему  дорогу,
кругом аукались,  перекликались.  Санька отошел подальше в  сторону.  Но
грибы сегодня не баловали мальчика.
   Прошло уже с  полчаса,  а  он  положил на  дно кузовка лишь несколько
молодых  подосиновиков,  десятка  полтора источенных улитками сыроежек и
скользких,  точно намыленных маслят.  Наконец в  частом березнике Санька
заметил несколько крупных грибов.
   "Белые",  -  еще  издали догадался он,  и  сердце его зашлось,  как у
всякого завзятого грибника.
   Но  белые  грибы  оказались дряхлыми,  насквозь  источенными червями.
Санька сердито сбил их ногой. Он еще немного покружил по лесу и вышел на
поляну.
   Сюда собрались и остальные грибники. Не было только Феди.
   Ребята посмотрели друг другу в  кузовки и приуныли.  Не иначе,  домой
придется  возвращаться не  улицей,  а  задами  деревни,  чтобы  люди  не
увидели, как мало набрали они грибов.
   Семушкин  предложил,   пока  не  поздно,  отправиться  на  болото  за
черникой.
   - Смотрите, смотрите! - вскрикнула вдруг Маша и показала в сторону.
   Все  обернулись и  увидели сквозь кусты Федю.  Он  шел  не  торопясь,
мелкими шажками,  часто останавливался,  оглядывался, возвращался назад,
обходил каждый куст то с одной стороны, то с другой.
   Ребята  подбежали к  Феде  и  ахнули.  Кузовок  его  до  половины был
наполнен  грибами.  Сверху  лежали  даже  три  белых  гриба  с  толстыми
белоснежными корнями.
   Федя заглянул ребятам в кузовки и покачал головой:
   - Небогато... Что же вы так?
   - Подумаешь -  разбогател,  белый гриб  нашел!  -  фыркнул Петька.  -
Знаем,  зачем ты белые наверх положил - покрасоваться! А на дне у тебя и
червивые грибы и поганки.
   - Зачем же поганки!  - Федя опрокинул кузовок, высыпал грибы на траву
и принялся их разбирать. - Можно проверить.
   У  себя  в  кузовке он  оставлял только белые грибы,  подберезовики и
подосиновики, а сыроежки, лисички, маслята откладывал в сторону.
   - Берите, ребята, у кого мало.
   - Ты,  Федя,  счастливый,  -  вздохнула Маша.  -  А  нам вот грибы не
попадаются и не попадаются.
   - Это верно, грибов еще немного, - согласился Федя. - Но найти можно.
А только вы как-то по-чудному их собираете.  Вот ты,  Маша, все бегом да
вприпрыжку,  словно за зайцем гонишься.  А ты,  Алеша, больше за ягодами
смотришь да за орехами. Куда это годится! Меня дедушка так учил: в глаза
только мухомор да поганка лезет,  а  хороший гриб -  его на ощупь искать
надо.  Вот смотрите,  -  показал он  вокруг себя:  -  ни одного гриба не
видно.  Правда?  -  Федя опустился на колени,  принялся шарить в  траве,
разгребать прошлогодние листья,  приподнимать моховую подстилку. - А вот
вам подберезовик... вот другой... вот еще гриб. А здесь лисички живут, -
кивнул он на редкий сосняк,  перемешанный с молодыми березками.  - А это
сыроежкина полянка, а тут волнухи прячутся...
   И правда,  начинали попадаться то ярко-оранжевые лисички,  то розовые
сыроежки, то покрытые белесым пушком волнухи.
   Ребята заметно пополняли свои кузовки и корзинки.
   - А ты сам почему не берешь? - спросила Маша.
   - Мои грибы от меня не уйдут,  -  сказал Федя,  вглядываясь в лес.  -
Ельник начинается... Теперь должны белые пойти.
   Он раздвинул разлапистые, колючие ветки и полез в самую чащу.
   Маша с Семушкиным переглянулись и полезли следом за Федей.  Вскоре из
ельника донеслось восхищенное восклицание девочки. Затем все стихло.
   Петька кивнул Саньке на ельник:
   - Чего они там... посмотрим.
   Санька не отказался.  Его уже разбирало любопытство. Он всегда считал
себя ловким,  находчивым грибником,  но так искать грибы, как Федя, было
для него в новинку.
   В частом ельнике, под густым шатром веток, было сумеречно, прохладно,
как в  погребе,  и все казалось окрашенным в коричневый цвет -  и прелая
прошлогодняя хвоя, и мелкие сучья, и мох, и даже самый воздух.
   Федя,  Маша и  Семушкин ползали по  моховой подстилке и  выковыривали
белые грибы.  Маша  вполголоса бормотала.  Самый большой гриб  с  рыхлой
накренившейся шляпкой  она  назвала  "дедушкой",  поменьше  -  "отцом  и
матерью", а молодые, белесые и твердые, как камушки, - "внучатами".
   Петька от неожиданности выронил из рук корзину,  присел на корточки и
принялся шарить во мху.
   - Чур, наш корень! - заметил ему Алеша.
   Санька потянул Девяткина обратно из ельника:  раз "чур" сказано,  тут
уж ничего не поделаешь.
   - Вот повезло!  - с завистью вздохнул Петька. - Теперь все наши грибы
оберут.
   - Какие они наши! - осердился Санька.
   Ему было не по себе. Разве можно вернуться домой с неполным кузовком!
   - Чего ты за мной по пятам ходишь,  как за квочкой! Мало тебе лесу? -
прикрикнул Санька на Девяткина и, оставив его, ринулся в густую чащу.
   Вскоре, незаметно для себя, он начал искать грибы по Фединому способу
- не спешил,  часто останавливался,  припадал на колени,  шарил в  траве
руками.
   Дело пошло лучше. Начали попадаться и белые грибы.
   К концу дня грибники вернулись в Стожары.
   На  улице они не останавливались,  но шагали не быстро,  чтобы каждый
встречный  мог   заметить,   что   кузовки  у   всех   полны  отборными,
первосортными грибами.
   Санька  еще  немного посидел за  двором  и,  когда  совсем  стемнело,
бесшумно вошел в  избу.  Лампа была привернута:  видно,  все  уже спали.
Хотелось есть.  На  столе Санька заметил хлеб  и  крынку с  молоком.  Он
присел к столу и невольно оглянулся.
   Приподняв с подушки голову, на него смотрела мать.
   Санька отодвинул крынку и поднялся.
   - Да  поешь  ты,  поешь,  петух  хорохористый!..  -  грустно  сказала
Катерина и,  помолчав,  добавила: - Новость, Саня, слышал? Андрей Иваныч
приехал, учитель ваш. Он теперь, сказывают, из Стожар никуда не уйдет.

Глава 23. ВСТРЕЧА



   Никто не созывал учеников,  но утром, точно по сговору, они собрались
у избы Ракитиных.
   Было  еще  очень  рано,  ноги  стыли  от  холодной  росы,  и  ребята,
забравшись на изгородь, расселись рядком, как ласточки на проводах.
   В окно выглянула Маша:
   - Андрей Иваныч уже спрашивал,  про всех спрашивал...  Только он  еще
спит пока.
   - Мы обождем, мы тихо, - шепнул Семушкин.
   - А что мы скажем Андрею Иванычу, когда он проснется? - также шепотом
спросила Зина Колесова.
   - В самом деле... - заволновался Семушкин. - Надо что-нибудь такое...
вроде приветствия!  Мол,  так  и  так,  от  имени бывших ваших учеников,
теперь семиклассников, поздравляем с возвращением.
   - Правильно,  -  согласилась Зина.  -  У тебя,  Семушкин,  лучше всех
получается, вот ты и скажи. А еще цветы поднести надо бы... ромашки там,
лилии водяные...
   - И рыбы можно наловить, - предложил Степа.
   - Не надо цветов... ничего не надо, - остановила Маша.
   - Неловко без подарка-то, - сказала Зина.
   - А мы его в поле поведем,  в лес,  на участок к деду Векшину.  Целый
день будем водить. Все, все покажем - и хлеба и травы...
   - И речку с рыбой,  и небо с солнышком,  - засмеялся Алеша. - Нет, ты
делом скажи, как приветствовать будем.
   - А никак,  -  сказал Степа.  -  Просто скажем: "Здравствуйте, Андрей
Иваныч! Мы вас так ждали, так ждали..."
   - А  я  к вам так долго не шел,  -  раздался негромкий голос.  -  Что
поделаешь, друзья мои! Дорога была не совсем близкой.
   Ребята оглянулись.  По  ступенькам крыльца к  ним  спускался высокий,
худощавый человек в солдатской гимнастерке.
   - Ну вот мы и встретились!
   Андрей Иваныч протянул детям  левую руку,  так  как  на  месте правой
болтался пустой рукав, напоминая подбитое птичье крыло.
   Школьники переглянулись и чуть подались назад.
   - Ничего,  друзья мои,  -  заметил их смущение Андрей Иваныч.  - Одна
рука - это не так уж много для такой войны...
   Учитель стал как бы шире в плечах, выше ростом; густые усы делали его
лицо  старше  и  строже,  но  светлые глаза,  как  и  прежде,  светились
спокойным, ясным светом.
   И  ребята,  радуясь,  что  судьба сохранила для  них эти ясные глаза,
добрую голову и сильное тело,  окружили Андрея Иваныча тесным кольцом, и
их руки, как голуби, доверчиво опустились на широкую ладонь учителя.
   Андрей Иваныч долго смотрел на ребят. Сколько раз в пылу сражений или
в короткие минуты отдыха вспоминались ему эти детские лица!  Сколько раз
в непогожую,  темную ночь ребячьи глаза светили ему, как звезды на небе,
и облегчали тяжкий солдатский путь!
   Вот неугомонная,  беспокойная,  как огонек,  его племянница Маша; вот
рассудительная,  молчаливая Зина Колесова; вечно шмыгающий носом, словно
принюхивающийся к чему-то Семушкин;  добрейший Степа Карасев...  Как все
они вытянулись, повзрослели!
   Голова Степы  заросла густыми волосами,  стала  круглой,  точно  шар.
Сколько раз,  бывало,  до  войны  Андрей  Иваныч оставлял мальчика после
уроков и стриг его под машинку.
   Сейчас учитель положил руку на Степину голову.
   - Ей-ей,  стригусь,  Андрей Иваныч,  - густо покраснел Степа, - а они
лезут и лезут, удержу нет.
   - Он ст