е, водишь...
   Федя  пошарил в  корягах,  потом подплыл к  Девяткину и  протянул ему
влажный губчатый зеленый комок:
   - А вот эту штуку знаешь? Тоже целебная.
   - Скажешь еще! Тина какая-то...
   - Серьезно говорю.  Как  натрешься,  так  кровь и  заиграет.  Испытай
вот...
   Девяткин недоверчиво отодвинулся:
   - Очень нужно!
   - Эх, ты, тины испугался! - засмеялся Санька.
   Федя  еще  на   прошлой  неделе  познакомил  Саньку  с   этой  речной
губкой-бодягой.  Сейчас Санька взял бодягу у  Феди из  рук и  потер себе
грудь, но не очень сильно. Грудь вскоре порозовела.
   - Хорошо! - похвалил Санька. - Сейчас бы наперегонки с кем! - И кинул
губку Девяткину: - Ну, и теперь слабо?
   Подзадоренный Девяткин поднял  губку,  зачем-то  понюхал и  осторожно
провел ею по груди.
   - Сильнее надо! Как мочалкой в бане. - И Санька, не жалея сил, обеими
руками принялся натирать Девяткину грудь, плечи, спину.
   - И  ничего  нет  такого...   Выдумали  тоже!   -  отдувался  Петька,
поворачиваясь то одним боком, то другим.
   Прошло несколько минут,  и тело Девяткина густо покраснело.  Вдруг он
вскочил, закрутился на месте, словно его обожгли крапивой, и бросился на
Саньку и Федю:
   - Вы что... сговорились?
   Те со смехом прыгнули в речку.
   - Голова!  Это же бодяга!  Ею люди от простуды лечатся!  -  кричал из
воды Санька. - Крепче спирта действует.
   А Петька,  ругаясь,  катался на берегу,  вскакивал, швырял в Саньку и
Федю грязью и снова валился на песок.
   - В воду лезь, в воду! - посоветовал ему с другого берега Федя. - Все
пройдет.
   Девяткин бултыхнулся в речку, и жжение вскоре утихло. Но он еще долго
сидел в  воде и  на чем свет ругал Федю и  Саньку,  которые не иначе как
сговорились против него.
   К полудню громоздкая,  неуклюжая туча,  подернутая фиолетовой дымкой,
повисла над Стожарами.
   Резкий порыв ветра пригнул траву к  земле,  покрыл реку частой рябью,
взвихрил сено на верхушке стога.
   Сверкнула белая молния, с высоты с сухим треском ударил раскат грома,
словно где  разорвали огромный кусок  коленкора,  и  тяжелые косые струи
дождя, как стрелы, пронзили реку.
   Река закипела, забулькала, на ней заплясали фонтанчики воды.
   - Тревога! - закричал Федя и бросился к участку.
   Мальчишки побежали следом.  Дождь, тяжеловесный и плотный, захватывал
дыхание, слепил глаза.
   От околицы,  во главе с  Машей и  Зиной,  мчалась группа девочек.  На
пригорке Маша поскользнулась и,  как по льду,  прокатилась по скользкой,
грязной дорожке.
   Все ворвались на участок. Посевы вздрагивали, клонились к земле.
   - Побьет "коншаковку",  побьет! - закричала Маша, бегая по участку, и
вдруг яростно погрозила грозовой туче маленьким кулаком: - Погоди же ты,
черная, погоди, лохматая!..
   - По  ней бы из орудия прямой наводкой,  как вот по фашистам,  или из
"катюши",  -  мрачно сказал Санька,  -  враз бы разнесло.  Но чем помочь
посевам сейчас -  никто не  знал.  И  тут Федя вспомнил,  как спасают от
ливня рассаду в парниках.
   - Ломай шалаш! Закрывай посевы! - закричал он.
   Через минуту от шалаша не осталось и  следа.  Мальчишки,  словно щиты
подняв над  головой кто  лист  железа,  кто  кусок фанеры,  кто  дощатую
дверцу,  прикрыли клетку с  "коншаковкой".  Но  щитов все же  было мало.
Санька с тревогой озирался по сторонам.
   За  изгородью на пригорке,  прибитые ливнем к  траве,  лежали длинные
дорожки холстов.  Под кустом сидела бабка Манефа,  как видно не успевшая
собрать их до дождя.
   Санька быстро перелез через изгородь.
   В этот миг молния,  похожая на огненный крест,  разорвала небо, и над
головой так  загремело,  что бабка Манефа в  ужасе закрылась платком.  А
когда выглянула,  то  увидела,  что холсты,  как живые,  ползут по земле
вслед  за  каким-то  босоногим  мальчишкой.  Манефа  с  криком  кинулась
вдогонку.  Но  тут  путь  ей  преградила изгородь.  Пока  старуха искала
входную дверцу,  бежала  через  участок,  мальчишки уже  успели натянуть
холсты над клеткой с пшеницей.
   Манефа схватила хворостину и принялась охаживать их по спинам.
   - Бабушка, мы ж на минутку всего! - обхватила ее сзади Маша. - Ничего
им не сделается, твоим холстам.
   Ливень сменился градом.
   С деревьев посыпались сбитые листья, дорожки точно присыпало солью.
   Бабка  Манефа  вдруг  схватилась за  голову,  ахнула  и  полезла  под
натянутые холстины.
   Град  гулко  барабанил по  листам  фанеры  и  железа,  оттягивал вниз
холсты, сек ребят по рукам и головам, скатывался за вороты рубах.
   То и дело слышались восклицания:
   - Ой, мамочки! Мне по уху ударило!
   - Бронебойными садит!
   - Бабка Манефа, ау! Жива еще?
   - Гвардия, стоять насмерть!
   - Мне три шишки на лбу набило!
   - Скоро ли он кончится, проклятый!
   - Девчонки, - приказал Федя, - уходите! Все уходите! В укрытие!
   - Сами  уходите!  -  ответила  Маша  и  вскрикнула:  крупная  градина
пребольно щелкнула ее по затылку.
   Степа  вдруг побежал по  участку,  сорвал с  чучел соломенные шляпы и
надел их девчонкам на головы.
   На участке показались Андрей Иваныч, закутанный в плащ-палатку, и дед
Захар в шапке и полушубке.
   - Вот это орлы! - закричал Захар. - С градом схватились!
   Но  учитель при виде столь необычного единоборства только улыбнулся и
принялся помогать ребятам держать холсты.
   Вскоре град отодвинулся в сторону,  пошумел еще немного в перелеске и
наконец совсем затих.
   Все оглянулись по  сторонам. Посевы на участке кое-где были прибиты к
земле, только "коншаковка" стояла прямая и невредимая.
   Захар растроганно посмотрел на ребят:
   - Я  вам...  я  вам не  знаю что за  это...  подарок сделаю...  медом
угощу..,,
   - Бедовый народ! - вздохнула бабка Манефа. - Холсты у меня утащили.
   - Мы ж для дела, бабушка! - сказала Маша.
   - Я  разве жалуюсь!  Народ,  говорю,  вы  бедовый.  Вон  шишки-то  на
головах, как сливы спелые. Да вы подорожник прикладывайте, подорожник...
А то еще медный пятак хорошо помогает.
   - А  теперь,  битые,  сеченые,  марш по домам!  -  сказал учитель.  -
Обсушиться, переодеться... Бой, так сказать, закончен.
   - А у нас без потерь, Андрей Иваныч, - заметил Федя.
   - Все равно.
   Санька с тревогой поглядывал за изгородь в поле:
   - Андрей Иваныч, а как там в поле, не знаете?
   - Вот идем посмотреть с Захаром Митричем.
   - Тогда и я с вами.
   Но пойти в поле пожелали почти все ребята.
   Они перебрались через разлившийся мутный поток в овражке, поднялись к
Старой Пустоши и столкнулись с Катериной.
   Катерина шагала впереди колхозниц,  босая,  без  платка,  с  мокрыми,
слипшимися волосами.
   - Обошлось,  Андрей Иваныч!  - увидев учителя, сказала Катерина. - Не
задел нас град,  стороной прошел.  А дождь только на пользу...  А у вас,
ребята, как?
   - И у нас хорошо, тетя Катя! - крикнула Маша.

Глава 37. ЗЕРНО



   Хлеба покрывались бронзовым налетом.
   По вечерам в поле согласно кричали коростели, пахло отсыревшей ржаной
мукой,  и луна,  похожая на медный таз,  висела так низко,  что хотелось
подпрыгнуть и кинуть в нее камнем.
   Ребятам казалось,  что еще не  все беды миновали и  с  посевами снова
должно  что-то  случиться:  выпадет  град,  налетят  прожорливые  птицы,
пронюхают про  богатый  урожай  суслики  и  мыши,  заберутся на  участок
поросята или коровы.
   Они целыми днями дежурили на участке.
   Но  погода  стояла  ясная,  безоблачная.  Для  устрашения птиц  Степа
Так-на-Так соорудил еще несколько чучел с трещотками и вертушками. Алеша
Семушкин  повсюду  расставил свои  капканы  "смерть  сусликам".  Суслики
особого желания умирать не  проявляли,  но  Маша,  зазевавшись,  однажды
угодила ногой в один из капканов,  после чего три дня ходила, - опираясь
на  палочку,   и,   к  немалому  удовольствию  Семушкина,   должна  была
признаться, что капкан его конструкции - штука опасная.
   Потом, когда "коншаковка" посмуглела, начались новые тревоги. Маша по
нескольку раз в день пробовала на зуб зерна и бегала к деду Захару:
   - Дедушка, перестоит же пшеница, осыплется!
   - Ничего, ничего, - успокаивал старик, - пусть еще солнышка попьет.
   Наконец  "коншаковка" созрела.  Тяжелые  усатые  колосья  клонились к
земле и шуршали сухо и жарко, точно жесть.
   - Насытилось зернышко,  дошло,  -  сказал Захар. - Завтра на зорьке и
начнем.
   Но и тут без споров не обошлось.
   Санька сказал, что они с Федей в момент скосят всю клетку, не оставят
ни одного колоска.
   Маша решительно запротестовала.  Это им не трава, а сортовая пшеница;
они же косами так размахаются, что вымолотят все зерна.
   - Нет, мы с Зиной серпами жать будем. А вы - снопы вязать.
   - Мы... вязать?.. - возмутился Санька.
   - И  правильно,  -  согласился Захар.  -  Смекать надо,  чего  каждое
зернышко стоит. Тут тонкие руки требуются.
   Как ни досадно было мальчишкам, но пришлось смириться.
   С вечера девочки заготовили перевясла. Захар вызубрил серпы.
   Маша не утерпела и обежала с десяток колхозных изб:
   - А мы завтра "коншаковку" снимать будем! Хотите посмотреть?
   В  воскресенье рано утром,  когда пшеница была волглой и  мягкой,  на
участке собрались колхозницы.
   Пришла Катерина со  всем  своим  звеном,  Татьяна Родионовна,  Андрей
Иваныч, бабка Манефа.
   - Тетеньки,  вы  только не потопчите чего,  не сходите с  дорожки!  -
умолял Семушкин, бегая вокруг женщин.
   К клетке подошли Маша и Зина Колесова,  стали по углам.  Серпы, как и
полагается,  лежали у  них на плечах.  Захар кивнул им головой.  Девочки
сняли серпы и  разом нагнулись,  словно переломились в поясницах.  Левой
рукой  они  захватили по  полной горсти пшеницы,  подвели снизу зубчатые
серпы,  с мягким хрустом срезали желтоватые прохладные стебли и положили
их на перевясла. Восемь - десять горстей, и сноп готов.
   - Федя, вяжи! - кивнула Маша.
   Саньке досталось вязать снопы за Зиной Колесовой.
   Он не очень ловко, но сильно стянул перевясло, завязал узел.
   - А споро идут! - зашептались женщины, следя за девочками.
   - Спины не разгибают.
   - Захват-то какой, захват!
   - Сразу видно - колхозный народ.
   - Добрые жницы растут!
   Подбадриваемые замечаниями взрослых,  Маша и  Зина старались изо всех
сил.
   Серпы так и мелькали у них в руках.
   Но вскоре Зина стала частенько разгибаться и потирать поясницу.
   - Спинка заболела!  -  зашипел сзади Санька.  -  Может,  в  холодочке
полежишь? Тоже мне, жница-синица!
   Неожиданно на  колючее,  как  щетка,  жнивье  шагнула  Катерина.  Она
раскатала засученные рукава кофты и взяла у Маши серп:
   - Что у вас тут за пшеница такая?
   Аккуратно подбирая стебелек к стебельку, она срезала горсть пшеницы -
да такую горсть, что Санька даже ахнул от изумления, - высоко подняла ее
на вытянутых руках,  попестовала, словно малого ребенка, и оглянулась на
женщин:
   - Вот  это хлебушек!  Руки оттягивает,  будто гирю держу.  Жалко вот,
делянка-то маловата.
   Катерина нажала два снопа и передала серп Татьяне Родионовне.
   - Мы растили, мы сами, и уберем! - заволновалась Маша.
   - А ты не жадничай, - засмеялась Катерина. - Всем испробовать охота.
   Вскоре вся  пшеница с  пятой  клетки была  убрана.  До  полудня снопы
сушились на солнце,  потом их отвезли к  риге,  обмолотили,  провеяли и,
ссыпав зерно в мешок, понесли в правление колхоза.
   Все  шли  серьезные,  торжественные,  только  малыши бежали впереди и
кричали на всю улицу:
   - "Коншаковку" несут!.. "Коншаковку"!
   В конторе члены правления обсуждали какие-то дела.
   Ребята внесли мешок в комнату.
   - Сюда его, сюда, на почетное место! - Татьяна Родионовна вышла из-за
стола,  приняла мешок и  поставила его  на  лавку в  переднем углу,  где
висели план колхозных угодий и диплом Сельскохозяйственной выставки.
   - Кто  из  вас  подарок подносить будет?  -  шепотом спросил у  ребят
Андрей Иваныч.
   - Саня Коншаков,  -  также шепотом ответила Маша.  - Его родного отца
пшеница.
   - Нет, - покачал головой Санька, - ее Федя спас. Пусть он подносит.
   - И совсем не я, а дедушка, - смущенно отказался Федя.
   - Что еще за счеты! - остановил их Захар. - "Коншаковка" сама за себя
голос подаст. А если цифирь какая нужна, у Маши все записано.
   Маша  протиснулась вперед,  раскрыла свой  дневничок и  скороговоркой
принялась высчитывать,  сколько зернышек было  посеяно на  клетке  э  5,
сколько взошло, сколько стебельков погибло от стихийных бедствий - в эту
графу у  нее попали и  град,  и  жук-кузька,  и  Долинка,  по недосмотру
забежавшая на участок, и Санька с Петькой - и, наконец, сколько колосков
сохранилось и принесло урожай.
   Кругом засмеялись:
   - Это счетовод! Свела баланец! Нам бы такого в правление.
   К  мешку один за другим подходили бригадиры,  звеньевые,  колхозницы,
бережно брали  на ладонь по щепотке зерна - такого тяжелого, так напоен-
ного солнцем, словно земля отдала ему все тепло и свет, поглощенные ею.
   - Золотая пшеничка! - почтительно говорили люди.
   - Богатый хлеб!
   - Сила!
   И так же бережно ссыпали зерно обратно в мешок.  Только бабка Манефа,
подув на зерно, отправила его в рот.
   - Что ты,  бабушка! - кинулась к ней Маша. - Целый гектар загубила! -
И,  услышав смех,  заспорила:  -  Ну да, гектар! Егор Платоныч помните с
чего начал? С трех колосков.
   Но бабка ничего не слышала.  Закрыв глаза, она долго жевала пшеничные
зерна,   потом  громко  причмокнула  языком,   облизала  губы  и  истово
перекрестилась:
   - Слава тебе... Дожили до белых пирогов.
   - Ну что ж, ребята... - Татьяна Родионовна оглядела стоявших у порога
детей.  -  Превеликое спасибо от колхоза. И вам и Захару Митричу. Доброе
вы зерно вырастили.  Принимаем его в сортовой фонд... Заприходуй, Клаша,
- кивнула она счетоводу, - трудодни молодым колхозникам начисли, премию,
все как полагается.
   - Зерно под номером пойдет или заименуем как? - спросила Клаша.
   - Есть уже название...  лучшего не придумаешь,  - сказал учитель: - в
честь Егора Платоновича Коншакова.

Глава 38. БРИГАДИР



   Хорошо  спится  на  рассвете!  Катерина подошла к  кровати и  тронула
Саньку  за  плечо.  Но  сон  еще  крепко держал мальчика:  Санька мычал,
натягивал на лицо одеяло,  яростно отбивался ногой. Катерина решила было
не будить мальчика так рано,  но потом вспомнила,  какой сегодня день, и
вновь наклонилась над ним.
   - Вставай, сам же просил разбудить... На Старую Пустошь выходим.
   Санька открыл глаза,  огляделся и сразу вскочил на ноги.  Он тоже все
вспомнил.  В  эти дни,  когда по  всему району начался подъем запущенных
земель,  их  колхоз решил наконец взяться за Старую Пустошь.  Вот почему
сегодня стар и млад двинулись к Старой Пустоши.
   В первые дни колхозницы срывали кочки,  засыпали землей ямы, рытвины,
корчевали кустарник.  Мальчишки свозили  валежник и  хворост в  огромные
кучи и разжигали костры.  Длинные языки пламени взвивались высоко к небу
и завывали, точно сердитые псы.
   Санька с  Федей с таким усердием орудовали около костров,  что лица у
них  покраснели,  как у  кочегаров,  волосы пропахли дымом,  подпаленные
брови и  ресницы закурчавились и  на  рубахах от  стреляющих из  костров
угольков появились дырочки.
   Затем на расчищенную Старую Пустошь выехали пахари.
   Саньку по-прежнему тянуло к коням.
   Как-то  раз  он  встретил при въезде в  деревню подводу,  запряженную
Муромцем.  На  ней ехала Анка Спешнева,  возившая молоко в  город вместо
Евдокии Девяткиной.
   Заунывно скрипели немазаные колеса, вовсю трезвонили жестяные бидоны,
но сонная, разомлевшая от жары возчица ничего не замечала.
   Санька остановил Муромца, потрогал упряжь, растолкал Анку:
   - Смотри:  седелка на боку,  дуга завалилась.  Колеса скрипят, на сто
верст слышно.  Разве так стожаровские ездят?  Да  я  бы  сквозь землю со
стыда провалился!
   - Тоже мне наставник! - фыркнула Анка.
   - Наставник не  наставник,  а  требует  по  делу,  -  подошла Татьяна
Родионовна. - Ты, Нюра, нашу колхозную марку не порочь. Народ знаешь как
судит: какова упряжь, таковы и хозяева... Ну-ка, Коншаков, покажи, как с
лошадью нужно управляться.
   Санька быстро перепряг лошадь,  выровнял дугу, поправил седелку, туго
затянул чересседельник.
   - Картинка! - похвалила Татьяна Родионовна. - Вот что, Саня: зайди-ка
вечерком в правление... Поговорить надо.
   Медленно тянулось время  в  этот  день.  Саньке  даже  казалось,  что
солнышко решило совсем не закатываться и светить до нового утра. Наконец
стемнело.  Отказавшись от ужина,  Санька полетел в правление.  У крыльца
постоял немного,  отдышался от  бега  и  в  контору вошел  неторопливым,
степенным шагом.
   Татьяна Родионовна была не одна.
   За столом сидели члены правления, Андрей Иваныч, Лена.
   - Вот и молодой Коншаков, легок на помине, - сказала председательница
и  поманила  Саньку  поближе  к  столу:   -  С  конями,  значит,  умеешь
управляться?
   - Ничего... получается...
   - И ребята тебя слушаются?
   - А как же!
   - Тут, Саня, такое дело. Жатва подходит, обмолот. Снопы надо возить с
поля,  хлеб государству сдавать.  А людей не хватает. Вот и решили мы на
правлении транспортную бригаду из  ребят собрать.  Только вот не  знаем,
кого за старшего над ними поставить. Ты как, Саня, думаешь?
   Сердце у Саньки упало.  Значит, все еще нет ему полного доверия... Он
помял в руках пилотку,  подышал на красную звездочку и по привычке начал
протирать ее рукавом гимнастерки.
   - Да  побереги  ты  свою  звездочку,   Саня,   -  улыбнулась  Татьяна
Родионовна,  -  у  тебя она  и  так  светит,  как ясный месяц.  Кого же,
по-твоему, в бригадиры поставить?
   - Федю Черкашина можно...  или Степу Карасева,  -  с трудом выговорил
Санька. - Они справятся.
   - А  я  предлагаю Коншакова,  -  подала голос Лена и  переглянулась с
Андреем Иванычем.
   - Это  как  понимать?  -  спросила Татьяна  Родионовна.  -  Комсомол,
значит, поручается за него?
   Лена  обернулась к  Саньке.  Глаза  их  встретились.  Санька  смотрел
серьезно и твердо. "Ты же меня видела, знаешь", - говорил его взгляд.
   - Поручаемся, Татьяна Родионовна. Уверена в нем, - сказала Лена.
   - Татьяна Родионовна!..  - Санька подался вперед - Да я... да мы... я
такую  бригаду соберу...  Мы  хоть  тысячу пудов перевезем...  Что  хошь
перевезем.
   - Только чур,  -  предупредил учитель,  -  про школу не  забывать!  В
седьмой класс ты обязательно пойдешь.
   - Готовлюсь,  Андрей Иваныч.  Мы с Федей вместе занимаемся,  - сказал
Санька.
   - Ну что ж,  -  кивнула председательница. - Засучивай рукава, молодой
бригадир, берись за работу. На другой день Санька пришел на конюшню.
   - Стосковалась я по тебе,  Саня,  -  сказала ему Седельникова. - Дали
мне  тут на  подмогу бабку Манефу,  а  она к  коням подойти боится.  Все
крестит да увещевает их. Ты построже здесь командуй, по-мужски.
   - Это уж как полагается, - согласился Санька.
   Он вычистил конюшню,  разложил траву по кормушкам,  накачал в  колоду
чистой воды.
   Попасть  к  Саньке  Коншакову в  транспортную бригаду стало  заветной
мечтой всех стожаровских мальчишек.
   Но Санька принимал в  бригаду с большим разбором.  От каждого возчика
он  требовал,  чтобы тот  мог  в  считанные минуты словить,  взнуздать и
запрячь  в  телегу  норовистую Лиску  и  проехать на  ней  узким  кривым
проулком,  ни за что не зацепив осями;  требовал он также,  чтобы каждый
возчик умел постоять за товарища, не жаловаться по пустякам взрослым.
   Началась уборка хлебов. В поле замелькали яркие головные платки жниц,
белые  рубахи косарей;  словно большие степные птицы,  замахали крыльями
лобогрейки.
   В риге тонко, с посвистом завыла молотилка. Когда в ее зубастую пасть
совали жаркий шуршащий сноп,  она  ворчала,  задыхалась,  словно пес над
костью.
   Из  хвоста  молотилки  вылетала  легкая  шелковистая  солома,   сбоку
вытекало смуглое теплое зерно.
   Работы молодым возчикам хватало.  Они доставляли к  молотилке с  поля