десь   покоряешься   ею.
Железобетон и стекло - больше ничего. Но все таящиеся  в  них  возможности
использованы как только  можно.  Ничего  дробного,  мелкого,  отвлекающего
внимание. С первой же секунды охватываешь все целиком.  И  происходит  это
потому, что мало составных  элементов.  По  сути  два:  легкое  остроумное
перекрытие над всеми залами в виде плавно изгибающихся параллельных  арок,
переходящих в консоли козырька, и  стеклянные  стены.  Просторно,  светло,
много воздуху, никаких столбов, колонн, украшений. Даже торопясь со  своим
чемоданом на поезд, ты успеваешь запомнить вокзал. Не  частности,  а  весь
целиком, так как частностей нет,  только  киоски  и  кассы.  В  этом  сила
архитектуры, в этом ее логика, а значит, и красота.
   Вспоминается Казанский вокзал в Москве. Строил его ныне покойный Щусев,
один из лучших архитекторов своего времени, автор множества  архитектурных
памятников, в том числе и Мавзолея Ленина. Построен Казанский вокзал давно
- в 1910 году. Это крупнейший в  нашей  стране  вокзал,  если  не  считать
Новосибирского. Он тоже тупиковый, поэтому параллель с Римским вокзалом  -
правда, выстроенным на сорок лет позднее - вполне уместна. Что же поражает
в нем, кроме размеров? Архитектура.  За  основу  взята  башня  Суюмбеки  в
Казани - очень любопытный и характерный памятник архитектуры  XVIII  века.
Мысль, значит, такая: ты едешь в Казань  -  вот  она  тебе  уже  здесь,  в
Москве. Мысль, не лишенная остроумия, но, в общем, довольно  нелепая.  Над
всем  зданием  господствует  сделанная  с  большим  вкусом,  но  абсолютно
ненужная уступчатая башня, вариация  на  тему  Суюмбекиной.  Фасад  здания
раздроблен,    внутренность    перегружена    архитектурными,    лишенными
конструктивного  значения  деталями.  Громадные  балки  на  потолке   зала
ожидания ничего не несут, они подвешены к потолку, они только украшение  в
угоду стилю, вернее стилизации.
   Общее  впечатление:  грандиозный  терем,  сказочный  дворец,  казанский
кремль - все что угодно, только не вокзал. То  же  впечатление  и  внутри.
Здесь все рассчитано не на спешащего на поезд  пассажира,  приходящего  за
пять минут до его отхода, а на пассажира, ожидающего часами. Для  него-то,
очевидно, и расписаны талантливой кистью Лансере плафоны и стены  вокзала.
Именно для него, сидящего на своих тюках и  чемоданах.  А  так  -  начнешь
рассматривать и на поезд опоздаешь.
   Другой невольно вспоминающийся пример - Киевский вокзал (не в Москве, а
в Киеве). Когда-то, лет тридцать тому назад, я работал  на  его  постройке
техником-стажером, и тогда он казался мне верхом  совершенства.  Это  было
первое  железобетонное  здание  в  Киеве.  Автором   его   был   профессор
А.М.Вербицкий. Позднее, в институте, под его  руководством  я  сделал  два
курсовых проекта вокзала. Поэтому-то, да простят меня, я и застрял  сейчас
на вокзалах несколько дольше, чем, возможно, этого хотелось бы читателю.
   Если  не  ошибаюсь,  в  1932  году  строительство  закончилось.  Вокзал
получился большой и не очень красивый. Перед  автором  поставили  довольно
сложную задачу - сочетать конструктивизм с мотивами украинского барокко. В
результате     центральный     вестибюль     снаружи      был      украшен
упрощенно-стилизованным барочным "кокошником",  внутри  же  все  выдержано
было в конструктивистском духе. Повторяю, все это  получилось  не  слишком
красиво  (конструктивизм  требует  первосортных  отделочных  материалов  и
деталей, которых у нас тогда не было), но  с  точки  зрения  архитектурной
логики придраться особенно было не к чему.
   Несколько  лет  тому  назад  кому-то  в   голову   пришло   "обогатить"
внутренность вокзала. Слишком, мол, скучно в нем сидеть в ожидании  поезда
и рассматривать голые арки. И вот обогатили! Появились пилястры,  карнизы,
капители, вся та мраморная  и  "под  мрамор"  мишура,  якобы  прикрывающая
наготу, а на самом деле разрушающая форму. Не напоминает ли это историю со
"Страшным судом" в Сикстинской капелле, где по велению Павла IV обнаженные
фигуры были "задрапированы" рукой Даниеле да Вольтерра - живописца, с того
времени и до  конца  дней  своих  носившего  прозвище  "Исподнишника",  il
Brachettone?
   Нет, что касается меня, я за Римский вокзал.
   Мы часто и  много  спорим  об  архитектуре.  Иной  раз  в  троллейбусе,
проезжая мимо только что отстроенного  или  еще  строящегося  дома,  среди
оживленных разговоров о размахе нашего строительства слышишь  реплики:  "И
зачем вдруг башню здесь посадили? Кому она нужна?  А  колонны  эти?  Целый
лес. Только окна загораживают".
   Требовательность эта понятна. Архитектура рядом с нами. Хочешь  или  не
хочешь, но общаться с ней  приходится  ежедневно,  ежечасно.  Книгу  можно
прочесть или закрыть  на  любом  месте,  радио,  телевизор  выключить,  но
закрывать глаза, проходя мимо того или  иного  дома,  все-таки  трудно.  А
иногда, ох, как хочется...
   Не будем идеализировать современную  архитектуру  Запада.  Там  всякого
хватает. Я долго ходил  вокруг  строящегося  здания  картинной  галереи  в
Турине, подходил вплотную, отходил на противоположную сторону улицы и  так
и не понял, где же вход, где выход, где крыша и есть ли  она  вообще.  Год
спустя в Западном Берлине, в Тиргартене, я не без труда пытался  разгадать
замысел   нового   "Конгрессхалле",    построенного    американцами    для
международной строительной  выставки  1957  года  ("Интербау").  В  высшей
степени странное сооружение. Стоишь, смотришь на  него  и  только  плечами
пожимаешь.
   Но, пожалуй, больше всех  озадачил  меня  кумир  моих  юных  лет  -  Ле
Корбюзье. В маленьком французском местечке Роншан, недалеко от швейцарской
границы, неугомонный семидесятилетний архитектор соорудил церковь.  О  ней
много сейчас пишут и спорят на  страницах  архитектурных  журналов.  Скажу
прямо, ничего подобного ни сам Ле Корбюзье, ни кто-либо из  существовавших
до сих пор архитекторов не создавал. Мы как-то привыкли к  тому,  что  все
созданное Ле Корбюзье,  как  правило,  зиждется  на  определенных  законах
архитектурной и конструктивной логики. В этом его сила. Здания  его  могут
нравиться или не нравиться - это другой вопрос, но мысль автора,  цель,  к
которой он стремится, всегда была ясна  и  понятна.  В  церкви  же  Роншан
понять  что-либо  без  специальных  комментариев  просто   невозможно.   К
сожалению, я не видел этой церкви в натуре; но, разглядывая фотографии  ни
на что не похожего  строения,  состоящего  из  столбов,  башен,  балконов,
навесов   и   изогнутых,   извивающихся   стен,   испещренных    какими-то
прямоугольными отверстиями, становишься просто в тупик. И невольно,  глядя
на это здание самого передового из западных архитекторов, на  эту  церковь
(и почему это церковь? Ах да, там крест наверху...), задаешь себе  вопрос:
а не зашла ли и архитектура в тупик?
   К слову сказать, в 1932 году на наш вопрос, как Ле Корбюзье относится к
современной церковной архитектуре, которая на Западе уже тогда подпала под
влияние самых модных течений, он нам ответил: "Какое мне дело до  церквей!
Проблемы архитектуры в другом. Они в строительстве городов!" Верно! Именно
в этом. Сам Ле Корбюзье за прошедшие с тех пор двадцать  пять  лет  немало
потрудился в этой области. Далеко не все, правда, ему удалось  осуществить
(проекты реконструкции Алжира,  Страсбурга,  Сен-Назера  и  многих  других
городов так и остались на бумаге), но строящийся  сейчас  по  его  проекту
правительственный центр в Чандигархе, новой столице Восточного Пенджаба, в
Индии, безусловно  заслуживает  самого  пристального  внимания.  Здесь  Ле
Корбюзье удалось очень интересно и, главное, конструктивно,  а  не  только
декоративно  сочетать  присущий  современной  архитектуре  рационализм   с
элементами национальной индийской архитектуры. И вот наряду с этим церковь
в  Роншан  -  на   мой   взгляд,   венец   архитектурной   алогичности   и
иррациональности.
   Повторяю, западную архитектуру  нетрудно  обвинить  во  многом  -  и  в
чрезмерном оригинальничанье, и в кокетничанье  причудливыми  формами  или,
напротив, в стандартности и однообразии многоэтажных  жилых  корпусов.  Но
одного никак нельзя у нее отнять - ее современности.
   Можно спорить,  что  красивее  -  яснополянская  усадьба  Толстого  или
ультрасовременная  вилла  "холлидей-хауз"  где-нибудь  на  Ривьере   (мне,
например, больше по сердцу первая), можно без конца дискутировать о роли и
месте  классики  в  современной  архитектуре,  но,  когда  проходишь  мимо
строящегося здания, нижние этажи которого облицовывают гранитом,  невольно
отворачиваешься. Стыдно смотреть на то, как во второй половине  двадцатого
века рабочие вручную  обрабатывают  гранитные  плиты,  а  потом  впятером,
орудуя ломиками, поднимают их по сходням наверх.
   Парфенон  и  Реймский  собор  совершенны  не  только  благодаря   своим
пропорциям или мастерству скульпторов и каменотесов, но и потому, что в их
основу положены самые передовые для того времени достижения  строительного
искусства. Греция знала только колонну и балку и довела  их  сочетание  до
совершенства. Рим нашел купол -  и  родился  Пантеон.  Стрельчатые  своды,
аркбутаны и контрфорсы готики - результаты математического расчета, давшие
возможность  создать  совершенно  новый,  небывалый   стиль,   в   котором
конструктивные, строительные и архитектурные проблемы  слились  воедино  в
совершеннейшем синтезе. Строителям Нотр-Дам или Кельнского собора  даже  в
голову не приходило использовать колонны, как это сделано в Акрополе.  Они
познали тайну распора и, вынеся конструкцию наружу, создали  нечто  новое,
не менее прекрасное, чем храмы Акрополя или римского Форума.
   Почему же сейчас, в век железобетона, стекла  и  стали,  в  век,  когда
можно решить любую, самую на первый взгляд  фантастическую  конструктивную
задачу, мы стыдимся красоты самой конструкции, скрываем ее  за  допотопной
гранитной   облицовкой   и   декоративной   мишурой   "красивых"   фасонов
бесстильного начала двадцатого века?
   Первые железнодорожные вагоны делали похожими  на  дилижансы,  паровозы
украшали металлическим кружевом, на первых небоскребах где-то на тридцатом
- сороковом этаже ставили греческие портики. Все это вызывает у нас сейчас
улыбку. Но не повторили ли мы то же  самое,  построив  высотную  гостиницу
"Ленинградская", в которой, когда входишь, невольно, как в храме,  хочется
снять шапку перед золотым алтарем,  оказывающимся,  к  величайшему  твоему
удивлению, просто входом в лифт.
   К счастью, это уже позади. Стадион в Лужниках,  брюссельский  павильон,
проекты  перекрытия  стадиона  "Динамо"  в  Москве,   здание   панорамного
кинотеатра - это уже ростки нового. И в этом  больше  следования  традиции
великих  эпох  архитектуры  прошлого,  чем  в  простом,  а  еще   хуже   -
модернизированном воспроизведении старых фасадов.
   И все-таки стадионы и  выставочные  павильоны  -  это  еще  не  решение
проблемы. Вряд ли можно утверждать, что мы нашли образ жилого здания, хотя
сдвиги в  этой  области  уже  заметны  -  в  Юго-Западном  районе  Москвы,
например.    Еще    сложнее    со    зданиями     административных     или
культурно-общественных учреждений, с теми зданиями, которые требуют, как у
нас часто говорят, "парадности", - слово не очень удачное, поэтому заменим
его и скажем  иначе:  которые  требуют  наиболее  яркого  выявления  своей
общественной сущности.
   Последний конкурс на проект Дворца Советов показал, что хотя образ  его
еще не  вполне  определился,  но  в  некоторых  проектах  явно  уже  видно
стремление авторов говорить языком простым и ясным. Ведь  в  самой  основе
советской архитектуры заложены принципы простоты, демократичности, ясности
замысла,  опирающегося   на   достижения   современной   техники.   Пышная
тяжеловесность и ложная величественность ей враждебны.
   И наоборот, именно по пути этой псевдомонументальности и якобы  суровой
и простой величественности развилась архитектура муссолиниевской Италии. Я
видел в Риме эти грандиозные, напыщенные, полные риторики сооружения.
   Величие древнего Рима - вот что должно было  вдохновлять  художников  и
архитекторов  самого   невеличественного   периода   в   истории   Италии.
Императорский Рим, но осовремененный,  стилизованный,  втиснутый  в  рамки
железобетона. Наиболее характерный пример - ансамбль Всемирной выставки  в
Риме (которой, правда, так и не  суждено  было  открыться).  Архитектурным
центром ее является громадный белый параллелепипед, каждый  этаж  которого
состоит из сквозной аркады. Этажей шесть, в каждом из них со всех  четырех
сторон тридцать шесть арок, в каждой из них должно было быть по скульптуре
-  итого  двести  шестнадцать  арок,  двести  шестнадцать  скульптур.  Все
скульптуры поставить не успели, но, судя по  надписи  на  этом  непонятном
здании, которое,  как  мне  сказали,  задумано  было  как  модернизованный
парафраз Колизея, они должны были изображать великих сынов Италии. Надпись
гласит: "Народ  поэтов,  артистов,  героев,  святых,  мыслителей,  ученых,
мореплавателей и переселенцев".
   Не правда ли, величественно? И "народно"... И многозначительно...
   Не  отстал  от  выставки  по  своей  напыщенной  многозначительности  и
гигантский Форум Муссолини, именуемый теперь нейтрально  "форо  Олимпико".
Опять  та  же  торжественная  симметрия,  и  мужественная  якобы  простота
геометрических объемов, и  не  менее  мужественные  лаконичные  надписи  -
только на этот раз не на стенах домов, а выложенные из мрамора у тебя  под
ногами: "дуче, дуче, дуче, дуче, дуче..." -  через  всю  аллею  от  одного
здания к другому, или более чем странные лозунги,  вроде:  "Чем  больше  у
тебя врагов, тем ты сильнее". И венец  всей  этой  патетики  -  гигантские
мраморные скульптуры, растыканные в великом множестве по всему стадиону, -
низколобые атлетические молодцы с могучими челюстями  и  "устремленными  в
будущее", "волевыми" взглядами. Особенно хорош один  из  них,  встречающий
тебя у входа, - десятиметровый, решительно  шагающий,  с  противогазом  на
голове, покоритель Абиссинии, нет, не Абиссинии - всего мира...
   За двадцать с лишним лет  своего  господства  фашизм  успел  испоганить
множество итальянских  городов.  Особенно  обидно,  что  это  коснулось  и
площади св.Петра. Удивительный ансамбль ее поражал  в  свое  время,  кроме
всего, еще и тем, что ты  попадал  на  просторную,  охваченную  знаменитой
берниниевской колоннадой  площадь,  пройдя  сквозь  замысловатую  путаницу
близлежащих  кварталов.  Контраст  узеньких  кривых  улочек  и  неожиданно
распахивавшейся пред тобой  площади  подчеркивал  ее  величие.  Теперь  от
набережной Тибра до собора пробита широкая Виа делла  Кончиляционе  (улица
Примирения - очевидно, государства и  церкви),  завершенная,  кстати,  уже
после войны, прямая, широкая, с двумя рядами тяжелых каменных  фонарей.  С
точки зрения эвакуации  многотысячных  толп,  заполняющих  площадь  в  дни
религиозных празднеств, может быть, это  и  разумно,  с  точки  же  зрения
архитектурной - это бесцеремонное вторжение  в  художественно  законченный
ансамбль, созданный величайшими мастерами Возрождения.
   К счастью, фашизму  не  удалось  исказить  истинный  облик  итальянских
городов, как ни  старались  архитекторы  "имперского"  стиля  во  главе  с
Пьячентиной. Сохранившиеся еще кое-где  ликторские  пучки  и  топорики  на
пустынных плоскостях стен бывших фашистских учреждений только подчеркивают
красоту и изящество старинных площадей  и  дворцов,  которыми  так  богата
Италия.
   Но  не  будем  все  сваливать  на  период  фашистского   господства   -
послевоенная архитектура тоже далеко не всегда хороша. Когда речь шла о ее
современности,  подразумевалось  умение  выразительно   использовать   все
неограниченные возможности последних достижений строительной  техники.  Но
когда эти достижения становятся самоцелью, когда в трех шагах  от  Палаццо
Реале (королевского дворца) в Турине,  памятника  архитектуры  XVII  века,
вырастает двадцатиэтажная башня  каких-то  конторских  учреждений,  это  -
кощунство, ничуть не меньшее,  чем  Виа  Кончиляционе  в  Риме.  Такое  же
страшилище построено и в Милане,  на  площади  Республики,  с  той  только
разницей, что в нем не двадцать, а тридцать  этажей.  В  капиталистическом
мире участки продаются и покупаются, и, если ты его и купил, можешь на нем
строить, что тебе заблагорассудится, плюя с высоты тридцати этажей на  все
окружающие тебя дворцы и замки. Хорошо еще, что в Венеции  все  так  тесно
застроено или просто грунт ее островов непригоден для  небоскребов,  а  то
бедной кампанилле на площади Сан-Марко пришлось бы совсем плохо. Повезло и
Флоренции. А ведь мог же найтись какой-нибудь  богатый  любитель  высотных
зданий, который воздвиг бы свою махину где-нибудь возле знаменитого  моста
Понте Веккио, благо война позаботилась о том, чтобы расчистить  от  зданий
берега реки Арно. Но, к счастью, не нашелся, а набережные уже отстроены.
   А вот Римский вокзал нашел свое место, вписался в город. И очень  мирно
сосуществует с каменными остатками вала Сервия Туллия, которым в этом году
минуло ни больше ни меньше как две тысячи триста лет. Есть  даже  какая-то
внутренняя  гармония  в  этом  соседстве  изъеденного  временем  камня   с
белоснежными гранями стен  и  стеклянными  лентами  окон  нового  вокзала.
Авторы его - Лео Калини,  Массимо  Кастелацци,  Васко  Фадигати,  Эудженио
Монтуори, Ахилле Пинтонелло, Аннибале Вителоцци.
   И не только Римский вокзал нашел свое место. Я видел много зданий  -  и
вокзалов, и стадионов, и рынков, и промышленных и конторских сооружений, -
в  которых  очень  ярко  выражена  современность  и  которые   великолепно
уживаются со своими соседями прошлых  веков.  Ведь  войти  в  существующий
ансамбль вовсе не значит подражать ему. Надо просто найти  свое  место  и,
обосновавшись на нем, заговорить своим  собственным  языком,  не  стараясь
перекричать соседей. А  язык  этот  -  логика,  экономичность  и  красота,
рожденная не слепым повторением прошлого, но выражением твоего отношения к
миру, а в данном случае, когда речь  идет  о  Римском  вокзале,  в  первую
очередь умением использовать все то,  что  дает  нам  сейчас  строительная
техника.
   Всему свое время. Время колонн и пилястр кончилось. Поблагодарим же  их
за большую проделанную ими работу и оставим  их  в  покое.  Настало  время
сводов-оболочек,  органического   стекла,   пластмасс,   которое   требует
возобновления дружбы архитектора и инженера. Поверим же этой дружбе  и  не
будем украшать электровозы кружевами.


   Разговор об архитектуре, кажется,  несколько  затянулся.  Чтобы  как-то
искупить свою вину, расскажу о вещах более живых.
   Расскажу о двух встречах, которые особенно запомнились  мне,  вероятно,
потому, что обе они какие-то очень уж итальянские.
   Первая из них произошла на  дороге  из  Рима  в  Альбано  -  живописный
городок  на  берегу  озера,  место  многочисленных  экскурсий,   куда   по
воскресеньям, кроме туристов, съезжаются в большом количестве  и  римляне,
просто  так,  вырваться  из  города,  отдохнуть,  полюбоваться   природой,
подышать воздухом.
   Заранее оговорюсь, что действующие лица этой  маленькой  истории,  само
собой разумеется, говорили по-итальянски - другими словами, я  ничего  или
почти ничего не понимал из того, что они  говорили.  Но  самые  события  и
участники их были настолько выразительны, что  общий  ход  происшедшего  я
уловил сразу, а позднее мои спутники помогли мне восстановить и  словесную
ткань этих событий.
   Итак, в один из воскресных дней мы - я, переводчик Лев Михайлович и еще
несколько человек из нашей советской колонии - поехали в Альбано.  Поехали
на двух машинах. Примерно через час  одна  из  них  испортилась.  Началась
обычная возня с  мотором,  поиски  пропавшей  искры,  беганье  куда-то  за
не