ые выходки Наранаппы--каждый  рассказывал о бедах, которые
причинил Наранаппа не ему, другому.
     -- А  кто сманил сына Гаруды из дому и уговорил мальчишку уйти в армию?
Наранаппа,  кто  еще!  Пранешачария  читал  с  мальчиком Веды, учил  его,  а
Наранаппе стоило только пальцем поманить... Он вообще развращал молодежь...
     -- Смотрите,  что стало  с  зятем Лакшмана!  Лакшман подбирает  сироту,
кормит  его,  поит,  растит,  дочку  свою  выдает  за  него, потом  является
Наранаппа, морочит парню голову, и пожалуйста: парень в аграхаре появляется,
может, в месяц один раз!
     --  А рыбы, рыбы  из  храмового пруда?  Они  же с  давних  времен  были
священными--собственность  бога Ганеши.  Старики говорили: кто  выловит хоть
одну  священную рыбу--кровавой рвотой изойдет. Так этому поганцу, отступнику
этому--ему же было на все наплевать! Явился с целой бандой мусульман и давай
божью рыбу  динамитом глушить' А теперь что? Теперь  люди  низких каст ходят
рыбу удить в  пруду. Ему,  негодяю, что нужно было--чтобы никто с брахминами
не  считался.  Мало  ему  было,  что  он  нашу  аграхару   сгубил,  он  и  в
Париджатапуре  молодых брахминов  развратил,  научил  их  по  представлениям
разным таскаться!
     -- Изгнать его из касты нужно было, что тут говорить!
     --  Как  его было  изгнать,  Гаруда? Он же все  время грозился  в ислам
перейти!  Ты  что, забыл?  В  одиннадцатый  день  луны,  когда  вся аграхара
постилась, он целую толпу мусульман к нам  привел,  гулянку устроил.  И  еще
орал: "Давайте изгоняйте меня, а я в мусульмане подамся! Вот одного за одним
свяжем  каждого  брахмина и в рот говядину запихнем! А я посмотрю, что тогда
от вашей брахминской святости останется!" Говорил он это? Говорил!  А принял
бы  ислам, нам  бы власти  не  позволили  выселить  его из  аграхары.  Самим
пришлось бы убираться отсюда. Пранешачария и тот молчал, понимал, что это не
выход.
     Дасачария  опять  повернул  на  свое.  Ему  сильно хотелось  есть--жена
сварила рис с манго, а он и попробовать не успел.
     --  Как  умер отец Наранаппы, ни  одному  брахмину ни  единого плода не
досталось с  хлебного  дерева  на его заднем дворе, а  фрукты были  сладкие,
прямо мед!
     Женщины, которые глаз не  сводили  с  горки  золота,  были все как одна
недовольны поведением своих  мужей. Жена Гаруды,  Ситадеви, пришла в ярость,
когда Лакшман  равшумелся насчет того, что сын ее ушел в армию. Да по какому
праву он  обсуждает  чужого  сына?  Жену Лакшмана, Анасуйю,  возмутило,  что
Гаруда начал  рассказывать, как сбили с пути  ее зятя,--какое Гаруде дело до
их семьи?
     Пранешачария начал опасаться, что брахмины могут зайти слишком далеко.
     -- Где  же все-таки выход?--воззвал он.--Мы не можем сидеть сложа руки,
когда в  аграхаре  покойник. По Закону, пока мертвое тело не удалено должным
образом, нельзя ни молиться, ни мыться, ни  принимать пищу, ничего нельзя. А
поскольку  Наранаппа не  был  изгнан из  касты,  только  брахмину  позволено
касаться его тела.
     --  Выгнали бы его вовремя,  не  было  бы такой мороки  сейчас,--мрачно
сказал  Гаруда,  годами  требовавший  изгнания Наранаппы, а  теперь жаждущий
мести.-- Я вам говорил, а вы меня не слушали.
     Брахмины как один ополчились против него:
     -- Ну да,  а принял бы он ислам, как грозился, так нам пришлось бы ноги
уносить из оскверненной аграхары! Это был не выход.
     Дасачарию,  которого мучила мысль о том, что придется и весь завтрашний
день ходить голодным, вдруг осенило--он даже привскочил:
     -- А я слышал, Наранаппа с париджатапурскими брахминами дружбу водил--и
ел с ними, и кров делил. Так, может, их попросить? Они и  благочестие блюдут
меньше нашего.
     В Париджатапуре жили брахмины из секты смарта, с которыми не совсем все
было ладно,  потому что ходили слухи, будто кровь в той аграхаре подпорчена.
Будто  в давние времена  какой-то  распутник соблазнил  тамошнюю  вдову, она
понесла, а вся аграхара старалась замять скандал. Будто слухи все-таки дошли
до  гуру из Шрингери и тот объявил париджатапурцев оскверненными. Как бы там
ни  было  на  самом  деле,  но брахмины эти  не отказывали  себе  в  мирских
удовольствиях, не забывая и о благочестии, конечно.  Они выращивали арековые
пальмы, продавали  орехи  и  жили  зажиточно.  Дургабхатте  нравилась  жизнь
Париджатапуры, тем более что и  сам  он был из этой  секты.  Он втайне ел их
рисовые лепешки, пил с ними  кофе. Открыто делить с ними трапезу Дургабхатта
не решался, а когда не было посторонних...
     Дургабхатта заглядывался и на вдовушек из  Париджатапуры, которых после
смерти их мужей не обривали  наголо, а позволяли ходить с длинными волосами.
Им даже позволяли жевать бетель и подкрашивать губы.
     Поэтому  предложение  Дасачарии  разозлило   Дургабхатту--  голодранец,
позавтракать не на что, а умничает!
     -- Вот  что,--сказал  он  вслух,--это  вы уже гадости  говорите. Вы  их
можете считать ниже себя, сомневаться  в чистоте  их крови, но они сами  так
ведь не думают. Если вас осквернит прикосновение к вашему покойнику, значит,
других  это  еще больше  осквернит. У  кого хватит наглости,  тот  пускай  и
обратится  к  ним с просьбой, и выслушает  все, что они скажут в ответ.  Вам
известно, что у одного только Манджайи из Париджатапуры  хватит денег, чтобы
купить всех ваших сыновей?
     Пранешачария попытался утихомирить Дургабхатту:
     --  Ты верные слова  сказал. Не должно брахмину перекладывать  на чужие
плечи то, что не делает он сам.  Но и узы дружбы прочны, как узы  крови, так
ведь? Если Наранаппа дружил  с  брахминами  из Париджатапуры,  так разве  не
следует их известить о его кончине?
     --   Не   спорю,  Ачария,--согласился  Дургабхатта.--  В   твоих  руках
благочестие  всей общины, и  бремя  твое велико. Кто посмел бы пойти  против
того, что решишь ты?
     Дургабхатта уже высказал все, что ему хотелось, и теперь мог помолчать.
     Между  тем  брахмины  опять   вспомнили  о   золотых  украшениях.  Если
париджатапурцы  согласятся совершить  обряд,  выходит,  золото уплывет  в их
руки?
     Мысль,  что  драгоценности,  законно  принадлежавшие  ее сестре,  могут
оказаться  в   другой  деревне,   у   каких-то  полукровок-брахминов,   была
непереносима для  Анасуйи.  Она  и  так  долго  сдерживалась, но  тут  вдруг
брякнула:
     -- При  чем здесь  эта  шлюха?  Украшения  моя  сестра  должна  была  б
носить!-- и разрыдалась.
     Лакшман не сомневался в правоте  жены, но своей  выходкой  она прилюдно
унизила его, главу семьи.
     Лакшман рявкнул:
     -- Заткнулась бы! Мужчины говорят, а ты чего рот открываешь?
     Гаруда вышел из себя:
     -- Да что это вообще за разговор? Гуру из Дхармастхалы решил спор в мою
пользу, значит, и украшения мои!
     Пранешачария устало поднял руку
     -- Терпение. Нам должно думать  о  мертвом, который ожидает сожжения. А
золото...  я  решу,  как  поступить  с  ним. Пусть  прежде  всего  сходят  в
Париджатапуру  с  известием  о  смерти  Наранаппы.  Если  тамошние  брахмины
возьмутся совершить обряд, так и будет.
     Пранешачария поднялся с места.
     -- Теперь  вы можете идти. Я посмотрю, что  сказано  в законах Ману,  в
других священных текстах, и, может быть, найдется выход.
     Чандри  бросила  умоляющий  взгляд  на   Ачарию  из-под  края  сари,  с
подобающей скромностью опущенного на ее лицо.

II

     На полках, куда  ставили  горшки с  простоквашей, водились  тараканы, в
кладовках  жили жирные крысы. Через среднюю комнату  была протянута веревка,
на нее вешали чистые сари, постиранную  одежду. Веранды застилали циновками,
на них сушились свежие лепешки из рисовой муки, хрупкие, как горячая бумага,
прожаренные  овощи,  маринованный  красный  перец.  За  каждым  домом  росло
священное растение  тулси. Дома  в аграхаре были все на один лад и разнились
только цветами в садиках: у Бхимачарии росла париджата, у Падманабхачарии --
огромный куст  жасмина, у Лакшмана  --  ярко- желтый чампак,  у Гаруды--алая
рандела, у  Даси-- белая  мандара. Дургабхатта  еще  посадил  у  себя билву,
листья этого дерева считались священными--их клали перед изображениями Шивы.
Брахмины ходили по утрам друг к другу за цветами для молебствий, справлялись
друг у друга о здоровье.
     А цветы, росшие  у  дома Наранаппы,  предназначались  только для  волос
Чандри  и для большой  вазы  в  спальне.  И будто  мало  было  этого вызова,
брошенного всей деревне, Наранаппа  посадил перед  самым домом куст  "ночной
красавицы", любимицы  змей, цветка, непригодного для приношения ни одному из
богов.  В  ночной темноте  раскрывались  цветы,  усыпавшие  куст,  наполняли
аграхару густым, томным запахом, вызывавшим мысли о необузданных страстях...
Обитатели  аграхары  ерзали  во  сне,  извивались,  как  змеи   под  властью
заклинаний. Люди  с тонким обонянием жаловались  на  головные  боли, проходя
мимо "ночной красавицы", затыкали носы подолами рубах. Кое-кто даже говорил,
будто  Наранаппа вырастил  куст,  чтобы змеи помогали ему  охранять  золото,
которого  в доме  полным-полно. Добродетельные  брахминские  жены с  куцыми,
жиденькими  косичками,  с  личиками сморщенными  и  увядшими  украшали  себя
жасмином и  мандарой. Чандри сворачивала  черные волосы толстенной змеей  на
зачылке и вкалывала в них ярко-желтый чампак или одуряюще душистый панданус.
Дневные  запахи  были  нежными,  чуть заметными--пахло сандаловой  пастой от
брахминов,  пахли  мелкие  цветочки  париджаты.  Но  счоило стемнеть,  как в
аграхаре воцарялся дух "ночной красавицы".
     Хлебное дерево и манго, которые росли у каждого дома, давали  разные по
вкусу  плоды.  И цветами, и фруктами было принято делиться,  ибо сказано же:
раздели плоды, чтобы все ели, раздели цветы, чтобы все  носили. Один  только
Лакшман потихоньку  вывозил половину урожая  и продавал перекупщикам из Гоа.
Но он и славился как скупердяй. Когда  к ним приезжала погостить родня жены,
он, как беркут,  следил за  каждым движением жениных рук--кто  ее знает, что
она вздумает послать в  дом  своей матери. В жару  в  каждом  доме  готовили
салат-косамбари,  делали  фруктовые напитки  и  посылали  угощение  соседям.
Соседи ходили друг  к  Другу в гости.  Наранаппа опять-таки жил сам по себе.
Десять  домов было в аграхаре; дом Наранаппы,  самый  большой, стоял в конце
улицы.  Задние дворы домов по одну сторону  улицы выходили на речку Тунгу, к
речке вели ступени, давным-давно  сложенные какой-то благочестивой  душой. В
сезон  дождей вода  в речке поднималась и несколько дней  угрожающе ворчала,
делая вид, будто готова залить аграхару;  дети томились  на берегу, смотрели
на  кипение волн, слушали их рокот, но потом вода  спадала. К середине  лета
речка  пересыхала,  от  нее оставались  три  тоненькие  струйки,  еле слышно
шуршавшие  по  дну. Брахмины  выращивали в  речном  русле  зеленые и  желтые
огурцы,  полосатые арбузы.  Потом чуть  не весь год огурцы, обернутые сухими
листьями бананов, будут  свисать с  потолочных балок. В сезон  дождей огурцы
ели во  всех видах--готовили кари с огурцами,  тушили их, из семян получался
суп. Объевшись  пресными огурцами, брахмины с  нетерпением беременных женщин
ожидали возможности попробовать острые зеленые манго. Жизнь брахминов  текла
размеренно: их приглашали на обрядовые угощения по  случаю похорон, свадеб и
других событий.  По  большим праздникам, как, например,  ежегодный  храмовой
праздник  или  годовщина  смерти  святого  Тикачарии,  устраивались  большие
угощения для брахминов в монастыре милях в тридцати от аграхары.
     Аграхара звалась Дурвасапура. Посреди речки Тунги  торчал островок,  на
котором  росло с  полдесятка деревьев. Брахмины верили,  что там по сей день
живет мудрец Дурваса. Во времена, когда еще и "Махабхараты" не было,  пятеро
братьев,  пандавов, поселились ненадолго в Каимаре, милях в  десяти  отсюда.
Однажды царица  Драупади пожелала искупаться  в реке. Бхима, всегда  готовый
исполнить  любую   прихоть  жены,  запрудил  Тунгу.  Наутро,  когда  мудрецу
потребовалась вода  для омовения  и  молитвы, он спустился к  реке и  увидел
сухое  русло.  Мудрец  разгневался.  Но  Дхармараджа,  старший  из  братьев,
наделенный даром  всевидения, поспешил сказать  Бхиме, что и  Дурвасе  нужна
вода. Бхима бросился к запруде и  впопыхах проломил ее в  трех  местах,  вот
почему  река в  засуху  начинает течь тремя тоненькими  струйками.  Брахмины
Дурвасапуры   рассказывают  жителям  соседних   аграхар,  что  ранним  утром
двенадцатого дня луны всякий  подлинно благочестивый человек может услышать,
как  мудрец  Дурваса дует  в молитвенную раковину. Но  брахмины  никогда  не
опускались до утверждений, будто сами слышали звуки раковины.
     В десяти концах света прославлена была аграхара-- и легендой о мудреце,
и тем,  что жил  в  ней  великий аскет, Алмаз  Учености Пранешачария,  и, уж
конечно,  делами  поганца  Наранаппы.  По  большим  праздникам,  таким,  как
рождение  Рамы, толпы народу  стекались в аграхару  послушать  повествование
Пранешачарии о  жизни Рамы. И пусть никто не мог сладить с Наранаппой,  зато
был Ачария, который заботливо ухаживал  за калекой женой во славу милосердия
бога,  терпел  выходки  Наранаппы,  разгонял  понемногу  тьму  в брахминских
головах, набитых молитвами,  смысла которых они не понимали. Ачария исполнял
свой долг, и  долг  его в этом мире день ото дня становился все сладостней и
благоуханней, как сандал, растираемый о камень.


     Улица  аграхары накалилась так, что кукурузу можно было поджаривать. По
улице брели ослабевшие  от голода брахмины, прикрывая головы от солнца краем
одежды.  Они  перебрались  через  три  ручейка  в речном русле,  всзупили  в
тенистую рощу,  откуда час  ходьбы до  Париджатапуры.  Зелень  арековой рощи
вздымала  земную прохладу  к  жарким  небесам.  Пальмовые  ветви  замерли  в
безветрии. Горячая пыль жгла брахминам ноги
     С  именем  бога  Нараяны  на  устах  переступали  брахмины  порог  дома
Манджайи, куда никогда  раньше не  входил ни  один  из них. Богатый  человек
Манджайя,  понаторевший в  мирских делах, приводил в порядок счета. При виде
гостей он встал и громким голосом почтительно приветствовал брахминов:
     --  Какая  честь,  все  брахмины  пожаловали  к нам,  входите, входите,
позвольте усадить вас, отдохните, может  быть, пожелаете  ноги омыть?  Жена,
подай гостям бананов!
     Жена  Манджайи   выскочила   со  спелыми   бананами  на  блюде,   низко
поклонилась.
     Брахмины вежливо поблагодарили женщину.
     Гаруда глубоко вздохнул и сообщил о смерти Наранаппы.
     -- О боже!  Что же случилось?  Он был тут  по делам дней восемь, может,
девять назад. Сказал, что едет в Шивамогу. Спрашивал,  не  нужно  ли мне там
чего.  Я еще попросил узнать,  почем  идут арековые орехи в городе...  Шива,
Шива. Говорил, к четвергу вернется. Он что, болел? Чем болел?
     --  Четыре  дня  был  в  горячке.  И  волдырь какой-то вспух,-- ответил
Дасачария.
     -- Шива, Шива,--заохал Манджайя, прикрывая глаза и обмахиваясь веером.
     Он поддерживал постоянные связи с городом... Вдруг он вспомнил разговор
о городе и короткое  название  страшной болезни, которое  было  произнесено,
такой  страшной  болезни,  что Манджайя даже про  себя не смел повторить это
слово.
     --  Шива, Шива!--бормотал он. Очень скоро сомнительных  кровей брахмины
Париджатапуры столпились перед домом.
     -- Вам известно,--обратился к ним Гаруда, как самый обходительный,--что
люди нашей аграхары поссорились с Наранаппой, мы даже воду и рис не делили с
ним А с вами он дружил, что тут говорить.  Теперь он умер, и нужно совершить
похоронный обряд. Нужно. Что тут говорить?
     Париджатапурцы  опечалились,  узнав  о  смерти  друга,  но обрадовались
возможности принять участие в похоронах высокорожденного брахмина. К тому же
Наранаппа не брезговал есть вместе  с ними и вообще кастовую гордыню никогда
не проявлял.
     Первым заговорил Санкарайя, париджатапурский жрец:
     --  Истинно  считают брахмины:  и  змея  рождается дважды.  Ибо вначале
появляется яйцо,  а из  него--змея.  Поэтому  наткнувшийся  на мертвую  змею
должен схоронить ее по обряду, до завершения которого нельзя принимать пищу.
А раз так,  то непозволительно  сидеть  сложив  ладони  вместе,  когда  умер
дваждырожденный брахмин. Разве не прав я?
     Больше  всего  Санкарайе  хотелось  блеснуть  знанием  священных  книг,
показать этим заносчивым мадхвам, что  в  Париджатапуре  люди ничем не хуже,
чем они.
     Дургабхатта забеспокоился.
     "Глупому  брахмину  только  дай  поговорить!--  думал  он.--   Навлечет
бесчестье на всю аграхару!"
     Вслух же он повел речь ловко и тонко:
     --  Истинные  слова,  понятные  всем.  Именно  так  подошел  к  делу  и
Пранешачария.  Вопрос  в другом.  Наранаппа  пил  вино и  ел мясо. Наранаппа
сбросил в реку священный камень. Так брахмин он или не брахмин? Скажите мне,
кто  из вас пойдет на риск  осквернения? Но я совершенно согласен с тем, что
непозволительно оставлять без сожжения тело умершего брахмина.
     Санкарайя  переменился  в  лице.  Их  и  без  того  считают  не  совсем
брахминами,  кому  же хочется пасть еще ниже,  совершив нечто  для  брахмина
недопустимое?
     -- Если так обстоит  дело,--произнес он,--то  нам  не должно  проявлять
поспешность. Вся Южная Индия знает и чтит  вашего Пранешачарию.  Пусть же он
подумает и решит, как следует поступить. Он может рассудить, где добро и где
зло.
     А Манджайя добавил:
     -- И не беспокойтесь о расходах Разве Наранаппа  не был  мне другом?  Я
позабочусь обо всем.
     Это был выпад в сторону мадхвов, славившихся скупостью.

III

     Отправив брахминов в Париджаэапуру,  Пранешачария велел Чандри ждать, а
сам пошел к  больной жене. Он подробно рассказал ей о том. как чиста сердцем
Чандри, как сложила она к  его ногам  золотые  украшения  и как ее  щедрость
осложнила дело.
     Потом он разложил  перед  собой связки пальмовых листьев со  священными
текстами и стал перебирать их в поисках верного решения.
     Сколько  Пранешачария помнил себя, Наранаппа вечно  мешал всем жить.  И
даже не в самом Наранаппе  была  беда, а в том, чья возьмет в аграхаре: его,
Пранешачарии,  праведный образ  жизни  и  приверженность обычаям старины или
разнузданность   Наранаппы.   Пранешачария  силился  понять,  что   толкнуло
Наранаппу на этот путь, молился за него, прося бога послать ему прозрение.
     Дважды  в  неделю  Ачария   постился  во   искупление  вины  Наранаппы.
Пранешачария мучился  и мыслью  об обещании, которое он дал умирающей матери
Наранаппы. Ачария сказал тогда ей в утешение: "Я не брошу гвоего сына, верну
его на путь благочестия, не тревожься так за него!"
     Но по пути благочестия Наранаппа идти отказался и ничьих добрых советов
выслушивать не пожелал.
     Он еще и другим показал пример: буквально из-под носа Пранешачарии увел
и  Шьяма,  сына  Гаруды,  и  Шрипати,  зятя Лакшмана,  которых  Ачария  учил
санскриту. Шьяма Наранаппа подбил бросить дом и уйти в армию.
     Устав от жалоб  на Наранаппу,  Ачария решился наконец поговорить с ним.
Когда  он  вошел в дом,  Наранаппа  валялся на  мягком  матрасе. Уважение он
проявил,  поднявшись на ноги, но слушать Ачарию так и не стал. Хуже того--не
постеснялся сказать без всяких обиняков, что он  думает о брахминах  и об их
долге.
     -- Ваши  священные  Книги, ваши  обряды--никому  они  больше не  нужны.
Национальный конгресс забирает власть, и скоро  вас заставят  открыть  двери
храмов для неприкасаемых,-- богохульствовал Наранаппа.
     --  Остановись!--вынужден  был прервать его  Ачария.--  Произнося  злые
слова, ты собственной душе  ущерб причиняешь... И не отвращай Шрипати от его
жены.
     Громкий хохот был ему ответом.
     --  О Ачария,  ну  кому  же охота  спать  с женщиной,  не  доставляющей
удовольствия! Разве что брахмину, который все равно не знает, что с женщиной