делают!  Ах вы,  брахмины,  святоши иссохшие, вы и  меня хотели  бы  на цепь
посадить  при  какой-нибудь   кликуше--лишь   бы  из  моей  касты  была!  Да
захлебнуться бы  вам всем в вашем благочестии; одна жизнь  у человека, одна,
ясно? Все  остальное--сказки! Правильно говорил  в древние времена  Чарвака:
мир  материален, жизнь одна, ей нужно радоваться и жить в свое удовольствие.
Хоть в долг, а жить!
     -- Живи как хочешь, твое право,--взмолился Ачария,-- но об одном прошу:
молодежь не развращай!
     Наранаппа только фыркнул.
     --  Ты  знаешь,  кто  молодежь  развращает?   Вы  сами!  Гаруда  слывет
благочестивым брахмином, так ведь? А Гаруда грабит бритоголовых вдов, Гаруда
с  деревенскими  колдунами  якшается--хорош  брахмин!  Ладно,  Ачария. Жизнь
покажет, кто  прав:  я или ты.  Увидим, долго  ли еще  продержатся  все  эти
брахминские штучки. Высшая каста, дваждырожденные, всеми почитаемые --  да я
с  радостью все это отдам за  часик с  горячей девкой  в постели!  И  уходи,
Ачария. Говорить нам не о чем, а обижать тебя я не хочу.
     И Ачария ушел ни с чем.
     Почему же  он все-таки противился изгнанию  отступника  из касты? Из-за
чего--из страха или из жалости?  А может быть, из упрямства, из-за того, что
очень уж хотелось сломить  Наранаппу? Что бы там ни  было, но сейчас мертвый
Наранаппа бросает вызов благочестию Ачарии, как делал это при жизни.
     В последний раз Ачария  виделся с Наранаппой  три месяца назад. Вечером
четырнадцатого дня  луны Гаруда ворвался  к нему с криками, требуя, чтобы он
что-то предпринял;  утром  того  дня Наранаппа с целой  компанией  мусульман
явился  к храмовому пруду,  у всех на  глазах выловил священных  рыб и унес.
Громадные откормленные рыбины сами подплывали к берегу и брали  рис из  рук;
любой, кто вздумал бы  их тронуть, должен бы захаркать кровью и  умереть. Во
всяком случае, брахмины в этом не сомневались. А Наранаппа презрел запрет --
и хоть бы что.
     Ачарию напугал не сам поступок Наранаппы -- плохой пример  людям.  Если
рухнут  запреты,  на чем будут  держаться благочестие и справедливый порядок
вещей? В эти  черные времена, когда все  приходит  в упадок, один лишь страх
направляет  простолюдинов по правильному пути; не  будет страха--какие  силы
помогут нам удержать мир от гибели?
     Пранешачария не мог не вмещаться.
     Он  быстрым  шагом  подошел к дому Наранаппы  и  на веранде увидел  его
самого.
     Наранаппа  был явно  пьян: глаза налиты кровью, волосы растрепаны.  Но,
как  бы пьян он  ни был, разве не прикрыл он поспешно рот краем дхоти,  едва
завидев Ачарию?
     Жест  почтения и страха внушил Ачарии некоторую надежду;  Ачарии  часто
казалось, что душа Наранаппы -- запутанный лабиринт, в который  ему никак не
удается проникнуть. А в этом жесте Пранешачарии  увиделась щелка, трещинка в
демонической гордыне заблудшего-- может быть, кончик путеводной нити.
     Ачария ощутил  прилив  сил от собственной добродетели. Он  понимал, что
словами здесь ничего не сделать. Он понимал, что Наранаппа откроется, только
если в него  рекой хлынет добродетель  Ачарии.  Но в  самом  Ачарии закипало
острое  желание--могучее,  как  похоть, желание  орлом святости налететь  на
Наранаппу, вцепиться в него и когтить его душу до тех пор, пока не прольется
она божественной сутью, родник которой таится в каждом из людей.
     Ачария вперил гневный взгляд в Наранаппу. Простой отступник  пал бы ниц
и извивался  в ужасе  под этим  взглядом.  Две покаянные слезинки,  и больше
ничего не нужно; он  бы, как брата, заключил  отступника в объятия -- Ачария
желал этого всем существом, он старался заглянуть в самую душу Наранаппы.
     Наранаппа повесил  голову; казалось,  будто  хищная  птица  святости  и
впрямь упала на него с небес и ухватила его когтями; будто он чувствует себя
ничтожным  червяком; будто внезапно  распахнулась  дверь во мрак его души  и
свет истины слепит его.
     Но Наранаппа отвел руку от лица, отбросил на циновку тряпицу, в которую
уткнулся было, и выкрикнул со смехом:
     -- Чандри! Где бутылка? Сам Ачария явился! Поднесем Ачарии нашей святой
воды!
     -- Закрой рот!
     Пранешачарию  затрясло  от  ярости--Наранаппа  не  дался  ему  в  руки,
увернулся, и Пранешачария чувствовал себя  как человек, который, спускаясь с
лестницы, промахнул ступеньку.
     -- Ого!  Ачария  тоже умеет  сердиться! А я думал, только  обыкновенные
люди,  как  мы, поддаются страстям и гневу. Хотя  не  зря же  говорится: кто
подавляет в  себе  страсти,  у того злоба до  самого  носа достает! Дурваса,
Парашара,  Бхригу,  Брихаспати,  Кашьяпа--все великие  мудрецы  были  людьми
горячими. Чандри, бутылка где,  я тебя спрашиваю? Так верно говорю или  нет,
Ачария? Великие мудрецы--святые  люди, примеру которых нам должно стремиться
следовать.  Блудливая была компания! Как этого звали, который прямо в  лодке
повалил рыбачку, когда она его через реку  перевозила, и, чтоб от нее  рыбой
не перло, даровал ее  телу вечное благоухание, а? Умели жить! А теперь?  Что
сталось с жалкими брахминами, потомками таких мужей!
     -- Закрой рот, Наранаппа!
     Озлившись на медлительность Чандри,  Наранаппа сам шумно затопал наверх
за  бутылкой,  возвратился и  наполнил стакан. Чандри,  выскочив  из  кухни,
пыталась удержать его. Но Наранаппа ее оттолкнул.
     Пранешачария закрыл глаза. Опять ничего не вышло. Нужно было уходить.
     -- Постой, не уходи, Ачария!--потребовал Наранаппа.
     Пранешачария  остановился:  если сейчас  уйти, Наранаппа решит,  что он
струсил.
     Его мутило от запаха спиртного.
     -- Слушай  меня,--властно  сказал Наранаппа. Он глотнул из стакана и со
смехом  замотал головой.--  Посмотрим,  кто  победит: ты  или я. Я  ненавижу
брахминство и изведу вас, не сомневайся.  Беда в том, что здесь и воевать-то
не с  кем,  один  ты здесь настоящий. Гаруда, Лакшман, Дургабхатта--да какие
они брахмины! Был бы я, как раньше, брахмином, Гаруда  бы  меня  на  завтрак
скушал и святой водичкой запил бы.  А Лакшман так деньги любит, что  медяк с
кучи дерьма  языком слизнет. Этот бы мне свою очередную дряблую свояченицу в
жены  подсунул, чтоб наследство после  меня получить. А я бы ходил с длинным
клоком  на макушке--как положено, а как же?--рожу  пеплом бы натирал и сидел
бы у тебя на веранде, слушал бы святые байки.
     Наранаппа сделал еще  глоток и  рыгнул. Чандри,  затаившись в сторонке,
испуганно следила за всем происходящим. Она умоляюще сложила руки и взглядом
показала, что Ачарии лучше уйти.
     Пранешачария повернулся к выходу--что с пьяным разговаривать?
     --  Стой, Ачария,  слушай меня! Откуда  такое  высокомерие, почему  вся
аграхара должна  всегда одного  тебя  слушать? Послушай  разок,  что я  тебе
скажу. Я  тоже знаю  святые байки,  вот слушай: жил да был в  одной аграхаре
один ужасно святой  Ачария.  Жена  его вечно болела,  и он  не знал, что это
такое -- спать  с женщиной.  Зато слава  об учености его всю  страну осияла.
Другие брахмины из этой аграхары погрязли в мерзости, прямо-таки купались во
всем,  что оскверняет  брахминскую  душу:  в  чревоугодии,  корыстолюбии,  в
безграничной любви к золоту. Но неслыханные добродетели  Ачарии покрывали их
мерзости,  поэтому они  спокойно пакостили дальше. Ачария  все укреплялся  в
добродетели,  а  аграхара--в  скверне.  Пока  в  один   прекрасный  день  не
приключилась странная вещь. Ты меня слушаешь, достопочтенный  Ачария? В моем
рассказе есть урок: всякий поступок  имеет своим последствием не желаемое, а
обратное тому, чего хотелось достичь. Выслушай историю, Ачария, и тебе будет
что рассказывать твоим брахминам.
     Так что же приключилось? Жил в той же аграхаре молодой здоровый парень.
Ни разу он не переспал толком со своей законной супругой, потому  что она не
желала  спать  с  ним--ей  мамаша ее  не  велела.  Молодой брахмин  исправно
приходил по вечерам к дому этого Ачарии и слушал святые легенды -- ни одного
вечера не пропускал. Были у него на то причины. Верно, Ачарии был неизвестен
вкус  любви,  и жизни  он не знал, зато в знании любовной поэзии ему не было
равных. Как-то раз Ачария  у-ж очень  подробно описывал прекрасную Шакунталу
из пьесы Калидасы. Он говорил, а парень слушал. Молодому брахмину уже вконец
опротивела его  жена, дура жаловалась своей матери, что муж пытался ущипнуть
ее  в  постели.  Описания  Ачарии огнем  жгли  тело  молодого  человека,  он
прямо-таки чувствовал женскую  плоть--ты понимаешь, о чем  я говорю, Ачария?
Огонь так палил, что молодой брахмин не смог совладать с  собой-- сорвался с
веранды и помчался сам не зная куда. Ему хотелось одного--остудить этот  жар
в  холодной  речной воде. На его счастье, в реке под лунным светом  купалась
неприкасаемая  девушка. Опять-таки  на его  счастье,  на ней  было  мало что
надето,  и  луна освещала  все  те выпуклости, которых  так жаждал  бедняга.
Красотка   была  соблазнительна,  не  хуже  той   рыбачки,  которая  святого
распалила. Молодой брахмин возьми и вообрази себе, что она и есть Шакунтала,
которую живописал Ачария. Благочестивый юноша тут же с ней и  совокупился --
одна луна видела. Теперь разъясни мне,  достопочтеннейший  Ачария, не сам ли
добродетельный ученый подорвал брахминские устои аграхары? Он это сделал или
не  он?  Вот  почему старики  всегда  внушали, читай Веды, читай Пураны,  но
старайся не  вникать. Достопочтеннейший  Ачария, ты в самом Бенаресе учился,
ответь на  мой  вопрос:  кто подорвал  устои нравственности  в благочестивой
аграхаре?
     Пранешачария оцепенел в безмолвии.
     Он молча  слушал Наранаппу, и его душу охватывало  сомнение:  что  это,
пьяная болтовня или действительно он сам и был причиной, породившей порок?
     -- Порок красноречив,--сказал он  со вздохом,--  добродетель безмолвна.
Пусть будет бог милосерд к тебе -- вот все, что я могу сказать.
     --   Ты  прочитал  все  Пураны,  все   описания  любовной   страсти,  а
проповедуешь  воздержание.  А в моих словах  нет  потайного смысла. Когда  я
говорю: "Спи  с женщиной", это значит: спи  с женщиной. "Ешь рыбу" означает:
ешь рыбу. Можно я дам совет вам,  брахминам, Ачария? Соберите ваших иссохших
жен  и  утопите их  в  реке. Живите,  как жили  ваши  святые,--со  здоровыми
красивыми  рыбачками,  пускай они  вам  варят рыбу, а потом  спят  с  вами в
обнимку. И если, проснувшись, вы не познаете бога -- не Наранаппа мое имя.
     Он подмигнул Ачарии,  допил,  что оставалось в  стакаие,  и  громко,  с
наслаждением рыгнул.
     Больней всего задели Ачарию  издевки над его женой, калекой. Он отчитал
Наранаппу, назвал его низкорожденным негодяем и ушел.
     В  тот  вечер, готовясь к  молитвам,  он никак  не  мог  "утишить волны
мысли".
     Что же это?--спрашивал он себя в недоумении и тоске.
     С того дня Ачария перестал повествовать  по  вечерам истории о любовных
похождениях  богов   и   святых  и   перешел  на  рассказы   о  нравственном
совершенствовании. И что же? Он почувствовал,  как меркнет, как гаснет и его
интерес к  Пуранам.  Перестали ходить на  веранду  молодые брахмины, которые
раньше радовали его сердце горящими глазами и прерывающимся дыханием. Теперь
Ачарию  больше слушали женщины,  желающие приобрести  заслугу для  следующей
жизни,  посреди повествования они  начинали скрывать зевки бормотанием имени
бога; слушали старики, то задремывая, то пробуждаясь...
     Пранешачария все  перебирал пальмовые листья  старых рукописей, когда в
соседней  комнате  застонала  жена.  Он  вспомнил,  что  не дал  ей  вовремя
лекарство.  Налил отвар в чашечку  и, поддерживая голову жены у своей груди,
осторожно поднес лекарство к ее рту.
     -- А теперь поспи,--посоветовал он.
     Пранешачария вернулся к чтению, упрямо бормоча себе под нос:
     -- Как может быть, чтобы в Книгах не нашлось ответа?
     И снова принялся искать.

IV

     Брахмины возвращались  из Париджатапуры, со  стоном  выдыхая  имя бога:
"Харе... Харе... Харе..."
     Голодные,  плелись  они  по  жаре, мечтая  о послеполуденном отдыхе. Но
жены, особенно жена Гаруды с женой Лакшмана, ждали их на суд.
     В  аграхаре разное болтали о том, почему убежал из дому и ушел в  армию
Шьям -- единственный сын и  наследник Гаруды. Недруги Гаруды утверждали, что
сын не вынес  побоев  отца,  недруги Наранаппы не  сомневались,  что это  он
подговорил дурачка. Лакшман, тот вообще считал, что против Гаруды обратилось
колдовство, к которому тот когда-то прибег,  чтоб извести отца Наранаппы.  А
иначе  с  чего было  Шьяму сбиться с пути  и  удрать из  дому, когда его сам
Пранешачария пестовал?  Известно ведь: кто ввяжется  в  колдовство, уподобит
себя демону Бхашмасуре. Бог Шива даровал демону свойство испепелять всякого,
чью голову он накроет своей ладонью. Обнаглевший демон попытался самого Шиву
обратить в пепел. Тогда  боги  наказали Бхашмасуру,  подстроили  так, что он
простер  ладонь над собственной  же головой --  и  рассыпался прахом. Всякий
знает, чем кончаются такие дела.
     Анасуйя, жена Лакшмана, ненавидя Наранаппу за то, что он опозорил семью
ее матери, винила во всем Гаруду: не обратился бы  Гаруда к  колдовству, так
Наранаппа,  сын  достойных  родителей,  никогда  не  преступил  бы  кастовые
запреты.
     Ситадеви, жена Гаруды, не ела, не пила, чахла на глазах, после того как
мерзавец Наранаппа сманил ее сына из дому. Три месяца проплакала она, день и
ночь  ожидая  возвращения сына, а потом пришло письмо от  Шьяма--он в  Пуне,
служит  в армии. Поставил подпись на государственной бумаге,  так что теперь
его  не отпустят,  разве  только  если  за  него  внесут  шесть  сотен рупий
неустойки.
     Ситадеви  прямо на улице набросилась на  Наранаппу, бранилась и рыдала,
волосы рвала на себе.  Письмо  сыну продиктовала: "Мяса не касайся, омовения
совершай  и не  пропускай вечерние молитвы". Ситадеви постилась по пятницам,
чтоб чистота и добро вошли в сердце ее сына.
     Гаруда  ярился, как разгневанный Дурваса,  метался,  будто  его красные
муравьи заели, и вопил на всю аграхару:
     -- Нет у меня  сына! Умер! Больше его нет! Пусть только попробует домой
сунуться, я ему голову проломлю!
     Ситадеви дала обет богине, умоляла ее:
     -- Ниспошли мир душе моего мужа, сохрани его любовь к сыну!
     Ради этого Ситадеви начала и по субботам тоже блюсти пост.
     Дургабхатта  из ненависти ко всем  мадхвам подливал  масла в бушевавший
огонь.
     -- Смирись,--  нашептывал он Гаруде.--  Теперь уж делать нечего.  Сын в
армии,  какие там молитвы, какие омовения,  а мясо он наверняка  каждый день
ест.
     Сейчас Ситадеви почувствовала себя  почти счастливой:  попади им в руки
украшения этой Чандри,  может, и впрямь удастся выкупить Шьяма из армии... В
какой-нибудь священной Книге уж конечно написано,  что  ее  муж имеет  право
совершить  обряд  по Наранаппе.  Но на душе  у нее  кошки скребли.  А  вдруг
Лакшман  опередит  ее  мужа  и  возьмется  за  обряд?  Или  людишки  эти  из
Париджатапуры? Они и  не  подумают бояться  осквернения, им что  чисто,  что
нечисто--все  равно.  Ситадеви  поклялась  отнести  фрукты  и  кокосы в храм
Марути.
     -- Вишну,--молилась она,--сделай  так, чтобы моему мужу вышло совершить
обряд, помоги, всевышний!
     Теперь и  мясоедение  Наранаппы  не  казалось  ей таким уж  преступным.
Вернется  ее  сын  из  армии--что  будут  говорить  о  нем беспощадные языки
аграхары? Начнут  вопить, что солдаты мясо едят,  что  его тоже нужно лишить
касты?  Ситадеви громче всех поносила Пранешачарию, когда он колебался  и не
изгонял  Наранаппу.  Сейчас  она  почти молитвенно  думала  о  Пранешачарии:
воистину душа,  исполненная  любви  и доброты,  нет  сомнения,  Пранешачария
поможет  ее  сыну  искупить   отступничество,  защитит  его  от   поношения,
обязательно защитив.
     Едва Гаруда переступил порог  и приготовился опуститься на циновку, как
Ситадеви с плачем взялась за него.
     -- Он умер для  меня!-- рявкнул Гаруда.-- Я слышать  не  хочу  об  этом
негодяе!
     Однако идея Ситадеви клещом впилась в его мозг. Пусть все сгорит, пусть
сын сгорит, он не намерен терять касту. Вот  если бы сам Пранешачария сказал
"да",  тогда  другое дело.  Тогда  он  вне опасности. Тогда он даже  мог  бы
выкупить из армии своего единственного сына и наследника.  Кто, как не  сын,
упокоит душу отца после его смерти?
     --  Замолчи, не будет этого,--  огрызнулся он  на  приставания жены, но
снова вышел на жару и воровски прокрался в дом Пранешачарии.
     Стараясь не замечать Чандри, сидевшей у столба веранды, Гаруда прошел к
Пранешачарии.
     -- Садись,  Гаруда.  Говорят, брахмины Париджатапуры решили поступить в
согласии с Законом. Они, бесспорно, правы.
     Пранешачария снова углубился в чтение.
     Гаруда почтительно откашлялся.
     --  Что  гласят законы Ману, Ачария?--спросил он.  Пранешачария  только
качнул головой.--  Светоч мудрости, разве  может отыскаться в Книгах то, что
неизвестно было бы тебе? Об этом  даже спрашивать не нужно. Я слышал, как ты
спорил с великими  пандитами, что  тут  говорить?  Я  же помню  тот  день  и
пандитов  из  Вьясарайя  и  помню, как они растерялись, когда ты попросил их
истолковать  слова:  "Ты  есть  подлинность,  я  есть  отражение".  Что  тут
говорить?  В тот день  брахминов кормили не меньше четырех часов. Так что ты
не пойми меня неправильно--не с тем я  пришел к тебе, чтобы  помочь. Рядом с
тобой я ничтожнейший, неотесаннейший из невежд.
     Ачария  ощутил,  как  поднимается  в  нем  отвращение  к Гаруде  с  его
льстивостью и заискиваниями. Этого человека совсем не занимало, что  сказано
в священных Книгах,  как идти по пути  праведности. Он хотел услышать только
одно: "Ты  можешь  совершить  обряд". Сейчас Гаруда до  небес возносит  его,
Ачарию, ради  короткого  "да", потому что "да" обезопасит его от обвинений в
нечистоте помыслов.  А помысел его--золото. Нужно поступать, как велит долг,
не  ожидать   плодов  поступка,   иначе  желаемое  может   обернуться  своей
противоположностью. Именно так  говорил  и Наранаппа. Великодушие тоже может
породить зло.  Ачария не должен позволить себе размягчиться от  жалости, ему
следует проявить твердость, свериться с Законом и поступить согласно.
     -- Что тут говорить, мудрецам древности было открыто прошлое, настоящее
и  будущее. Разве может такое быть, чтоб не подумали они о случае,  подобном
нашему,  а?--  Пранешачария  не отрывался  от чтения.--  Достопочтенный  наш
Ачария, ты однажды  объяснил, что  наша  философия  называется  веданта, что
"вед"--это знание, а "анта"-- конец, предел. Предел  возможности познать, ты
говорил.  Раз  это  окончательное  знание,  как же  можно  думать, будто  не
найдется  в  Книгах ответа  на наш  вопрос?  Сейчас--что тут говорить?--тело
умершего  брахмина лежит в аграхаре, и никто из нас не может исправлять свои
повседневные  обязанности. Что  тут  говорить? Поесть не  можем, пока  здесь
труп. Не в этом дело, конечно...
     Пранешачария не отвечал. Он сам учил их всех веданте,  Пуранам, логике,
а теперь  Гаруда пускал в ход все это--во имя чего? Золото,  золото. Скорбна
жизнь человеческая.
     -- И больше того, ты сам, Ачария, сказал слово истины. Наранаппа отверг
брахминство, но перестал  ли он быть брахмином? Мы ж не изгнали его! Что тут
говорить? Если бы мы его изгнали, а он бы перешел в ислам, так  нам пришлось
бы бросить оскверненную аграхару, верно?
     Пранешачария поднял глаза.
     -- Гаруда, я уже решил, я поступлю в согласии с Законом.
     Он придвинул к себе новую связку пальмовых листьев, надеясь, что теперь
Гаруда оставит его в покое.
     -- Ну ладно,  допустим, что нет  в  Книгах ничего на этот  случай. Я не
хочу сказать, что вообще нет. Ну предположим, что мы так  ничего и не нашли.
Ты сам же говорил, что бывают случаи, когда нужно действовать в Духе высшего
Закона. Вот один  раз ты рассказывал, я же  помню, ты рассказывал, что можно
даже  накормить  чел