дуна,  который с духами  якшается,  чтоб  духов спросил. С чего это крысы
прибегают к неприкасаемым и подыхают? Раз--и сдохла! Раз--и нет! Будто сучок
сломали... Духи должны знать...
     Шрипати расправил дхоти,  надел рубашку, достал из  кармашка  гребенку,
причесался  и зашагал домой, светя себе фонариком. Спать  с  Белли хорошо, а
говорить  с  ней не о чем. Как раскроет  рот,  так сразу злые  духи, демоны,
колдуны.
     Скорее к  Нараналпе.  Шрипати подобрал дхоти до колен и побежал вниз по
склону.  Хотелось пить. Попьет  воды  у Наранаппы, заночует у него,  а утром
отправится  в  Париджатапуру  к  Нагарадже.  Перед  домом Наранаппы  Шрипати
перевел   дух.   Легонько   толкнул   дверь.   Она   открылась.   "Не   спит
еще",--обрадовался Шрипати и весело защелкал фонариком.
     -- Наранаппа!
     Тишина.  В  доме  невыносимо воняло дохлятиной. Шрипати решил подняться
наверх и постучаться  в  комнату  Наранаппы.  Не зажигая фонарика, он ощупью
стал двигаться  к хорошо  знакомой лестнице  и уже обогнул  угол, как  вдруг
наступил босой ступней на  что-то  мягкое и  холодное. Отпрянув, он  включил
фонарик.  Дохлая  крыса.  Лежит  на  спине,  задрав  лапки.  Спугнутые  мухи
зажужжали  в  луче  света. Шрипати  бросился  вверх  по лестнице,  ступеньки
трещали под его ногами. Почему Наранаппа спит на полу, закрывшись с головой?
Упился, наверно,  так, что из  ушей  закапало. Шрипати усмехнул- ся, откинул
одеяло, потряс Наранаппу за плечо.  Плечо было холодным, как крыса.  Шрипати
отдернул руку и зажег фонарик. Открытые  незрячие глаза, навеки устремленные
вверх. Копошение мелких насекомых в углах глазниц.
     И зловоние.

VI

     Лакшмидевамма, которой шестьдесят исполнилось добрый десяток лет назад,
самая  старая обитательница  аграхары,  с громким стоном  толкнула  дверь  и
звучно икнула. Она выбралась  на улицу,  постояла, налегая на палку, и снова
звучно икнула.  Когда  ее  одолевала бессонница или  когда  ее  разум  бывал
помутнен, она выходила по ночам  из дому и тащилась  по улице сначала вверх,
потом  вниз, вверх,  вниз.  В конце концов она  останавливалась перед  домом
Гаруды,  кляла его  предков  и  потомков, осыпала  проклятиями  его  самого,
призывала богов  и богинь в свидетели своей  правоты. Дойдя до  изнеможения,
Лакшмидевамма ковыляла обратно, с душераздирающим скрипом закрывала  дощатую
дверь и засыпала. Припадки  безумия усиливались в новолуние и  полнолуние, и
тогда  вся  аграхара  слышала  ночами скрип  ее  двери, икание  и проклятия.
Лакшмидевамма была известна всей округе. Она овдовела еще маленькой девочкой
и получила за это кличку Лакшми Беда. Она замахивалась палкой на  мальчишек,
носившихся по улице, и громко ругалась на них и взрослых брахминов, которые,
завидев Лакшми, всегда пятились, чтобы  избежать сглаза. Но вообще-то  никто
не обращал внимания на ее выходки. У нее были и  другие  прозвища: Икотка  и
Полудурь Лакшми.
     О ее судьбе книгу можно было написать. В восемь лет ее  выдали замуж, в
десять она овдовела. Ей было пятнадцать, когда в один год умерли и свекор, и
свекровь. Аграхара зашушукалась: Лакшми всем несла беду. Ей не исполнилось и
двадцати,  когда умерли ее родители. И  тогда отец Гаруды взял на себя опеку
над ее небольшим имуществом. Он поселил Лакшми в своем доме--это было похоже
на него.  Точно  так  же он  распоряжался  имуществом отца Наранаппы, да еще
рассказывал всем,  что  дурачку не  справиться без его помощи. Двадцать пять
лет прожила Лакшмидевамма под крышей этого дома--после смерти отца Гаруды ее
опекуном  стал сам  Гаруда. Жена Гаруды,  всю  семью  державшая  впроголодь,
меньше  всего  желала тратиться  на Лакшми. Женщины беспрестанно  ссорились,
доходило даже до драк. Кончилось тем, что Лакшми выгнали вон,  и она ютилась
в развалившемся доме покойного мужа. Жила она совсем одна. Ходила с  жалобой
к  Пранешачарии; тот призвал Гаруду  и сделал ему внушение.  Гаруда объявил,
что будет выдавать Лакшми деньги на пропитание, и  бросал ей  рупию в месяц.
Лакшми  этого не  могла  стерпеть.  Время  от  времени Пранешачария  обходил
брахминские  дома, собирал  доброхотные  даяния  для  Лакшми. Она старела, и
ненависть к людям ядом пропитывала все ее существо.
     Сейчас  она  стояла   перед  домом   Гаруды,   громко  икала  и  сыпала
проклятиями:
     --  Чтоб  твой  дом  злые духи  одолели,  чтоб у тебя бельма  на глазах
выросли.  Кровосос,  вдову обобрал,  на  отца  Наранаппы  колдовством  порчу
напустил.  Выйди, выйди,  если ты мужчина, докажи, что я вру!  Сожрал деньги
нищей обритой вдовы, старуху обездолил; думаешь, тебе краденое впрок пойдет?
Не  надейся,  не  пойдет,  подавишься  ты моим  добром! С  того  света  буду
являться, детей твоих терзать, я такая, я смогу, вот увидишь!
     Лакшми не хватало воздуха, она икнула и снова взялась за свое:
     --  Как еще земля  тебя носит, из злодеев ты злодей! Наранаппа, золотой
человек, касту из-за тебя презрел, с  базарной  шлюхой слюбился!  Брахминами
себя  зовете, а  сами  попрятались  по  домам,  и  каждый  боится  покойника
схоронить!  Какие вы брахмины, вы и не люди даже! Сдохнете сами, в низший из
адов попадете вместе с неприкасаемыми, и не выйти вам оттуда!  Да я, сколько
на  свете  живу,  не  видела,  чтобы почтенные люди  мертвое  тело  на  ночь
оставляли! Где же это так делается? Рама, о Рама, последние времена настали,
нет  больше  брахминов!  Что ж вы себе головы  не побреете,  в мусульмане не
кинетесь, что ж вы брахминов из себя строите!
     --  У-уу!--Шрипати  с воем  вылетел  из дома  Наранаппы, одним  прыжком
перемахнул веранду и помчался по улице.
     -- Дух!-- взвизгнула Лакшмидевамма.-- Наранаппы дух! Дух!
     Полудурь Лакшми заковыляла от дома  к дому, изо всех сил лупя клюкой по
дверям.
     Шрипати  с размаху сиганул в речку, переплыл на другой  берег и со всех
ног побежал в Париджатапуру.
     Чандри прикорнула  на полу  веранды  Пранешачарии. Одна она  опознала в
бегущем Шрипати. Чандри не спалось от голода.  К посту она не  была приучена
ни в этой, ни в прошлых своих жизнях, да и спать одной ей было непривычно. С
того самого  дня, как  Чандри уехала  ни Кундапуры  с Наранаппой, она всегда
спала  на  мягком  матрасе,  зажигала  в  своей комнате  пахучие курительные
палочки. Когда голод вконец  донял Чандри,  она  встала и  пробралась задним
двором к банановым  деревьям. Нащупав гроздь бананов,  оставленную дозревать
на  дереве, Чандри с удовольствием поела, потом  спустилась к речке и запила
бананы  водой. Идти домой она боялась--  в жизни своей не видела  покойника.
Если  бы тело  Наранаппы  сожгли, как  положено,  Чандри изошла  бы слезами,
оплакивая свою любовь. А так она не испытывала ничего, кроме страха. Страх и
тревога--вот и все.  Если Наранаппу не похоронят по обряду, он превратится в
злого духа и вполне может начать ее преследовать. Чандри так  хорошо прожила
с ним  целых десять  лет, ну как  она  может допустить, что его не схоронили
подобающим образом? Все  ее естество  противилось этой  мысли. Все  правда--
Наранаппа  отказался от своей высокой касты. С мусульманами трапезу делил. И
Чандри  тоже  ела  с ними.  Но  ей-то  это  не  могло  повредить.  Рожденная
проституткой,   она    была    свободной    от   кастовых   запретов--всегда
благословенная, вечно новобрачная, не знающая вдовства. Разве может пристать
грязь  к  проточной воде?  Проточная  вода  всегда  желанна  для  жаждущего,
сладостна для нуждающегося в омовении, пригодна для  погружения в нее статуй
богов,  вода всему говорит  "да", не  зная слова  "нет".  Так  и Чандри.  Не
высыхает, не устает. Не высыхает, не устает река Тунга.

     Эти брахминки, едва успев родить второго ребенка, уже ходят с запавшими
глазами, ввалившимися  щеками,  обвисшими  грудями.  Чандри  совсем  другая.
Вечная  Тунга,  неиссушимая, неутомимая река. Наранаппа припадал к  ее телу,
как  набегавшийся  мальчишка,  всасывался,  как  медведь  в  медвяные  соты,
выпрыгивал,  как  полосатый тигр  из  джунглей.  А  теперь он ждет достойных
похорон.  После  обряда  она сможет уехать в Кундапуру и  там  оплакать его.
Только брахминские руки имеют  право касаться его  тела. Наранаппа, конечно,
плевать  хотел на  брахминские  обряды,  но  они  все равно полагаются  ему.
Сильный  человек,  горячий, своевольный, прыгал себе,  кувыркался как хотел,
кричал: "В ислам перейду, если они меня изгонят!" --а кто  знает, что у него
на уме  было. Чандри  не знает. Чего  бы он себе ни позволял, а Пранешачарию
никогда не трогал. Хоть и шумел он, хоть и мог всякое наговорить под горячую
руку, но в  глубине его  души  жил страх. И отходчивым он был--не  во  всем,
правда. Она  знала, что такое его ревность, но силу его ненависти ей было не
уразуметь. Когда они только начали жить вместе, как она умоляла его:
     -- Не ешь,  до чего мои руки дотронулись, не ешь мясо, не ешь, что вам,
брахминам, есть  запрещено! Давай  лучше и я от  мяса  откажусь,  а если  уж
станет невтерпеж, поем в городе, а в аграхаре не буду!
     Даже слушать не захотел. Разве он кого-нибудь слушал?  Упрямый как черт
был!  Жена его плаксивая,  конечно, не могла  с ним  сладить--перебралась  к
матери и там проклинала Наранаппу, пока на тот свет не отправилась. А теперь
Наранаппа  тоже умер, и все так  трудно. Кому нужны эти трудности? Скорей бы
все уладилось, Чандри низко поклонилась бы аграхаре и уехала бы к себе.
     Но пока что  на душе у Чандри было  неспокойно. Странно как! Наранаппа,
который  ни перед  одним богом  не склонялся, говорил  такие странные вещи в
бреду, все бормотал: "Рама, Рама! Боже, Рамачандра милостивый, Нараяна!" Или
выкрикивал: "Рама! Рама!" Святые имена. Разве может  произносить их человек,
для которого  нет  ни  богов,  ни каст?  Непонятно, что там творилось в  его
душе...  Если  не будет он  -погребен, как требуется по Закону,  обязательно
станет злым духом. А она, Чандри, ела его соль...
     Теперь все зависит  от Пранешачарии. Добрый, милосердный человек. Прямо
как  бог  Кришна  из  той   пьесы,  где   Драупади  призвала  его  с  верой,
и--пожалуйста!--  улыбающийся   бог   предстал   перед   ней.  Сидит  сейчас
Пранешачария и хмурит  лоб.  Бедный он,  бедный, так, наверно,  и  живет, не
зная,  что  такое наслаждение, жена его лежит  гнилым  бревном.  Добрая тоже
женщина. А он так терпеливо ухаживает  за женой--что  значит чистая душа. На
Чандри  даже не взглянул  ни разу, хоть  бы глаз  поднял--нет.  Мать  всегда
говорила  Чандри:  большое  счастье  для  проститутки  понести  от   святого
человека. Ачария  и  есть святой человек: и красивый, и добродетельный, весь
так и светится. Но чтобы благословение Ачарии получить, нужна удача.
     Чандри наелась бананов, и теперь ей хотелось спать. Веки отяжелели, сон
то  смаривал  ее, то отпускал.  Сквозь дремоту Чандри  слышала звуки  шагов:
Пранешачария  не  спал,  он ходил взад-вперед по комнате, иногда вслух читая
свои мантры. Как она может  спать, если Ачария бодрствует? Чандри попыталась
отогнать сон.
     Погруженная  в тревожные  думы, Чандри лежала на веранде, подложив руку
под  голову,  застенчиво  подогнув  колени  к  животу,  свернувшись  изящным
клубочком. Потом она уснула, натянув на голову сари.


     Перевернут  последний пальмовый лист. Все  просмотрено,  от  начала  до
конца.  А выхода нет, нет выхода, который не мучил бы совесть  Пранешачарии.
Ему   было   страшновато   убедиться,   что   бывают   обстоятельства,    не
предусмотренные нигде во всем Законе. И еще пугала его мысль, а вдруг другие
знатоки Закона пренебрежительно удивятся:  и это  все, чему ты выучился? Как
он  должен   держаться,  если  они  выставят   его  на  смех,  если  скажут:
учился-учился, и вот  все, что  он знает?  Ответа не нашел!  "Страшнее  всех
утрат утрата доброго имени, ибо она  невосполнима",--подумал  Пранешачария и
устыдился поворота своих мыслей. Неужели даже  в  такую  минуту  он способен
тревожиться   о   своей   славе!   Как  бы   хотел   он  огнем  выжечь   эту
сосредоточенность  на самом себе. Он прочитал про себя  мантру, снова взялся
за  рукопись  и,  закрыв  глаза,  ткнул наугад пальцем.  Прочитал.  Нет.  Не
помогло.  Снова закрыл глаза, вынул другую. Прочитал. Опять не то. За стеной
застонала жена. Пранешачария  поднялся, пошел к жене и, приподняв ее голову,
влил ей в рот немного лимонного сока.
     -- Почему Наранаппа умер, а  не я?--заплакала жена.--Почему меня смерть
не берет? Умерла бы как добродетельная жена.
     Пранешачария  заставил  ее   взять  эти   слова  обратно,  заставил  ее
произнести: "Пускай  все  будет хорошо",  чтобы снялось проклятие,  невольно
вырвавшееся у нее, успокоил  жену и вернулся к чтению. Он  долго сидел перед
зажженной лампой, не зная, как поступить. Раз в священных Книгах нет ответа,
значит,  воистину Наранаппа  победил,  а он, Ачария,  потерпел поражение. Но
изначальный вопрос заключается  в другом:  почему он все эти годы противился
изгнанию Наранаппы?  Потому что Наранаппа грозился перейти в ислам. Сама эта
угроза была поношением священных  Книг. В былые времена брахмины налагали на
себя  строгое покаяние за малейшее отступление от  пути добродетелей,  и так
сильны они Делались духом, что дух брахмина мог  властвовать над миром. В те
времена брахмин бы не  испугался угрозы. Пришли плохие  времена, и это видно
из  того,  над  чем  задумываются  брахмины... Так что  же, он,  Ачария,  не
соглашался  изгнать  Наранаппу  только  потому,  что  боялся   его  угроз  и
осквернения  аграхары?  Нет.  Не  только. Было  еще  сострадание.  Безмерная
сострадательность его сердца.
     Нет! Нет!--спохватился Пранешачария.  Неправда. Я обманываю  себя. Себя
хочу перехитрить. Под жалостью пряталось упрямство.
     Он из упрямства не мог уступить Наранаппе. Он же говорил себе: "Я любой
ценой  должен  вернуть его  на истинный  путь. Я  добьюсь своего--силой моей
добродетели, суровостью моего покаяния,  двумя постами в неделю. Я  наставлю
его. Заставлю его".
     Упрямство взяло верх надо всем.
     И  упрямство  одолело   его,  повлекло  за  собой.  Он  принял  решение
действовать  любовью, состраданием,  изнурять себя постом и молитвами, чтобы
вынудить Наранаппу ни на шаг не отступать от предписанного пути. Что было от
доброты, а что от упрямства  в  этом  решении? Ему  всегда казалось,  что он
добрый по природе человек.  Когда наступает старость,  иссушая тело, желание
покидает его, а  способность к состраданию остается. Значит, эта способность
глубже сидит в человеке, чем страсть. Он, конечно же, умеет сострадать. Если
бы не  было это так, где взял бы он силы годами безропотно ходить за калекой
женой,  ни  разу  не   пожелав  другую   женщину?  Нет,   нет,   одна   лишь
сострадательность помогла ему быть человеком и брахмином.
     Сострадание, праведный  образ  жизни, человечность --  брахминство. Они
переплетаются, перепутываются,  запутываются в  узлы,  и  это  терзает  его.
Изначальный вопрос заключался вот в чем: почему все-таки Наранаппа свернул с
пути, что  наполнило  его такой ненавистью?  В Книгах сказано:  лишь  прожив
великое множество жизней и  приобретя множество заслуг в каждой жизни, может
человек родиться брахмином.  Так как  же мог  Наранаппа  собственными руками
выбросить свое  брахминство на помойку? Удивительно, как от начала до самого
конца  довлеет над человеком его природа... Пранешачария вспомнил историю из
Ригведы...
     Жил  когда-то  брахмин,  и  был он  неисправимым  игроком.  Сколько  ни
старался, а преодолеть свою природу не мог. Благочестивые брахмины запретили
игроку  появляться в  местах жертвоприношений,  отовсюду прогоняли его,  как
собаку. Бедняга вопрошал богов и небожителей:
     --  Зачем вы сотворили меня игроком? Зачем вложили вы в меня неодолимую
тягу к пороку? Ответьте мне! Ответьте, хранители восьми сторон света! Индра,
повели- тель дождей!  Яма, бог смерти! Варуна, властитель морей! Спускайтесь
на землю и дайте мне ответ!
     Другие  брахмины приносили  богам  жертвы  и  молили Индру, Яму, Варуну
оказать милость, принять.
     Но боги не снизошли до их жертв,  а  приняли  дерзкий вызов  игрока,  и
пришлось  брахминам, смирив  свою брахминскую  гордыню,  идти  на  поклон  к
недостойному. Трудно понять, в чем истинный смысл  праведности. Жил  человек
недостойно,  неправедно, а последним дыханием восславил  бога--и  все, сразу
достиг  освобождения от цепи рождений и смертей. Спросил  однажды  всевышний
своих привратников Джаю и  Виджаю, что бы они предпочли:  соединиться с  ним
через семь жизней покорности  его  воле или через три спора  с небесами. Оба
выбрали второй путь. Значит, противоборство быстрей приводит к освобождению.
Таким, как мы, кто каждодневными молитвами и обрядами очищает свою карму  от
накопившегося  зла,  будто кусок сандала  оттирает, нужно прожить  множество
жизней,   чтобы  освободиться.   Невозможно  проникнуть  в   истинный  смысл
праведности.  Кто  знает,  какие  бури бушевали  в  душе Наранаппы?  Играло,
бушевало в нем пламя жизни, потом угасло.
     Если бы умудрил его  господь, дал бы ему силу понять! Неожиданная мысль
пронзила  Пранешачарию, как  знамение  свыше,  и  он затрепетал:  завтра  на
рассвете после  омовения он отправится  в храм Марути и спросит бога, как же
ему быть.
     -- О сын бога ветра,-- скажет он,-- укажи мне правильный путь!
     Пранешачария встал с легким сердцем и прошелся по комнате.
     -- Как  же  так?-- вдруг вспомнилось ему.-- Эта молодая женщина спит на
голом полу, даже без циновки!
     Пранешачария сложил циновку, одеяло и подушку. Вышел на веранду.
     -- Чандри!
     Чандри,  раздумывавшая  над  тем,  что  ей   когда-то   говорила  мать,
вздрогнула и торопливо покрыла волосы.
     Пранешачария  почувствовал неловкость оттого,  что подошел в темноте  к
лежащей женщине.
     -- Возьми постель,--коротко сказал он и ушел в дом.
     Чандри будто дара речи лишилась.
     Пранешачария  остановился  на пороге. Свет из комнаты падал на  женскую
фигуру, замершую в неловкой позе, сжавшуюся от смущения, как бутон.
     Пранешачария шагнул было в комнату, но тут еще одна мысль пришла  ему в
голову. Он подобрал украшения, которые  Чандри сорвала с себя, и снова вышел
на веранду.
     -- Чандри.
     Чандри быстро, ожидающе приподнялась с циновки.
     -- Послушай, Чандри. Твоя щедрость только запутала дело. Брахмин должен
следовать истинному  пути,  назначенному  Законом. Возьми украшения обратно.
Наранаппа умер. А тебе еще жить.
     Пранешачария стоял рядом  с Чандри, высоко подняв Лампу. Он склонился к
ней, сочувственно заглянув в ее огромные черные глаза, робко встретившие его
взгляд, и опустил украшения в подставленные ладони. Потом вернулся  в  дом и
закрыл дверь.

VII

     Дасачария изнывал от голода. Он  ворочался с  боку на бок, мял ладонями
живот, громко вздыха: "Нараяна, Нараяна..."
     Проснулся его сынишка и разбудил его мать.
     - Воняет, мамочка, воняет! - жаловался он.
     Истерзанный муками  глода, Дасачария не чуял  никаких  запахов, но жена
принюхалась и сказала:
     - И впрямь откуда-то воняет...
     Она потормошила мужа
     -  Послушай, -  зашептала женщина,-  Запах этот...  Сейчас  жарко,  это
мертвец гниет... По всей аграхаре вонь...
     И в этот же самый миг с улицы донессы вопль помешанной Лакшми:
     - Дух! Дух Наранаппы!
     Жена  Дасачарии пронзительно завизжала  и забилась  в  судорогах  -  по
аграхаре бродил мертвец, распространяя зловоние!
     Белли  тоже  не  спалось.  Она  привстала  с  циновки. В  хижине стояла
кромешная тьма. Белли выбралась на  воздух.  Лачуга, в которой умерли муж  и
жена,  сгорела  дотла.  Ветерок, налетая,  ворошил  пепел,  выдувая из  него
последние искорки. В  лесу  мерцали  светлячки.  Белли потихоньку  подошла к
деревьям, сняла с  себ  набедренную повязку, с  наслаждением подставив голое
тело теплому ветру. Белли наловила светлячков, собирая