видели.
   - А чего на пилораме-то?
   - Так Юрок исчез второй день. Вчера в будке просидели, а сегодня рас-
пихали нас кого куда.
   - Исчез? Убежал, что ли?
   - Да нет, вряд ли. Он позавчера остался на нижнем, сказал - с кразис-
том приедет, успеет к поверке.
   - И не приехал?
   - Ну. Но его вещи вольные, деньги - в бараке.
   - Так в Вишерогорске пьет с кем-нибудь.
   - Нет, уже там искали сегодня - бесполезно.
   - И в Говорухе?
   - Конечно. Мухин землю роет - ему еще ЧП не хватало.
   - Найдут. Не испарился же. А сами-то что думаете?
   Вовчик с Андрюхой переглянулись, почесались.
   - Мы знаем. К Ленке он пошел.
   - К Ленусе? А она вышла на работу?
   - Она уже не на нижнем давно.
   - А почему вы решили?
   - Он уже ходил до этого. Только, Леня, - пусть его  еще  хоть  неделю
поищут - мы отдохнем пока.
   - Нет, я сейчас побегу докладную писать. Пусть ищут, конечно.
   Юрка нашли не через неделю - гораздо позже. Но отдохнуть  моим  орлам
не дали: уже на следующий день в лес перевели. Те же сто кубов. Но у во-
ды, пожалуй, полегче:
   ветерок, гнуса нет почти... Не раз, наверное, Вовчик с Андрюхой  буг-
ровскую любовь проклинали.
   XXXVI Разузнал я у местных насчет рыбалки, удочки смастерил, уфаловал
Гарика (он не любитель), и отправились мы с утра вниз по  Серебрянке.  С
наживкой чуть не оплошали - я никак червей  не  мог  накопать,  и  Гарик
предложил опарыша развести.
   Жара - плевое дело. Но выяснилось, что ловят здесь хариуса, а  он  на
муху бьет, внаплавку надо закидывать. Слава богу: не люблю я этого  опа-
рыша. Четверть века рыбачу, а превозмочь себя не умею. Почему так  омер-
зителен опарыш? - Да ведь это образ кишащей, копошащейся первоплоти  ми-
ра. Жизнь - до Божьего дуновения. А дунул - и вот: муха.  Совсем  другое
дело. Хоть и дальняя, но уже родня, не отопрешься. Да и не взбредет  от-
пираться - прелесть же! Одно умывание чего стоит.
   Наловили мы этой прелести полный коробок, Гарик еще и кукан  соорудил
заранее, хоть я отговаривал: плохая примета - кукан без улова.
   Так и вышло: до обеда хлестали - и не чешуйки. Даже намека на поклев-
ку не было.
   - Я и не верил, что тут рыба есть, -  Гарик  признался.  -  Это  ведь
мертвая речка.
   Ты же видел, что во время сплава делается.
   Видел. Кроме баланов - бывает, и трелевщики по руслу скрежещут, зато-
ры разбивают
   - жуть.
   - Но местные ловят же.
   - А! Базар один. Не может здесь рыба жить.
   Я понимаю, что просто надоело Гарику. А мне - удилище в руках  -  уже
за счастье, до вечера готов дурачиться, благо выходной. Но не упорствую.
   - Как тебе баба Нюра-то, Гарик? Знойная женщина?
   - Не подкалывай. Со спины - так вполне. Первый раз аж заплакала  пос-
ле.
   - От счастья?
   - От неожиданности.
   Ясное дело, это ведь вроде "Волги" в лотерею - на сочного геронтофила
напороться, заплачешь тут.
   - Пусть тушенку нам заначивает, пассия твоя.
   - Уже схвачено, Ленчик. Кого ты учишь.
   Что ж, хоть какие-то дивиденды с Амура. А то утомил  этот  платонизм.
Вон в Катюху сколько сластей вложено, а процента - чуть.
   - Знаешь, она хочет, чтобы я с ее дочкой познакомился. Адрес дала.
   - А где дочка-то?
   - В Красновишерске.
   - Молодая?
   - Тридцатник. Внучке - восемь.
   - Сватает, значит? Веселая у вас семейка  будет.  Лет  через  пять  и
внучка поспеет.
   - Да ладно тебе. При чем здесь внучка. Я поделился, что не знаю, куда
после звонка причалить, - она и ухватилась. А что - фотку показала, нор-
мальная баба, дочка-то. Мне уж девственницу поздно искать.
   - Ну, и в Чалдонии, серьезно, остался бы?
   - Нет. Я где-нибудь в средней полосе хочу. Колхозец. Бычков возьму на
откорм.
   Свинки, там, кроликов разводить. Полсрока уже мечтаю.
   Вот это да! Гарик - и свинки! Если б сказал, что в отряд  космонавтов
собирается заявление подать - я б не так удивился. А он, на мое  изумле-
ние, дальше развивает:
   - Ленчик! Город - это новый срок, без вариантов. А я не хочу больше -
пусть лучше пристрелят сразу. - Увы, все так говорят - и половина  опять
садится. - У тебя хоть крыша в Питере, мать, кенты нормальные.  А  я  на
пятеру раскручусь - и похмелиться не успею. А так - поедем вдвоем,  уст-
роимся, пацанку потом заберем...
   Я улыбаюсь: уже распланировал все, даже девку  не  повидав.  (Но  зря
улыбался:
   именно так и получилось у Гарика. Мечта созидает  реальность,  вплоть
до бычков и свинок, - сколько раз потом убеждался.)
   - Ничего, еще приедешь ко мне на самогоночку, самому завидно будет.
   - Да нет, завидовать вряд ли. Я еще не созрел для фермерства.
   - Какие твои годы. Мне в двадцать пять тоже крутиться хотелось.
   Напророчил Гарик, как в воду глядел. Правда, крутиться мне никогда не
хотелось.
   Уже от слова-то воротит - что за дела такие: крутиться? Разве это че-
ловеческое занятие? Крутится волчок. А волчок, по фене, -  анальное  от-
верстие. Ну, крутитесь, крутитесь. Крутые вы мои. Да, но вот насчет фер-
мерства: как раз я теперь в том гариковом возрасте - и точно:  тараканов
готов разводить - лишь бы не в городе. Напарницы не найти только. Не на-
чать ли со старушек? Глядишь, какая-нибудь и случит со своей дочкой бес-
хозной... Нет, не получится, сознаю.
   Напора мечты не хватает. То есть старушку можно подцепить, но  у  нее
или сын окажется, а если дочь - так замужем, а не замужем - так из Пите-
ра - ни-ни, из конуры своей блочной.
   Смотали удочки, вышли на дорогу, бредем, веточками помахиваем. За по-
воротом - урчание < Уазика> .
   - Загасимся? - я-то всегда предпочитаю за кустиком отсидеться.
   - Брось ты.
   Ну вот, послушался - и на хозяина нарвались, да  еще  с  управленским
козлом каким-то.
   - Златоустов! По десять суток, обоим!
   - Ленчика-то за что, гражданин начальник? У него законный выходной. -
Вот это Гарик напрасно. О законе  упоминать  -  вернейший  способ  мента
взбесить.
   - В выходной за территорию зоны вообще не имеете  права  выходить!  С
удочками тут разгуливают, курортники!
   - Так не поймали же ничего, гражданин начальник!
   - Вот по десять суток - это ваш улов. Вс„.
   Захлопнул дверцу, укатили.
   - Выдрючивается перед управлением.
   - Ясное дело. Ничего, Лень, отмажемся.
   Отмазались, точно, - только ночь прошизовали. Но вот волосы опять от-
ращивать - надоело, сил нет.
   XXXVII Про кроликов - это я знаю, откуда у Гарика мысль. Крольчатня у
нас на ферме - еще со времен начальствования Канюки, его любимое детище.
Даже для офицерской столовой не давал забивать. Навещал ежедневно,  гла-
дил, умилялся. Дед Мазай, да и только. (А Владимир Ильич  кошечек  любил
почесывать. Это у них, видно, профессиональное, у хозяев.) Ну, кролики и
мерли от перенаселения. И двух зашуганных дедков, к крольчатне  пристав-
ленных, каждый мор наполнял мстительным торжеством. Не разделяю,  потому
что - кролики-то чем виноваты?
   А если вникнуть - то и Канюка дядька неплохой. С тех пор, как опусти-
ли из начальников - помягчел, даже симпатичное что-то появилось,  напри-
мер, с прическою стал экспериментировать. Со своей уже, не с  зэковской.
То выбреет кумпол до блеска, зато под носом начернит  недельной  щетины.
То, напротив, бобрик напустит, а вместо усов - бачки. В общем,  фантази-
ровал неистощимо, причем каждая эволюция сообщала его лицу все новые от-
тенки идиотизма. Хотя идиотом не был, отнюдь.
   Просто предвосхищал стиль, ставший повальной модой  в  90-х.  Сегодня
попробуй, сунься куда с умным выражением - засмеют: провинциал!  Забыва-
ет, забывает свои корни нынешний бомонд, а ведь все  оттуда,  из  мощных
глубин, - столицы давно бесплодны, увы.
   Скажем, вот этот неотразимый жест: звучно  набрать  в  рот  соплей  и
сплюнуть под ноги - смачно, с прихарком -  снобизмом  было  бы  отрицать
фольклорные истоки.
   Легко описать, кстати, а попробуй-ка исполнить непринужденно -  упор-
ной тренировкой достигается, некоторым так и  не  освоить:  чуть  ли  не
врожденный дар необходим.
   Впрочем, по этому поводу ученик мой ответил однажды -  на  замечание:
"Не ковыряй в носу, меня тошнит!" - "А вы  не  смотрите".  Совершенно  в
точку: меня же тошнит - мои, стало быть, и проблемы. Нет такого закона -
в носу не ковырять.
   Пересеклись как-то с Канюкой: он - в штаб, я - в лес.
   - А почему ты пешком все время ходишь, Ленчик?
   Хороший вопрос. Мог ведь и поинтересоваться, почему я с  подъемом  не
встаю, на разводе не бываю.
   - Геморрой замучил, гражданин начальник. Только ходьбой спасаюсь.
   - Правда, помогает? - живое участие чувствую: брат по несчастью.
   - Да, если острого не есть - утихает.
   - Надо же, я десять лет с этим делом - и не знал.  Свечами  перебива-
юсь.
   - Так вам - куда ходить. Здесь длинные дистанции нужны.
   - Верно, верно. Гублю себя своей работой, пора на заслуженный отдых.
   - Все там будем, гражданин начальник.
   - Ну-ну, ты развеселился, я смотрю. Лучше скажи, зачем кубатуру  уре-
заешь?
   Бригадиры жалуются.
   - Клевещут. Зачем мне их кубы, в карман не положишь.
   Вот: минутку всего побазарили, а я два фуфла задвинуть успел.  Гемор-
рой, конечно, присутствует, но не потому я не езжу, а с кубами -  это  у
нас так и задумано, чтоб жаловались на меня бугры: лучший способ отвести
подозрения в приписках.
   Ничего, Бог правду видит, а ментам - не обязательно. И  так  на  себя
много лишнего берут.
   Правда же, несказуемая правда - в моем психическом заболевании. Смеш-
но и помыслить такое объяснение:
   - Клаустрофобия у меня, гражданин начальник.
   Зэкам не полагается недугов с такими названиями. И геморрой-то -  на-
хальство с моей стороны, сидячая ведь хворь, а я не шофер.
   Но здесь причина мне понятна: полдетства с книжкой на стульчаке,  са-
мое место почитать без помех. С клаустрофобией сложнее.  Отвлеченно  еще
на зоне набегало - чувство безысходной запертости, - не личной, а  пого-
ловной: в теле, в мире...
   Как-то так брезжило: ну да, можно и с Земли  улететь,  но  свобода  -
когда ты сразу везде, и вот это - недостижимо. Умирай, воскресай -  бес-
полезно, а с этим - и в загробье не лучше. Если ты в одной точке -  зна-
чит, не в другой, и все тут, тюрьма - во веки  веков.  Что  пространства
уже не будет - нам ведь не обещано.
   Впрочем, надо перечитать повнимательней.
   Но болезни еще не было. По-настоящему, пожалуй, в столыпине  подцепил
- когда на оправку часа четыре допроситься не мог. И вот - скрутило, на-
конец: помираю в машине. С водилой рядом, то есть зная, что остановит  в
любой момент при надобности - пожалуйста, хоть целый день.  В  кузове  -
тут же припадок. Внешне-то ничего, креплюсь, но эти сорок минут или час,
если ехать все же приходится, - морская болезнь - просто насморк в срав-
нении.
   Потом уже расползлось на все подобное: поезда, самолеты. В метро  то-
же: от станции до станции - полутруп. (В Москве  полегче:  там  перегоны
короткие.) Да и комнату - если снаружи ее запереть - не могу переносить.
Словом, любое, откуда по своей воле нельзя выйти когда угодно. А если на
туловище распространится? Жду с ужасом. Оно ведь тоже -  вроде  комнаты.
Или самолета. Срочно пора йогу практиковать - одно и мешает:  то  рифмы,
то мемуары. Впрочем, не это ли и спасает?
   Дохожу до площадок, Геша уже в будке  сидит,  мастерит  флюгер.  Тоже
невроз у парня: не может без дела, руки должны быть заняты.
   - Как тебе, Леня? - показывает пропеллер на вертушке. - Я петушка хо-
тел, потом доехал: стремак - петух на будке.
   - Подумаешь. Кто чего скажет.
   - Да не скажут - самому смешно просто.
   Приладил над дверью.
   - А не взлетим, Геш? Побег припаяют.
   - Нет, не получится. Балласта много.
   Меня, что ли, имел в виду?
   XXXVIII Устал от вечного зуда в голове. Нет, не завшивел (волосяной и
не было на поселке
   - хитрые твари: что толку заводиться, если персонажа  бреют  чуть  не
каждый месяц?
   Бельевая - это да, на чужую шконку присядешь - не оберешься потом), -
внутри зудение. Мозг все какие-то иксы вычисляет. Никто не плотит за это
- так он на общественных началах, деятель неуемный. Потому  особо  люблю
минуты, когда хмурый смысл отлучится ненадолго - и сердце шалит,  захле-
бывается от радостной бесцельности существования... А лучше бы  -  вовсе
не заводился. Как бы наладиться потверже - чтоб ничего впереди,  никакой
перспективы? Не дано, увы. Все равно конец срока маячит - вот  и  ждешь,
дни считаешь. А потом оказывается: дни, которые зачеркивал с таким  кай-
фом, - и были самые благодатные. Ну, зато теперь занятие  -  реставриро-
вать, крестики стирать.
   26 августа справил я день рождения. Игорек мне боты подарил, а Гарик,
в Красновишерск на днях катавшийся, вышустрил там где-то рекламный  пла-
кат фильма "Хорошо сидим!" (Да, шел такой фильм, только третьим  экраном
почему-то - в Питере не показывали.) Три ханурика  изображены  в  кроко-
дильской манере и поверх - название. Я прикнопил над шконкой - весь  ба-
рак на экскурсию пришел. На следующий день Донос оторвал, конечно.
   Эх, потому и ждешь звонка - ради этих картин лелеемых: трясет меня  с
утра, гаденыш, шизняком грозит - медленно, сонно одеяло приподнимаю (на-
деюсь, не подведет фитюлька, напружена будет, как  обычно):  "Поцелуй  -
тогда встану". И жестом - куда поцеловать, если не поймет сразу.
   Не сбылось, не хочу выдумывать. Не Донос дежурил в день  моего  осво-
бождения, да и, честно сказать, последние недели даже он меня не будил.
   А 27 августа - потому и запомнил, что после дня рождения сразу - наш-
ли Юрка Воронина. Вернее, сам нашелся:  всплыл  и  прибился  к  бережку,
где-то за Арефой, вниз по Вишере.
   По наколкам идентифицировали, лица там не было практически -  снесено
дробью в упор. После формальностей этапники закопали на серебрянском по-
госте - хорошее, кстати, место: березки, тихо, сухо.
   Повязали по этому делу Володьку Ленусиного. До нас дошло,  что  и  не
отпирался парень, вроде как ждал только  случая  признать  вину.  Самому
сдаваться глупо, конечно, но и жить с этим - тяжело, понимаю.
   Володька! Если б знал я заранее, что так обернется - я б тебя главным
героем сделал. Теперь-то поздно уже, не с начала же начинать.
   Впрочем, поскольку я не в курсе, по пьяне ты пальнул  или  в  трезвом
уме - слегка тускнеет мой интерес. (Если по пьяне - то совсем  не  инте-
ресно.) Но вот с кем ты трупешник в Вишеру сплавлял - за это  бы  дорого
дал, чтоб выяснить. Одному неподсильно, без транспорта не обошлось.  Со-
бянин, что ли, посодействовал? А Ленуся? Она-то как здесь, каким  боком?
Кроме Володьки, никого даже на допросы почти не дергали.  Так,  по  разу
Ленусю да соседей - это мне потом Серега Перчаткин рассказывал, когда  я
к нему зашел после откидки. Странно немного - убийство все-таки, хоть  и
зэка. Значит, по Володькиной версии - без подельников,  без  свидетелей,
всех отмазал. Ну, и молодец. Семеру на уши повесили - убийство на  почве
ревности, легкая статья, по одной трети на химию идет. Не то что  моя  -
ни амнистий, ни льгот, кроме поселка. Надо, ребята, сначала кодекс  изу-
чать, потом за дело браться. А то вот задним  умом  только  и  крепчаем.
Правда, двухстволки у меня все равно под рукой  не  было.  Теперь  имею,
после бати осталась, зато жены нет и хахалей, соответственно, - не в ко-
го стрельнуть. Ну, еще не вечер, пусть лежит пока на антресолях,  дозре-
вает.
   В начале сентября Гарика перевели на Сыпучи - другое поселение,  пог-
луше, километров сорок от нас. Письмишко от него получил вскоре - хвалил
очень сыпучевский лес, такие дубаны, дескать, в Серебрянке и не снились.
   "А угадай, кто тут замполитом? - Наш - помнишь, который зимой сбежал.
И Котря с ним, только не работает нигде, дома сидит. Вообще тут скучнее,
Ленчик, баб нет почти, один магазин всего, но продавщица уже под седлом,
не пристроишься. Зато бухалом торгует - почти  открыто,  крутой  бизнес.
(Мне это письмо ребята передали, так бы Гарик не пустился в  подробности
- цензуруют же нашу корреспонденцию.) Режимник хотел с обыском к  ней  -
она на всю деревню его жене орала: "Пусть придет только, я ему в фуражку
столько насру - не утащит!" Душевная женщина,  жаль,  покороче  не  сой-
тись", - в таком духе страницы три. Гарик ведь и там  мастером,  времени
навалом, а уши свободные еще не нашел, как я понял. Потом были три-четы-
ре весточки, но посуше - потому что по почте.
   Вдвоем нам непривычно, скучновато с Игорьком семействовать - взяли мы
третьего, Славика. Мой ровесник, из Ростова, веселый парень, здоровенный
казачина, а главное - два раза успел до тюрьмы жениться, и  обе  жены  к
нему теперь приезжали поочередно. Славик-то им хитроумный график  соста-
вил - чтоб не столкнулись, но хозяин выдал: рассказал второй о первой. И
все увещевал многоженца: нельзя, мол, пора  определиться.  Славик  кивал
усиленно, но письма с поцелуями продолжал слать обеим. Так с ними и  на-
до, между прочим, - женщины только в полигамии свое  место  осознают.  А
как признаешься: ты у меня одна - вс„, на голову садятся.
   Погорячился Владимир с выбором религии - к мусульманству получше сто-
ило присмотреться. "Руси, - говорит, - веселие есть пити", - так  оттого
и пьем, что эти на голове сидят. Тысячу  лет  уже  за  Красное  Солнышко
расхлебываем.
   XXXIX Иногда самого себя спрашиваю: ты это в шутку  или  всерьез?  И,
подумав, отвечаю по-еврейски - вопросом на вопрос: а вся жизнь - в шутку
или всерьез? Для серьезности - слишком много игры, для  игры  -  слишком
много серьезности. (Это один дядька знаменитый так про шахматы  сказал.)
Но жизнь - такой и должна быть.
   Какой же серьез, если столько вещей выше разумения  -  а  ему  одному
серьез и нужен, но и какая ж игра, если правил мы не знаем  и  своих  не
установишь.
   Вот - без абстракций: даже Уголовный кодекс не нами составлен. И  это
бы ладно, но и такой-то - никто не читал толком. В школьные  хрестоматии
надо включить, как завершение программы. А  сзади  на  обложке  курсивом
пустить - из Экклезиаста: "Что сверх всего этого, сын  мой,  того  бере-
гись: составлять много книг - конца не будет, и много  читать  -  утоми-
тельно для тела".
   Экклезиаст вот почему вспомнился: остался мне ровно  год  до  звонка,
такой же круглый, катящийся - как и предыдущий. Осень - зима -  весна  -
лето - осень (в октябре освобождаюсь). Это и навевает соблазн  циклизма:
"что было, то и будет, что делалось, то и будет делаться, и  нет  ничего
нового под солнцем. Род проходит и род приходит, а земля пребывает вове-
ки".
   Так хорошо, покойно, гладко, кругло - хочется забыть,  что  2000  лет
назад - кольцо разорвано. Нет больше повторяемости рода, и Земля не  на-
веки, появилось другое средоточие: Лицо, неповторимое и вечное.
   Но мы едва тянем, не в жилу. Вот это наше с Гариком - свинок  выращи-
вать - в самой глубине - от желания избыть непосильное. Но не дано - об-
ратно, к роду, к земле, не уйти нынче в крестьяне, не надо себя  обманы-
вать. Потому что их нет, некуда уходить, не в чем растворяться.  В  этой
стране одни пролетарии остались - чума ХХ века. Те, то есть, кто из рода
не вверх, а вниз выпал, и в школе кому втолковали (всеобщее  же,  обяза-
тельное): Земля исчезнет, все относительно. Жизнь
   - одноразового использования: кольнулся - и в отключку.
   Когда мне совсем невмоготу от пролетариев делается - я  их  на  войне
представляю:
   Гешу, например, пулеметчиком, Ваньку - танкистом. Помогает! Дойдем до
Берлина, никаких сомнений. Только потом ведь обратно, на круги своя...
   Ничего, где чума - там и пир. Залог бессмертья. Но я все же предпочи-
таю поэтов:
   может, душу твою и погубят - но кирзачом по почкам не настучат.
   Нет, это не мне - это с нижнескладскими Ванька сцепился, в зоне  уже,
вечером. Он моим грифелем приемщицким на торцах написал: "Привет, абори-
гены!" - а те отказались воз разделывать. (Вывозка в тот же день  была.)
Обиделись, решили почему-то, что "аборигены" - это масть, вроде гребней.