другое:
   вот эти сотни - и тысячи, десятки тысяч -  тружеников  пенитенциарной
системы.
   Тюремные цирики, зоновская администрация, чины из управлений... Чтобы
нормальный пацан рос себе, рос, гонял собак,  в  носу  ковырял  -  потом
вдруг решил: пойду в тюремщики, стану ментом поганым, - не верю я в это.
Ясно, стало быть, что такая их доля, на роду написано. Их беда, не вина.
И не к тому я клоню, что они не нужны - может быть, даже  палачи  нужны,
не будем решать с маху. Но недаром палачу маска полагалась: дескать, ма-
шина рубит, человеческий лик тут не при чем. А эти
   - без масок - и ничего! Румяны, довольны собой. А это уже вина: им не
стыдно!
   Ну, не надо голову пеплом посыпать, землю грызть -  но  хоть  ужимкой
какой показать: да, сознаю, профессия моя не того... не благоухает,  так
скажем.
   Сколько я ни вглядывался - с надеждой,  добросовестно  -  бесполезно.
Жовиальны, упитаны. Плодятся интенсивно. Вон у Канюки - шестой уже  отп-
рыск. ("Футбольную команду хочу", - благодушествует.) Гарик мне:
   - Леня! Ведь у Канючихи - еще с прошлых родов лобок лысый!  И  опять!
Что ж он творит!
   Да это прекрасно, размножение я приветствую.  Хотелось  бы,  конечно,
подкузьмить - мол, половина там зэковских - но не могу: не имею сведений
стопроцентных. Но вот канючатам - им же придется с малолетства принорав-
ливаться: папа - тюремщик. В порядке вещей, то есть,  что  один  человек
другого в клетке держит, под полным своим произволом. А это ребенку  ни-
как. Тут или папа чем-то не тем занимается (невозможно!), или зэки -  не
люди. А они освобождаются. И некоторые - в Серебрянке остаются.  Получа-
ется, человек - что-то вроде фофана: можно скинуть,  можно  надеть.  (По
совести говоря, мы и все так воспитаны.) Но не будем о грустном, я  отв-
лекся, а хотел - о судьбе. Возьмем фамилии. Хорошо, если  ты  Иванов.  А
вдруг - Баранов? Не бывать академиком, однозначно. В лучшем случае - ге-
нералом. Или с моей - куда уж на эпопею замахиваться... Опять же  Гарик.
Никаких там спецкурсов, но трепло - высшей пробы. Круче Горбачева.  Тра-
вит
   - с утра до вечера и в бараке еще с полночи - рядом спим. Миллион ис-
торий - не заткнешь. Когда успел? Лет на десять он постарше, так и заси-
жено у него вдвое больше - но я, слушая, младенцем себя чувствую.
   Пусть, кстати, расскажет - любую на выбор, а я разомнусь  пока.  Пора
уже - сорок страниц без перекура. Разогнался - скоро конец  срока,  а  о
главном и не начинал.
   Притормозим.
   "Зарекался я, Леня, в поездах играть, но - молодой, кровь бурлит, ре-
бята на вид лоховатые - короче, расписали пульку. Как раз от  Москвы  до
Краснодара - почистили меня, обшкурили, как белочку. Тонну выгрузили - я
и ойкнуть не успел.
   А лето, у меня ж планы были: здоровый образ жизни, море, бляди,  рка-
цители. Ну, выхожу, жарища, пива попил на вокзале - идти не к кому,  по-
тому что не с чем. И перспектива до сентября - только бутылки  собирать.
Переслюнил свою книжку телефонную - есть солидные номера, но не  умею  в
долг жить, чесаться начинаю.
   Даже к врачам ходил. И тут случай выручил: смотрю  -  мне  азиат  ка-
кой-то маякует.
   Пригляделся - вспомнил: знакомый кореец, Ли фамилия. У  них  в  Корее
две фамилии:
   Ким и Ли. Этот - Ли, значит. Из второй  половины.  Они  тут  арендуют
землю у совхоза, хорошо живут, свой хутор. Собаку, кстати, первый раз  я
у него попробовал.
   - Что, Гарик, дела? Почему не на море?
   У меня с ним бизнеса нет - можно в жилетку поплакать.  Рассказал,  он
посмеялся.
   - А ты чего здесь?
   - Тоже трудности, Гарик.
   Оказалось, у него с урожаем завал. Некому собирать. Что-то в этом го-
ду не сцепилось, не подмазал, или щемануть его решили - не дают людей. А
счет на дни идет - чуть не плачет мужик. А когда кореец плачет -  невоз-
можно стерпеть. Это как ребенок. Говорить не могу, сам рыдаю, рисую  ему
на листочке: 1:25. Он мне всю книжку закапал,  пока  переправлял:  1:15.
Сошлись на двадцатке за работника, но стольник я авансом взял.
   - А что за контингент, Гарик? Бичей-то я и сам наберу.
   Понтуется, ясно, - сгниет все, пока столько бичей найдет. Но говорю:
   - Нет, хануриков не подпустим к урожаю. Одни комсомольцы будут,  сами
как огурчики.
   Ну все, заметано. Если что, говорю, стольник верну через неделю. А  у
меня знакомый по префу - директор техникума. Как раз базарили с ним  не-
давно. У них обязалово - студентов летом  припахать.  Трудовой  семестр,
смычка с селом, стирание граней. И каждый год - головная боль: распихать
всех. И с жильем, с кормежкой заморочки - родители потом возбухают. А  у
Ли для сезонников - барак с разгородкой, а хаванину жена с дочками стря-
пают. Нет, не собачину, что ты. Это у них деликатес, для себя  откармли-
вают. Ну, мчусь к директору этому. Оказалось, я для него - как голубь  с
ветвью в зубах. Как раз сессия заканчивается, а две группы еще не прист-
роены.
   - Только, Гарик, транспорт пусть совхоз организует.
   - Конечно, - говорю, - львовский автобус, а как же! - не сказал  ведь
ему, что к корейцу едут, я как бы от совхоза шустрю. Пусть начнут  рабо-
тать - там уже утрясется.
   Львовский автобус - это у меня в автопарке кореш начальствует,  мы  с
ним давно в хороших. Простой мужик,  но  любит  шампанское,  извращенец.
Мчусь домой, две бутылочки из загашника - и к нему. Он увидел серебряные
головки:
   - Что-то надо, Гарик?
   - Та-а... Оно так, что и надо, и не надо. Давай охладим сначала.
   Ну, распили с ним газировки этой, уладили, полстольника я  ему  оста-
вил: хочет - через бухгалтерию пусть проводит, хочет - леденцов себе ку-
пит.
   Хожу уже медленно, но еще не все дела. Школьный мой кент один  -  ху-
дожником в доме культуры. С ним проще, он сам мой должник,  сколько  раз
на мои похмелялся.
   Объяснил ему, что мне нужно.
   - Конечно, - говорит, - можно даже и покруче  что-нибудь,  цитату  из
вождей.
   - Не надо цитат, сделай, как я прошу, - я его знаю, такую цитату най-
дет - вместо Ли в ментуру все поедем.
   И вот - вс„, вроде, а тревожно на душе, как с незастегнутой ширинкой.
Думал, думал, вдруг ударило - лабухов забыл! А на завтра уже  церемония!
Хорошо, когда батю хоронил, записал один  номерок.  Там  душевный  такой
коллектив, надежды маленький оркестрик. Вот их бугру и звоню:
   - Можете завтра в восемь?
   - Погоди, сейчас гляну, когда первый жмур. Ага, в девять у нас. А на-
долго работы?
   - Да двадцать минут. Репертуар-то есть подходящий?
   Сговорились за полста. Первый раз за неделю спал  без  кошмаров.  На-
завтра - транспарант у техникума: "Урожай - в закрома Родины!",  "Проща-
ние славянки" гремит, полный "лев" комсомольцев -  тронулись.  А  после-
завтра - на море, как планировал. И ведь скажи, не заслужил разве?  Всем
по кайфу сделал, как Дед Мороз".
   - Тебе бы, правда, по комсомольской линии, Гарик, с твоей энергией.
   - Точно. Платили бы по два червонца с головы - я бы  весь  Китай  под
наши знамена привел.
   ХХ
   - Леня, а ты в курсе, почему тебя с нижнего перевели?
   - Технорук дуркует.
   - Нет, зря ты. Он тебя спасал. Мне вчера Нинон рассказала. А ей - Ма-
линникова.
   Чей-то муж звонил из Вишерогорска, кричал, что тебе  голову  отрубит.
Кого ты там соблазнил-то?
   Вот оно что! Володя, значит, больше некому. Ой-ой, смотри ты, горячий
чалдонский парень! Не верю я в такие страсти. Ну, клуб он там хотел под-
палить - так и то, наверно, понты одни, иначе - почему ж  условно  дали?
Но чтобы голову - пусть не смешит. Селиван пол-Вишерогорска раком перес-
тавил - и ничего, ни пикнул никто.
   Что сам я за рогодавцем своим по всей Садовой  с  молотком  наперевес
гнался - это не показатель. Я на французской классике воспитан:  Кармен,
Вальмон. А здесь-то откуда этому взяться? Или уж собрался рубить - руби,
зачем хозяину звонить.
   Неохота настоящий срок тянуть? Тогда онанируй в тряпочку, если  такой
ревнивец. А с бабами - ни-ни. У ревнивого, прежде чем с девкой  сойтись,
мешок сухарей должен быть насушен.
   Примерно так мы с Гариком обсудили, и я решил: надо на  нижний  съез-
дить. Не хватало, чтоб чалдоны питерских зашугивали.
   В первый же выходной и отправился (у лесников они  скользящие,  а  на
нижнем без выходных шуршат).
   В Вишерогорске спрыгнул на ходу из кузова - сначала Перчаткина прове-
даю. Он откинулся уже с полмесяца, живут с Римкой, расписались, девчурка
папой зовет, полная идиллия. Посидели, почаевничали. Я за три года  пер-
вый раз в цивильном доме - как чукча в Эрмитаже себя чувствую. Не  дано,
не дано вольному человеку таких минут, что он может знать  о  жизни?  Не
пробовал я ни йогу, ни травку - недосуг вс„, но вот - безо всяких асан и
снадобий - три года камер и бараков - только-то! - и  весь  на  резкость
наведен: кровать (не шконка!), над ней коврик, под ней детский горшок  -
ком в горле, мурашки в носу, вечный кайф!
   Или, вспоминаю, после суда вернулся в Кресты - и одного в камере  за-
перли.
   (Цирик: - Не повесишься? - Еще чего!) На два часа всего, но  я-то  не
знал, на сколько. А по тюремной трансляции - Чайковский. Никогда не  лю-
бил (двадцать лет, обычное дело) - и вдруг - такая  ласка,  нежность  по
нервяку, доехало, наконец: и вправду гений Петр Ильич!  Гомосек  ты  мой
родной...
   В расслаблении выполз от Сереги, весь мир бы обнял  -  о:  карга  ка-
кая-то в горку пыхтит.
   - Заморилась, бабусь? - беру кошелку.
   - Спасибо, сынок.
   Ну, а я что говорю? Все люди - родственники, так и есть. Бабки и зэки
это понимают.
   Зашел в магазин - ого: масло сегодня дают, что за день!  Беру  килог-
рамм, хотя для вольных лимит - двести грамм в одни руки, пойми этих про-
давщиц. С того раза, кстати, перестал недолюбливать работников торговли.
Есть в них какой-то симпатичный завиток.
   Уже по дороге к нижнему нагоняю Фазу. Его давно в сучкорубы  сослали,
стараниями Сойкина. Идет себе Фаза потихоньку, скрип-скрип, а за ним ка-
быздох лохматый, как  привязанный.  Но  не  привязанный,  совершенно  по
вольной воле - на верную погибель.
   А уверяют - инстинкт у собак. Фигня это все. У Фазы в кармане - кусок
колбасы.
   Он этим куском помахал у барбоса перед мордой - тот от деревни  и  не
отстает.
   Колбасу чует, а что под топор идет - не чует.  И  наш  брат,  сапиенс
бестолковый, так же себя ведет - но это не обидно. Мы ведь здоровые инс-
тинкты в себе задавили. А вот за пса - досада берет.
   Ленуся с Васильичем в новой будке, Санька-маркировщик  теперь  сторо-
жем, но без моих орлов - непривычная обстановка.
   Ленуся, помнишь, как ты обрадовалась? Когда девчонка радуется, а виду
не хочет показать - вдвойне трогает. Потому что радость у  нее  даже  из
ушей тогда выпирает, не говоря про глаза. Мне  неловко  стало  -  сам-то
ведь знал, что увижу, и за дорогу свою радость слегка подрастряс. А  для
Ленуси - сгинул и вдруг - воскрес, еще и кило масла под мышкой.
   Короче, Володя минут через тридцать нарисовался. Эх, не надо было мне
по Вишерогорску среди бела дня шляться! Не инстинкт же у парня, в  самом
деле?
   Познакомились, погутарили о нейтральном. И - уехал он, еще  руку  мне
пожал. С Ленуси веселье слетело, конечно. Плохо, что опять с ней наедине
стоял, возле будки (не при Васильиче же ворковать!).
   - Ой, что он теперь дома начнет!..
   - А чего ты его не прогонишь до сих пор?
   - Куда прогонишь? Мы же в его доме и живем с матерью.
   - Тьфу ты, вот попадалово. Ну, не горюй, Ленусь. Хочешь, масла возьми
полкило?
   Засунешь ему в грызло, если лаяться будет.
   - Да он не лается... Отрежь кусок. Нет, полкило не надо, грамм  двес-
ти.
   Больше не виделся никогда с Ленусей, через день только  письмо  ей  с
орлами передал. Мол, приглашение в силе, приезжай  в  Питер  хоть  одна,
хоть с Володей, адрес написал, как проехать. И  ответ  получил.  Потерял
подлинник, да и не было там ларинских красот, чтоб беречь.  Володька  ей
два зуба вышиб ("Теперь улыбка позорная"). Из Чалдонии,  чувствует,  ни-
когда не выберется, мол, не судьба. "Лучше ты,  если  сможешь,  приезжай
опять". Вот деваха! И зубов ей не жалко. Ну нет, я не изверг, не поехал.
И так здесь к двадцати пяти все с железом во рту, смотреть страшно.
   XXI   Можно   учредить   конкурс,   призовой   фонд   -   "мерседес".
Один-единственный вопрос:
   "Чем хорошо начало весны в тайге для приемщика древесины?" И никто не
ответит, сам и укачу на "мерседесе" (в  Серебрянку,  конечно,  -  давняя
мечта). Ведь что в голову приходит: на тетеревиные бои полюбоваться?  Их
и все видят, не только приемщик. Пока до делянок едем - два-три ристали-
ща. Солнышко уже загарное? Так в середине весны еще  подбавит.  Нет-нет,
все не то.
   Что же тогда? А вот: начало весны - единственное в году время,  когда
по тайге можно как по парку гулять. Летом - валежник, папортник, не про-
дерешься. Зимой - только на широких лыжах, но их нет, а и были бы -  от-
метут: куда это наладился?
   Зато в начале апреля каждое утро - два-три часа - великолепный  наст:
гуляй, не хочу.
   Пытались меня волками запугать, какая-то  тут  разновидность:  рыжие,
помесь с собакой. Ни огня, ни тракторов не боятся  -  помельче,  правда,
обычных. Но это в голове не укладывалось: чтоб меня  волки  съели  -  не
хватало воображения. Поэтому не слишком боялся, хотя топор брал, для са-
моободрения. А волки тоже не дураки - лосей кругом немеряно, не сравнить
же с зэком по калорийности.
   Памятная весна! Одна за другой - три эпохалки:  новая  любовь,  школа
заработала и Чернобыль рванул. По значимости - в  убывающей  перечисляю.
Может, и вовсе бы Чернобыля  не  заметили,  но  Игорек,  наш  с  Гариком
семьянин, - киевский, оттуда посылки получает. Потому  вникаем:  так  ли
безвредно вс„, как по телеку уверяют? Или с рентгенами тушенку хаваем?
   Ловим голоса, откуда еще и дознаешься. И выясняется: да, с  рентгена-
ми. Потом уже и наши разоткровенничались, но пару посылок мы приговорили
к тому времени. У Гарика от мнительности утренние эрекции  прекратились;
переполошился парень, клянет мирный атом.  У  Кальтенбруннера  выклянчил
пару див, для эксперимента.
   - Вс„, Леня, завтра сяду под березкой, сосредоточусь, а если нет - на
той березке и повешусь, - с пафосом, на слезу бьет.
   - Брось ты, Гарик, мало ли других радостей, - подыгрываю.
   - Радостей много, а перец один. Ты мне что предложишь: стихи писать?
   - Зачем сразу стихи? Можно прозу.
   - Ты мне хоть одного импотента-прозаика назови. Может, вы  изучали  в
Герцена? Не Толстой ли?
   Нет, Толстой не годится для утешения. Поставил в тупик. Не могу  при-
помнить.
   - Видишь, все к одному: не жизнь без перца.
   - Ну, хоть записку оставь: "В моей смерти прошу винить сержанта Доно-
са". Может, переведут гниду. - У нас на зоне, под Питером,  в  мою  быт-
ность четверо с собою кончили - и хоть  бы  один  с  пользой  для  дела.
Только о себе люди думают.
   - Сделаю, ладно.
   Но, увы, не удалась подляна для Доноса: сработали кальтины развратни-
цы.
   Зато к "Голосу Америки" мы пристрастились. Работяги посапывают  всеми
отверстиями здоровых организмов, а мы выцеживаем  по  ночам  клевету  из
шуршания, проникаемся.
   (У нас радиола - старинная, с зеленым глазком. И пластинки есть.)  Не
до глубины пробирает, правда. У них тогда на "Голосе"  в  отделе  кадров
наш диверсант работал. Для русского вещания всех сотрудников с еврейским
выговором подобрал - всерьез они не воспринимались. Но забавно  слушать,
как злопыхают отщепенцы.
   Даже про наши края однажды шипели, про соликамский  БУР,  "Белый  ле-
бедь" знаменитый. Игорек-то сподобился, побывал там. Канюка пристроил на
месяц, в прошлом году.
   - Чтобы тебя под мореный дуб, Омельченко. Иначе опять поедешь.
   Нет, хватило месяца, дошел до указанной кондиции.
   - Я тогда одним спасся: мне мужики хорошего кобеля заколбасили. Неде-
ли две его жрал - зима, не портится. А так бы крякнул, думаю.
   Ну, про кобеля по "Голосу" ничего  не  говорили,  у  них  там  другой
стиль: "узники", "томятся", - но все равно приятно: и провинцию вспомни-
ли, не только московских жидков. Но в основном - о  них,  с  ними,  они.
"Голос Америки", одно слово.
   Берут интервью у очередного:
   - В чем, по-вашему, причины нынешнего кризиса в России?
   - Бога забыли.
   У самого один храм - ОВИР, но радетель веры, как же! Ничего мы не за-
были, вот Он нас - вполне вероятно...
   - Лень, а вас в институте учили, как детям трактовать?
   - О чем?
   - О религии.
   - Нет, зачем.
   - Как? Вы же бойцы идеологического фронта.
   - Дети об этом не спрашивают.
   - А вдруг - завяжется базар?
   - Не знаю. Я на практике "Школу" Гайдара проходил...
   - Да-да, помню. Пацан замочил кого-то. А потом его кента зашмаляли...
   - Ну, Чубука. Так что - откуда базар? Там ясно вс„.
   XXII Прислали, наконец, бумажку из деканата, и  вот  -  учительствую.
Разумного, доброго целый воз накопил - раз в неделю тащу  его  в  массы.
Массы мои пока что - два местных паренька. Еще зэков должно быть с деся-
ток, тех, кто восемь на воле не успел, дела замотали. Но их и  тут  дела
заматывают - почти не ходят ко мне.
   Причины - сплошь уважительные, да и труд - лучший  учитель,  я  не  в
обиде.
   Местные же эти - ребята простые, но любознательные:
   - Кто Пушкина убил? Лермонтов?
   Стало быть, база есть: слышали про обоих и что  со  стрельбой  как-то
связано, - не с нуля начинать. (Не так уж невероятна, кстати, их версия.
Для меня вот куда невероятнее, что Толстой с Достоевским  только  раз  в
жизни виделись, но - факт, приходится верить.)  Рассказал  про  Пушкина,
выслушал комментарии. Не в пользу Сергеича. Основной аргумент: сучка  не
захочет - кобель не вскочит, чего он к Дантесу прицепился.
   Жену надо было отбуцкать. (Знакомая логика: меня  весь  срок  так  же
попрекают.) Лермонтов тоже сочувствия не вызвал своей дуэльной историей.
Тут я как бы современников выслушал - и те ведь не  читали  ни  строчки,
судили безотносительно к поэзии, непредвзято. Сложнее с  Гоголем:  никак
не хотели мне верить, что просто голодом себя заморил.
   - Почему?
   - Потому что поп на него накричал, - явно не объяснение.
   И завязалось-таки, о чем Гарик предупреждал, соскользнули на  зыбкое.
Слово за слово - и:
   - Что такое Библия?
   Гм. Методички нет. Как растолковать?
   - А сами-то что слышали?
   - Это... Ну, там объясняют, что такое добро, что такое зло...
   Лет через шесть, когда нахлынули на Россию миллионы Библий, - мне бы-
ло немного жаль, что отнимают мечту у народа.  Так  верилось,  что  есть
книга с ответами на все вопросы, но - спрятана, за семью замками держит-
ся, как и положено такой книге... И вдруг, вместо последней правды - Ав-
раам родил Исаака. Да еще мелким шрифтом. Это уж я свое, детское,  прип-
летаю. Думалось, что в Библии - и буквы с колесо.
   Короче, не стал я им ничего жевать. (Не занудствовать же: мол, о доб-
ре и зле - каждый сам пишет, не словами... Но на будущее, на всякий слу-
чай - не всегда ж меня будут сразу после "Школы" гайдаровской  арестовы-
вать - сочинил пару глубокомудростей. Чтоб ни к чему  не  обязывали,  но
исчерпывали тему, если речь зайдет. Кто сомневается, что у  книжки  есть
автор? Хоть у тех же "Мертвых душ", например. Нет такой проблемы. Вопрос
в другом: читают ли эту книжку? Или только "проходят"? И с миром  -  так
же: конечно, есть Творец, - за читателями дело. Но последний интерес да-
же не в том, верим мы или нет, - верит ли Он в нас - вот в чем главное.)
Вернулись к Чичикову. Долго вычисляли, под какую статью он бы сейчас по-
пал.
   Разные предлагались варианты, зато сошлись, что на зоне бы он каптер-
щиком устроился и председателем секции был бы, наверняка.
   Слава богу, что в этом году, поскольку школа всего два месяца функци-
онировала, выпускных сочинений не потребовали с нас. Но на следующий год
(забегая вперед) - пристали с ножом к горлу. И мы  со  Светой  Ивановой,
моей вольной коллегой, чуть меняя накл