олжна Лейбницем  прони-
каться: все к лучшему в этом лучшем из миров. Безоговорочно. Пессимизм -
по нашей части, по мужской. И то для вольных только (то есть худшей  по-
ловины). Зэкам упадничество претит. Даже опустить могут декадента.
   Впрочем, я не сужу, может, ты и права, Эля: ну его  к  дьяволу,  этот
мир. Хватит плодиться и размножаться. Ишь какой хитрый: заповедь дал,  а
с алиментами сами, мол, разбирайтесь. О рогохвостах - и то больше  забо-
ты.
   XXXII Два раза в жизни я испытал чувство оцепенелой безнадежности. То
есть когда вот он - конец, а тебе уже все равно:  то  ли  нет  сил  рып-
нуться, то ли чувствуешь - бесполезно. Оба  раза  на  поселке,  конечно.
Здесь-то где же? Даже, помню, в 91-м, на баррикадах, мясом против железа
(как предполагалось) - только весело было, азартно.
   А вот когда елка тридцатиметровая на меня падала - это проняло. Гарик
однажды учил, как определить: пришлепнет тебя хлыстом  или  нет.  Стано-
вишься спиной к дереву, смотришь себе между ног - если макушку  видно  -
порядок, можно не отбегать. Действительно, безошибочный способ. Но целый
день жопу кверху не будешь задирать - смешно да и некогда.  Лучше  всего
просто не лезть на делянку, но квело же в будке,  хочется  кровь  разог-
нать. И вот - то к вальщику пойдешь, то к трактористу.  К  сучкорубам  -
нет, этим не поднимая головы махать приходится, мои праздные  упражнения
их только бесить будут. Ну, и подвернулся-таки под елку, Геша их  быстро
чикает.
   Два эти измерения: горизонталь и вертикаль - как-то не соотносимы, на
земле все короче оказывается - оптический обман. Но, стоя  под  падающим
деревом, этого не успеваешь сообразить. Говорят, в последний  миг  жизни
вспоминаешь ее всю - не подтвердилось, было только безразличие - от бес-
силия: убьет так убьет.
   И такое же точно - когда от медведя убегал. Они, медведи, в это  лето
обнаглели небывало - старожилы не  припоминали  подобного.  На  северном
Урале две породы:
   крупные и помельче, муравейники - думаю, просто недоросли.  (Очарова-
тельный этот анекдот: гризли? - нет, душили.) Насчет борьбы так и не вы-
яснил, но ни те, ни другие - не людоеды. Но это пусть зоологов  утешает.
Когда медведь целый час вокруг заглохшего погрузчика ходил,  Гриша  Гай-
нуллин даже на помощь звать боялся.
   Чтобы услышали - надо дверцу приоткрыть, а зачем медведю  знать,  что
она открывается? Так и сидел, любовался на Потапыча. Наверное, этот же и
в столовую лесную залез - утром, еще до приезда бригад.  Разворотил  там
все, набезобразничал. Повар наш, Миша-узбек, все не верил, что настоящий
тезка хулиганит - и кости не зарывал. Однажды только приехали, чифирнули
- слышим:
   кончают кого-то. Верещит, в ультразвук обрываясь.  Похватали  топоры,
мчимся - от столовой крик. Миша и орал.
   - Что такое?
   Тот белый-белый  (интересно,  негр  может  так  побледнеть?),  только
пальцем тычет, голос сорвал. Наслежено возле вагончика - будто  тут  все
три приходили, прямо из сказки. Но нет, выяснилось -  один  был,  просто
долго, по-хозяйски топтался, осматривал, вынюхивал. Нашел помойку, кость
оттуда вытащил, покрупнее, встал на задние лапы и в воздухе ею  помахал.
Как раз все это  время  Миша  визжал  предсмертно,  на  ступеньке  перед
дверью. Замок открыть еще не успел, а при виде Топтыгина - руки  уже  не
слушались.
   - Он мне, наверное, показать хотел: вот, больше ничего не  беру,  за-
молчи.
   - А быстро мы прибежали, правда, Миш?
   - Нет. Долго. Очень долго. - По бесстрастному счету  три  минуты,  не
больше.
   После этого местный медвежатник (не по фене, а натуральный)  выследил
нахала и завалил. Тушу в зоновскую столовую привезли, я филе купил,  ки-
лограмма три - еле сожрали. Очень вкусно, но хранить негде - в два  при-
сеста пришлось умять.
   Однако это оказался не единственный в округе, другого пастухи видели,
а вскоре и я наткнулся.
   Дело в том, что если до делянок было не больше пятнадцати  километров
- я ходил на работу пешком. Вставал часиков в десять и,  кофею  выкушав,
не торопясь - грибки, земляничка - топал на свою  площадку.  Как  раз  к
обеду приходил, когда уже есть что принимать. Все менты, кроме молдаван,
на мой режим дня сквозь пальцы смотрели, дежурство же  Доноса  и  Гроссу
для меня всегда кичей заканчивалось.
   Сутки с выводом, то есть одну ночь всего - чистая проформа, но и вов-
се игнорировать молдаванские докладные ДПНК не мог. У меня же были  свои
причины не ездить на машине, и я безропотно шел ночевать  в  ШИЗО,  если
присуждали.
   В конце июля вылез хороший слой красных (только  почему-то  с  белыми
шляпками) - тем более глупо упускать: не такой уж у нас  разносол,  даже
рентгеновские посылки учитывая. Хотелось прочесать осинничек вдоль доро-
ги, уговорил Гарика, вместе отправились. Действительно,  урожайное  мес-
течко оказалось: чуть ли не на каждом метре по семейке  (я  иногда  себе
рай таким представляю). Гарик по гребешку холма, а я внизу - режем,  ув-
леклись, даже не перекрикиваемся. Да что перекрикиваться - и разогнуться
некогда! Так я чуть башкой в медведя и не вперся. Чудом за полметра гла-
за поднял. Взглянули друг на друга в упор, по-мужски, и я -  бочком-боч-
ком - на дорогу. Тут заорал только:
   - Гарик! Гарик! - больше ничего, но экспрессии вложил достаточно. Га-
рик мне потом сказал, что понял все без разъяснений.
   То есть он поверху, я понизу, посрамляя Гиннеса, стометровку рванули.
И здесь опять накатило на меня: чувствую - не могу в таком темпе больше,
догоняет меня косолапый или нет - не могу, вс„. Пусть терзает.
   Остановился, оглядываюсь - на том же месте, где я на дорогу выскочил,
- голова из кустов торчит, смотрит на меня. Даже печаль во взоре мне по-
чудилась, хотя не ручаюсь с такого расстояния. Гарик, бурно треща,  ссы-
пался по склону, задыхаемся оба, хохочем.
   - Грибы-то не растерял?
   - Какие грибы, Ленчик! Я так перебздел - чуть прямую кишку  не  поте-
рял, а ты - грибы!
   - Чего перебздел-то? Ты ж далеко от медведя был.
   - Так ты бы свой крик слышал... Это меня в Судный день будить будут -
таким криком.
   И до вечера я потом радовался и грустил. Так чудесно это  вплавленное
в память:
   взгляд в упор и круглая башка из кустов, а печально - что да,  лучший
мир впереди, и все там прекрасно - верю и уповаю, но вот такого: стремг-
лав от зверя
   - и в хохот: спаслись! - не будет уже. Это - чисто наше, земное. Нем-
ножко жаль небожителей. Нет, не как Муму - но все-таки.
   XXXIII Единственно правильное отношение ко времени: оно должно скорей
пройти. Не какою-то частью, а целиком, без  остатка.  Высшее  обетование
нам: "Времени уже не будет", - за что и люблю Апокалипсис.
   Невыносимо же, чудовищно представить: дление, дление, дление -  неиз-
бывно, без конца. Но пока сидишь - обманываешь себя: мол, там, на свобо-
де, - другое время, благое, драгоценное. Чепуха. Не надо  обольщаться  -
ничем оно не лучше тюремного.
   Ну, свобода. Обертка из золотинки - а внутри? Становишься непоправимо
вольным:
   вмиг слетает зэковская беспечность, добродушие.  Разучиваешься  радо-
ваться нормальным радостям: хорошей делянке, письму, летящим дням... Де-
лаешься расчетливым, озлобленным хамом  -  как  все  кругом.  С  волками
жить...
   Да, вот прозвенит у каждого - и располземся по своим норам,  выводить
потомство, недолюбливать друг друга: русоволосые - узкоглазых,  хохлы  -
москалей, все хором
   - евреев (эти даже среднеазиатам ухитрились на нерв наступить). Отто-
го я, зайдя в лесную столовую, и любуюсь букетом: Гриша Гайнуллин, Кажу,
Ара,  Кацо,  Миша-узбек  (Таш-Мухаммед,  вроде,  по  паспорту)  -  будто
чувствую: осени поздней цветы запоздалые, никогда нам больше не  то  что
повоевать плечом к плечу, но и посидеть вместе не придется.
   Тогда еще даже прибалты всерьез не  гоношились,  но  предвидеть  было
нетрудно: с антиалкогольной кампании началось - значит,  далеко  зайдет,
добром не кончится.
   Одно дело - ходовую протянуть у развалюхи, другое - с горы  ее  толк-
нуть. Конечно, повыскакивают все, дураков нет. Не ждать же,  когда,  как
Лебедиха, мордой в грязи захлебнешься.
   Интернационал наш семейную жизнь обсуждает. Гриша недавно женился  на
местной, вот и зацепились языками, высказываются поочередно.
   - Я вам сейчас свою покажу, - это Миша, полез в карман. Смотри-ка,  и
в лесу с собой. - Вот. Это третья у меня. - Показывает хмуроватую узбеч-
ку, под сорок.
   (Мише за пятьдесят.)
   - А с теми-то что, развелся?
   - Зачем развелся? У нас это нет, крепкая семья. Умерли. Раком болели.
Жизнь тяжелая.
   На Мишиной морде, даже после шестеры лагерной, - следы былой холенос-
ти.
   - Когда эта умрет - хочу на русской жениться.
   - Она еще тебя переживет, не загадывай.
   - Нет. Ей двадцать пять уже. Больше десять лет не продержится. А  мне
шестьдесят два будет - зачем умирать?
   - Думаешь, русачки покрепче?
   - Да. Хорошие женщины, не ленивые. Я хочу свое  дело  иметь  -  русс-
ко-узбекская кухня, будем людей кормить.
   Здесь мы покивали - что да, то да, готовил Миша  здорово.  Предыдущий
повар, грузин (не Кацо, молодой обалдуй), не утруждал  себя  рецептурой.
Покупал в поселковом магазине свинячью башку, сало из нее вырезывал  ку-
биками и в кипяток бросал - готов супешник. И  хавали  мужички!  Жиринки
плавают - стало быть, законная бацилла. А на второе  -  рожки  или  яйца
вкрутую. Так бы и самозванствовал, душегуб, но нарвался на Гешину брига-
ду.
   Приехали как-то ребята на тракторе, не поленились - из чистого  любо-
пытства. Я-то их разбаловал, изнежил: такие харчо каждый  день  в  ведре
импровизировал от нечего делать - сам на себя  удивлялся.  До  тюрьмы  и
яичницу не умел толком, откуда взялось?
   Отведали мои гурманы свинячьего кипятка, ковырнули склеившиеся  рожки
- и полезли обратно на трелевщик. Повар не обиделся, но деньги  потребо-
вал: у него на полтинник все меню скалькулировано. А  вот  этого  делать
было не надо. Тем же вечером подправили ему Геша с Ванькой носовую  гор-
бинку и пообещали назавтра его собственные яйца сварить - тогда, мол,  и
заплатят по полтиннику. Тут, видно, горская гордость взыграла в парне  -
такое хозяйство всего в рубль оценили! - утром  ломанулся  к  техноруку,
перевелся в сучкорубы.
   Но Мишина карьера тоже не с роз началась.  В  первый  же  день  решил
блеснуть, потрясти публику и - сверх  программы  -  соорудил  беляши.  И
впрямь в лесу что-то невиданное! Пустил по себестоимости: реклама важнее
прибыли, - тридцать копеек штучка. Геша же с Ванькой наводили порядок  в
системе общепита - как раз после альминой истории было,  искали  на  ком
зло сорвать. И беляши подвергли тщательной препарации  на  предмет:  где
мясо? за что плотим?
   - Здоровский обед сегодня! - кто-то шел от вагончика, а мне  хотелось
радостью поделиться.
   - Ну, зыкий. Повара бьют уже.
   - Мишу? За что?
   Выяснилось: не нашли Геша с Ванькой мяса в нужном количестве. Напрас-
но Миша плакал, аллахом клялся - дескать, свинина - она растекается, та-
ет в тесте, пропитывает его - потому и вкусно так, он же  сам  пробовал,
грех на душу взял.
   Нет, бить не били - пожилой все-таки человек, -  но  страху  нагнали.
Ничего, поварам оно не вредно. Еще приветливей стал, старательней. Когда
Малинников хотел его в офицерскую столовую перевести - чуть бунт не слу-
чился. (На другой год перевел все-таки.)  Сейчас,  наверное,  процветает
Миша в Ташкенте - глупо было бы: такая практика!
   Гриша с Кажу отправились заводить свои хапы, Ара и Кацо взяли еще  по
компоту. Им спешить некуда - шишкари оба, самая дурковая работа на посе-
лении.
   Правда, зимой, когда весь узбекский этап на нее попал, - я им не  за-
видовал.
   Шишки в мешок собирать - не топором  махать,  не  согревает  в  минус
тридцать. А из будки я их гнал неумолимо: мешали спать,  гремели  печною
дверцей.
   - Холядно, холядно, - лопочут, синеют, но мне не жалко. Да,  морозок,
так чего ж вас понесло на север? Сидели бы у себя, в солнечной Чучмекии.
Каждому свое. Я в минус тридцать и на улице мог  спать,  на  штабеле  то
есть. Батя мне пальто прислал
   - непрошибаемое, 50-х годов издания - добротная вещь! Когда он в  Пи-
тере его предлагал носить - я глумился только. А вот пригодилось, поди ж
ты! Не выбрасывайте, друзья, теплые вещи - даже смешные на вид. Кто зна-
ет, что нас ждет еще.
   - Кацо, а я слышал, грузины не любят армян, как вы с Арой кентуетесь?
   - Нет, это мы азербайджанцев не  любим,  -  Ара  поправляет.  Ну  да,
действительно.
   Фильм-то этот, "Мимино" - там тоже Гиви с Хачиком  дружат.  Запутался
я.
   Одно вывел про этих закавказцев: в противоположность евреям - так се-
бе, ничего особенного народцы. Зато - евреям не в пример - чуть не  каж-
дый пассажир оттуда - море обаяния, душа нараспашку! Понимаю, что  много
в этом театральности, но:
   плохой театр лучше хорошего погрома -  еврейской  же  мудростью  себе
возражаю.
   Взять этого Кацо.  Под  шестьдесят  мужику,  занимался  киднэппингом,
схлопотал чирик. А у технорука - дурная манера: личные  дела  перелисты-
вать (впрочем, и учительствовал я благодаря этой его привычке).
   - Я тебя здесь сгною, Ахвледиани, - не понравился, значит, такой  вид
бизнеса.
   Кацо только посмотрел ясным взором. И вот - двух месяцев не прошло  -
какое там "сгною"! Клинья в брюки вшивать пришлось - поперек  себя  шире
стал, целыми днями то дрыхнет, то в столовой о Тбилиси рассказывает -  с
ведома технорука, при его попустительстве. Обаял! Не поднялась  рука  на
мерзавца!
   - Леня, вот ты где! - это Гарик нарисовался. - Пойдем,  надо  к  мар-
товским твоим штабелям визиры промять, только ты найти можешь.
   Слава богу! Своею бы волей - никогда от компота не оторвался.
   XXXIV Проехались мы на трелевщике до глухих штабелей и обратно, чтобы
потом, значит, бульдек дорогу заделал. Гарик, на мою скорбную рожу  пог-
лядывая, хихикает. Знает он за мной это легкое  помешательство:  я  даже
цветов в тайге стараюсь не рвать.
   - Ленчик! Здесь же все равно выруба будут!
   Ну и что. Если везде, где в мире выруба будут, пакостить начать -  не
отмолишься потом. Все равно, мол, девку растлят - отчего ж не я  первый?
Это пусть Донос и Гроссу так рассуждают. Удивляюсь, как они  до  Катюшки
не добрались до сих пор - что мешало? Не так уж она неприступна.  Сейчас
вон Ванька вовсю апроши роет - хлестался только, что не любит  целок,  а
как до дела дошло - старается. И я, по зэковской солидарности,  за  него
болею, сочувствую предприятию. Сам же и настропалил парня,  раскрыл  ему
глаза. Теперь мы вдвоем после работы - в контору, но я,  посидев  часок,
облагородившись в девичьем обществе, тактично удаляюсь. А вечером -  жду
отчета о маневрах. Быстро продвигается! Последняя твердыня осталась,  но
- хорошая артподготовка, кило шоколаду, децел удачи, то есть чтоб не по-
мешал никто - и падет, оба рассчитываем.
   Перед сном, Ванькины откровения прокручивая, смеюсь тихонько. Ай, мо-
лодец, - это я про себя, не про него, - ловко увильнул!  Блаженствую.  А
ведь еще с полмесяца назад -  по  краю  ходил.  Чуть  не  доигрался.  Но
как-то, дня три подряд, мутить начало. Будто поганку съел, с замедленным
действием. Сперва отмахивался, потом решил добраться - что  же  со  мною
все-таки? И с ужасом понял: да, отравился.
   Люблю Катюшку. По-настоящему, как жену когда-то. И мутит - от ревнос-
ти. Значит, неизбежно - еще один круг, по-новой вся эта пытка предтюрем-
ная! И кончится - не лучше, никаких сомнений. Единственный шанс, послед-
няя соломинка - самому же Ваньку натравить,  посводничать,  посодейство-
вать. И вот - помогло, оклемался! Как не радоваться?
   Нет, при меньшем градусе можно было и посоперничать; пожалуй, и выиг-
рал бы - зря ли столько месяцев расточался ежевечерне. Но домчаться пер-
вым, ленточку порвать
   - мне этого мало. Верности до гроба - это как минимум бы  потребовал.
А с какой стати?
   Эх, древность, недаром я все вздыхаю: чудесно же было  заведено!  Муж
крякнул, тогда и жену - бац дубинкой - и к нему в ямку. Летите,  голуби!
Золотой век!
   Неужели не вернется никогда?
   Присматриваюсь к Ванькиной тактике - Катюху ведь за гараж не  заволо-
кешь, все-таки подходец нужен. Ну, каковы они, пролетарские куры?
   Незамысловаты. Но мне - вовек не освоить. Главная задача - чтоб девка
прониклась: никуда ей не деться. Все уже за нее решено. Просто руки пока
не доходят до последнего и решительного - есть поважнее дела.  Покаприз-
ничать может для самоуважения, но серьезное противодействие даже предпо-
лагать смехотворно.
   (Универсальное средство, возьми любой организм  с  женской  психикой:
скажем, народ или, для наглядности, очередь  -  срабатывает  безотказно.
Попробуй хоть заикнуться, хоть взглянуть вопросительно  -  такой  гундос
поднимут! А просто подойди и бери, что надо, - побухтят - и вс„.) Нет, я
так никогда не смогу. И вообще, усматриваю  тут  непростительный  промах
натуры.  Ладно  я,  горбатый,  -  давно  могила  плачет,   но   ведь   в
большинстве-то мы волей-неволей делаемся, какими нас женщины хотят  (бе-
зотчетно, маткой). Но женский инстинкт простирается всего на одно  поко-
ление. Ну да, с толстокожим, нахрапистым -  оно  надежнее  размножаться.
Всех кругом распихает, передавит, но отпрыска своего  обеспечит.  Только
не обернулось бы все это очередной  всероссийской  разборкой,  резней  и
пальбой - через два поколения. Не с трехлинейками уже, не с шашками  на-
голо, а с системами "Град" и ковровым бомбометанием -  или  что  к  тому
времени изобретут.
   Господи, вразуми ты баб - пусть зашуганных  любят!  Впрочем,  бабу-то
можно образумить, она и полюбит, да отдастся все равно деловому-кручено-
му: матку не переделаешь. Влипли мы, ребята, с этой эмансипацией! Но уз-
бека послушаешь - ясно: и без нее нельзя. Заколдованный круг.
   - Поздравь, Леня, свершилось! - Ванька, на шконку  мою  присев,  дней
через пять.
   - Поздравляю.
   - Рассказать? - чувствую: распирает парня.
   - Не надо.
   Прав был Сандро - на полотне им самое место. Не надо красавиц в трех-
мерность выпускать - это их, наоборот, только сплющивает.
   ХXXV Таинственная штука - радиация. Вот эти микродозы посылочные - то
вешаться Гарик собирался, а теперь, сам признается, дымит у него кругло-
суточно, как у селезня.
   (Дарю идею сексопатологам.)
   - Эх, мне бы Лебедиху сейчас - до корней волос бы продрал, чтоб  кри-
чала: "Больше не надо!" Ой, утопист! Кто, когда от бабы подобное  слыхи-
вал?
   Лебедиха уже далеко - так он к продавщице  поселковой  приладился.  В
поселке два лабаза, когда оба работают - зэкам только в нижний  позволе-
но: сегрегация. Вот в нижнем-то и торгует тетя Нюра, пышная бабуся,  бо-
жий одуванчик. Год уже на пенсии, но 60 рэ ее не устраивают, дочке хочет
помогать.
   - Гарик! Там уже зарубцевалось все, опомнись!
   - Ничо, ничо, Ленчик. Не понимаешь ты: самый цимус, еще не один лежак
под ней раскачать можно! - Ну, гон у парня, натурально. - Идем за  мака-
ронами. Посидишь на шухере, пока я пошурую, шумнешь, если что.
   Нашел дуэнью! Ладно, сижу на крылечке - пусть друган покуражится. Ря-
дом щебечет стайка пахнущих мочой ребятишек. Двоих знаю: дочь  Сумароко-
ва, Ксюша, и Павлик, сынишка зэка-кразиста. Третий, самый мелкий, замур-
занный - неизвестно, чье потомство. Кричат - заспорили о чем-то на вели-
ком-могучем. То есть матюками в основном - нарочитым выговором возвращая
им первозданную непристойность. Влияние улицы, как Райкин  комиковал.  А
правда, бес его знает, где они набираются, вся улица-то - десять дворов.
Впрочем, с миру по нитке... Я сам, помню, в детстве неплохо  владел,  но
думал тогда, что мат - это исключительно мальчишеское озорство,  не  ве-
рил, что взрослые могут так безобразничать.
   - Леня! Бугор! Здорово!
   О - это мои орлы: Андрюха с Вовчиком - от пилорамы идут.
   - Привет! Вы что, в магазин? - собираюсь Гарику стукнуть.
   - Нет, просто тебя у