ивном совещании, что  ни  в  коем  случае  нельзя,  как  он
сказал, недоучитывать всей серьезности обстановки,  в  которой  мы  сейчас
находимся.
   Эти весна и лето будут наиболее трудными для нас, так как  бандитов  за
истекшую зиму, по некоторым агентурным сведениям, не только не  убавилось,
но даже стало значительно больше, в частности в Воеводском углу.
   Воронцов все еще  пользуется  поддержкой  со  стороны  богатых  мужиков
таежных деревень. Не считаться с этим нельзя, сказал начальник  и  показал
нам напечатанные  на  пишущей  машинке  листовки,  собранные  в  некоторых
деревнях, где их распространяли связчики Воронцова.
   В этих  листовках  восхвалялся  ультиматум  лорда  Керзона,  присланный
недавно нашему правительству, и говорилось, что большевикам скоро конец.
   В двух больших селах, в Китаеве и Жогове,  в  церквах,  как  утверждают
священники, чудесным образом за одну ночь обновились иконы божьей  матери,
засияли ослепительным светом серебряные ризы. И это, по словам все тех  же
священников,  есть  знамение  господне,  указывающее  на  скорую  перемену
власти.
   - ...Мы не можем  вести  себя  так,  как  будто  мы  одним  махом  всех
побивахом, - сказал начальник на этом секретном совещании. - Я имею особые
указания:  не  зарываться.  Поэтому  мы  должны   сейчас   учитывать   всю
обстановку, связывать все факты - и, значит, что? Значит, ни в коем случае
не зарываться, не зазнаваться и не думать, что мы вот так сразу уничтожим,
например, Воронцова и его банду. Это не так просто...
   Я вспомнил эти слова начальника  и  подумал,  что  он  будет  недоволен
настроением Веньки.
   Я пересказал все, что было на секретном совещании. Но Венька ничему  не
удивлялся и только сказал, засмеявшись:
   - Я лорда Керзона ловить  пока  не  собираюсь.  А  Костю  Воронцова  мы
поймаем. Дураками будем, если не поймаем. Тогда уж, правда, мужикам  лучше
вместо нас дрова возить.
   Очень сильно ему,  должно  быть,  запали  в  голову  те  слова  старика
возницы, который вез нас еще в конце зимы из Воеводского угла.
   Начальник, однако, встретил Веньку ласково, долго  разговаривал  с  ним
наедине, и после разговора этого выяснилось, что через день  Венька  опять
уезжает в Воеводский угол.
   - А сегодня ты отдохни, выспись как  следует,  -  советовал  начальник,
провожая Веньку из своего кабинета по коридору, как будто  Венька  был  не
сотрудник,  а  гость.  -  Главное,  выспись.   Завтра   подготовишься,   а
послезавтра поедешь. Вот  так  будет  правильно,  если  это  действительно
реально. Но я пока что не очень-то верю...
   Венька увидел меня в коридоре и подмигнул: гляди, мол, как ласкает меня
начальник. Однако спать Венька  не  пошел,  несмотря  на  повторный  совет
начальника, хотя был уже вечер.
   - Пойдем к Долгушину?
   - Пойдем.
   По дороге в городской сад мы встретили  Узелкова.  Он  поинтересовался,
где был Венька, почему его так давно  не  было  видно,  и  спрашивал,  что
слышно в преступном мире. Он  так  всегда  и  говорил:  "преступный  мир".
Венька сказал, что пока ничего не слышно, ничего не знаем.
   - Опять секрет полишинеля? - засмеялся Узелков.
   Я спросил:
   - Полишинель - это тоже из энциклопедии?
   - Из энциклопедии? При чем тут энциклопедия?
   - Говорят, - засмеялся я, - что  ты  ее  всю  замусолил  в  библиотеке.
Собираются на тебя в суд подавать.
   Я, конечно, хотел уколоть Узелкова. Однако я никогда не думал,  что  он
способен так смутиться.
   Но я не пожалел его и еще сказал:
   - Знаем, знаем, откуда все твои слова! А мы-то думали,  ты  университет
кончил.
   Узелков стоял перед нами  растерянный.  Он  старался  смотреть  на  нас
вызывающе, но это у него сейчас не получалось.
   Мне даже стало жалко его.
   - Ну ладно, не обижайся. Мало ли что бывает.  Пойдем,  если  хочешь,  с
нами к Долгушину.
   - Нет уж... - вздохнул Узелков. - Спасибо. -  И  ему  удалось  все-таки
изобразить улыбку. - Я лучше энциклопедию пойду читать.
   И он прошел мимо. А мы вошли в долгушинский павильон.
   Мы просидели там не меньше часа, ели котлеты, пили пиво и разговаривали
обо всем. Нет, пожалуй, не обо всем.
   Венька рассказывал, каких щук сейчас вылавливают в Пузыревом  озере,  в
котором он сам два раза искупался, хотя вода еще очень холодная. Но жители
купаются. И Венька искупался.
   Можно было подумать, что он только для этого и ездил в Воеводский угол,
чтобы посмотреть на этих щук и искупаться в Пузыревом озере.
   О бандитах он на этот раз ни слова не сказал, как будто и  не  думал  о
них. И я ни о чем не расспрашивал. Если надо, он сам расскажет. Не надо  -
значит, нечего и расспрашивать. Есть секреты, которые не принадлежат лично
нам, хотя мы и знаем о них.
   Я  не  обижался  на  Веньку  за  то,  что  он  не  рассказывает  мне  в
подробностях о своих делах в Воеводском углу.
   Поужинав, мы вышли из павильона и  сразу  же  напротив,  около  тележки
мороженщика, увидели Ваську  Царицына.  Он  облизывал  зажатый  в  круглых
вафлях малиновый кружок и морщился от холода на зубах.
   - А Юлька только сейчас меня спрашивала, почему вас не видно, - сообщил
он. И заулыбался: - Юлька на берег пошла. Вы ее еще догоните...
   - Зачем нам догонять, - сказал я независимо.
   Но когда Васька, поговорив с нами и доев мороженое, направился к киоску
пить воду, мы, не уславливаясь, пошли на берег.
   На том самом месте, на рогатой коряге, где я однажды  сидел  с  Юлькой,
сейчас сидели две девушки. Длинная заросшая  аллея  кончалась  как  раз  у
этого места. Мы подошли к коряге. И девушки разом вздрогнули и обернулись.
   Я поздоровался с ними и потом, точно так, как Васька Царицын меня, взял
Веньку за руку и познакомил сразу с Юлей и Катей.
   Катя сказала, показывая глазами на Веньку:
   - Я с ним уже знакома. Я с ним в  комиссии  была,  кожзавод  проверяли.
Помнишь?
   - Помню, - кивнул Венька.
   Потом, как водится, я с Катей пошел вперед, а Венька с Юлей за нами.  И
я нарочно сделал так, чтобы мы потерялись.


   Венька нашел меня только дома.  Он  вернулся  домой  как  будто  чем-то
расстроенный. Я подумал, что он разочаровался в Юле или понял так же,  как
я, что девушка эта совсем не такая, как казалась. Но Венька, снимая  через
голову рубашку, вдруг сказал мрачно:
   - Честное слово, я женился бы на ней. Если  б  она  согласилась,  я  бы
женился. Вот так сразу, не раздумывая...
   - Женись, - улыбнулся я, почти не удивившись его словам. И еще  добавил
зачем-то: - По-моему, она тебя любит.
   На это Венька ничего не ответил.  Аккуратно  сложил  около  кровати  на
стуле одежду и молча лег в постель. Мне тоже  не  хотелось  разговаривать.
После этой встречи с Катей настроение у меня было неважное.
   Перед Катей я чувствовал себя виноватым. Надо было или сказать ей,  что
я сидел тогда с Юлькой под френчем, или не  говорить,  забыть  это.  Я  не
знал, что Катя давно знакома с Юлькой. Они, кажется, подруги...
   И Веньке тоже всего не сказал. Надо, подумал я,  сказать  прежде  всего
Веньке о том, как я  один  вечер  ухаживал  за  Юлькой.  Обязательно  надо
сказать. А то какие же мы товарищи?
   Но Венька, должно  быть,  спал.  Я  сидел  за  столом.  Потом  тихонько
отодвинул стул, встал и на цыпочках прошел к своей кровати.
   Я уже разделся и лег, собираясь  погасить  лампу,  и  в  последний  раз
посмотрел на Веньку. Глаза у него были открыты, и он смотрел  на  меня.  Я
даже вздрогнул. Но он, не обратив на это внимания, сказал:
   - Все-таки я ее не стою, - и приподнялся на подушке.
   - Почему это? - спросил я.
   - Потому... -  вздохнул  Венька.  -  Она  какая-то  нежная.  Прямо  как
девочка. А у меня все-таки были обстоятельства...
   - Какие?
   - Ну, помнишь, я тебе рассказывал...
   - Чего рассказывал?
   - Неужели не помнишь?
   - Не помню.
   - Ну, как я встретил одну женщину и потом захворал. Когда мне  не  было
еще семнадцати лет...
   - Но ты же вылечился, - сказал я.
   - Ну что из того, что вылечился? Все-таки было. Как ты  считаешь,  надо
это Юльке сказать?
   - Вот уж  не  знаю,  -  затруднился  я.  -  Как-то  неловко  про  такое
говорить...
   - В этом все дело, что неловко, - согласился Венька.
   - А зачем говорить?
   - Ну как же не говорить, если она сама такая откровенная и вдруг выйдет
за меня замуж? Если, конечно, решится выйти...
   - Вот когда выйдет, тогда и скажешь.
   - Нет, это получится, что  я  ее  обманывал.  А  тут  надо  делать  все
начистоту. Это же будет у нас семейная жизнь. Для чего же все  начинать  с
обмана?!
   Венька посмотрел на меня внимательно, как смотрят  на  человека,  желая
прочитать его мысли, и спросил:
   - Ты как считаешь, я правильно думаю?
   - Вообще-то правильно, - уклончиво ответил я.
   - А конкретно?
   - А конкретно я еще не знаю, как тут считать...
   - Крутишь ты чего-то! - упрекнул меня Венька.  -  А  я  считаю,  что  в
семейной жизни не должно быть никаких секретов. На службе -  вот,  скажем,
как нам сейчас приходится на оперативной работе - это одно, а  в  семейной
жизни все должно быть в открытую. Иначе, какая же это семейная жизнь!
   - Отчасти это правильно, - согласился я. - Но как-то неудобно  говорить
девушке...
   - В этом все дело, - опять сказал Венька.
   Он снова лег на подушку и задумался. И я задумался.  Как  быть?  Сейчас
сказать ему про тот вечер с Юлькой или потом? Ну хорошо, я  скажу  сейчас,
он расстроится. А если сказать после? А  если  совсем  не  говорить?  Ведь
ничего особенного не было. Просто сидели рядом. Я уж сказал  ему,  что  мы
сидели рядом. Про френч только не сказал. Ну, скажу про френч,  что  сидел
под френчем...
   Но Венька первым нарушил тишину.
   - Ты знаешь, - сказал он и повернулся лицом ко  мне.  -  Вот  я  всегда
думаю. Дай мне три  месяца  свободных.  Совсем,  совсем  свободных.  Чтобы
никакой заботы, ни воров, ни бандитов. И я буду думать про свою жизнь. Как
я жил, как мне жить дальше. Я все ошибки свои вспомню, где когда промазал,
не догадался, не сообразил. Все начну по-новому. Чтобы  ни  одной  ошибки.
Вот тогда другое дело. А то знаешь, как  может  получиться?  Будет  полный
коммунизм. Будут новые люди, которые еще с пионеров начали.  И  не  только
самогонку не пили, но даже красное вино не пробовали. И они нам скажут...
   Но что они нам скажут, Венька, должно быть, еще не  знал.  Он  замолчал
неожиданно, впрочем, как часто делал, оборвав себя вдруг на  полуслове,  и
отвернулся к стене.
   Он долго лежал так, отвернувшись. Потом снова окликнул меня:
   - А ты знаешь, я ей все равно не смогу сказать про это. Мне стыдно...
   - Действительно, - проговорил я спросонья.
   И в эту минуту впервые  мне  представилась  нелепой  вся  эта  история.
Венька ведь сегодня  только  познакомился  с  девушкой  и  уже  собирается
жениться и рассказать ей такой секрет.
   "Хотя, - сию же минуту подумал я, - ничего, пожалуй, удивительного:  он
давно ее любит, и она, наверно, тоже. Уж если он решил жениться -  значит,
это серьезно, прочно, окончательно".
   Весь следующий день  Венька  был  занят  своими  делами.  Мы  почти  не
виделись.
   Вечером, когда я пришел домой, он уже спал. А на рассвете за ним заехал
кучер нашего начальника и увез его в Воеводский угол. Из Воеводского  угла
он приезжал теперь ненадолго - на сутки, не больше - и уезжал обратно.
   И все-таки за это краткое пребывание в Дударях он успевал встречаться с
Юлькой.
   Домой  после  этих  встреч  он  возвращался  невеселый,  задумчивый  и,
немножко поговорив со мной о каких-нибудь пустяках, ложился спать,  потому
что утром ему надо было снова ехать в тайгу.
   О своих  делах  в  Воеводском  углу  он  по-прежнему  почти  ничего  не
рассказывал. Но однажды вечером, когда мы дома пили чай,  он  вдруг  ни  с
того ни с сего засмеялся.
   Я удивленно взглянул на него.
   - Очень смешно, - сказал он, - Лазарь  Баукин  такой  зверюга,  как  ты
говоришь, а жена его ухватом прямо по башке!  Он  мне  сам  жаловался.  "И
ничего, говорит, поделать не могу. Выгоняет из избы..."
   - Все-таки мне непонятно, - сказал я, - почему ты  ухватился  за  этого
Лазаря? Ведь ты сразу за него ухватился еще тогда, зимой. Помнишь, как это
было?
   - Помню.
   - И вот я не понимаю: почему ты тогда за него ухватился?
   - Я сам не понимаю, - опять засмеялся Венька. - Но ты подожди, подожди.
Ты еще посмотришь, как все получится.  Хотя,  конечно,  Лазарь  -  это  не
ангел.
   - Не только не ангел, но злейший бандит, мы с тобой таких, наверно,  не
один десяток встречали. Но ты почему-то за него именно ухватился...
   Венька задумался, но ненадолго. Потом сказал:
   - Это, понимаешь, не всегда можно все в точности объяснить - что, зачем
и почему. Но раз я ухватился, я должен доколотить это дело до конца.
   Все силы свои он, казалось, сосредоточил теперь на одном -  на  будущей
поимке Кости Воронцова.
   Он даже все личные планы строил теперь с таким расчетом:  "Вот  поймаем
Костю, и я осенью обязательно поступлю на рабфак. И ты поступай тогда. Что
мы, хуже всех, что ли?" "Вот заарканим "императора", и я сразу  договорюсь
с Юлькой. Не могу я это дело тянуть!"
   И не только свои личные планы он связывал с  поимкой  Кости  Воронцова:
"Вообще все здорово будет, когда мы его поймаем. Всех остальных бандюг  мы
тогда свободно переловим и переколотим.  Костя  у  них  сейчас  вроде  как
знамя. И до чего сильно его боятся везде!  Даже  председатели  сельсоветов
боятся. Это уж просто срам. Называются представители Советской власти -  и
боятся какого-то бандита! От одного его имени дрожат. Это мы виноваты, что
так долго вокруг него крутимся. Если б мы работали как следует, мы бы  его
еще прошлой осенью взяли. Мы за это в первую голову отвечаем!"



17

   Наконец однажды, в середине дня, Венька вернулся из Воеводского угла  и
сказал мне:
   - Ну, кажется, начинаем делать  дело.  Сейчас  доложил  начальнику  всю
картину. Завтра вместе с ним едем брать "императора".
   - А я?
   - Что ты?
   - А я опять тут буду сидеть?
   - Нет, и ты поедешь. Начальник сам сказал, чтобы и ты  поехал.  И  Колю
Соловьева возьмем. Только этот припадочный Иосиф  Голубчик  не  поедет.  Я
попросил, чтобы он не ездил. Тут  дело  тонкое,  хитрое.  Тут  героизм  не
требуется...
   Мы пошли с Венькой на реку купаться. Он разделся на  плотах  и  показал
мне плечо.
   - Ты смотри, как здорово зажило! А ты знаешь от  чего?  От  брусничного
листа. Мне Лазарь прикладывал брусничный  лист.  Его  знахарка  научила  в
Воеводском углу. Мировая медицина!..
   - А ты Лазаря, значит, часто видишь?
   - Конечно. Мы вчера с ним рыбу ловили на Черном омуте. Он здорово жарит
рыбу на рожне. Вот так возьмет рыбину, распорет, выпотрошит, чуть присолит
и растянет на рогатке. Над костром. Обожраться можно, до  чего  вкусно!  А
икру из рыбины надо сразу есть. Лучше всего с хлебом...
   Если б я не знал, кто такой Лазарь Баукин, я  подумал  бы,  что  Венька
рассказывает про своего закадычного дружка. Но я не мог забыть, что Баукин
- преступник с большим и тяжелым грузом преступлений, за которые он должен
ответить по закону. Ведь он не просто удит  рыбу  в  Черном  омуте  или  в
Пузыревом озере, он скрывается  от  заслуженного  наказания.  Ведь  мы  не
отпустили его из уголовного розыска, а он убежал. И еще увел с собой  двух
преступников.
   Об этих его соучастниках в побеге Венька почему-то никогда не  упоминал
в разговоре со мной и не вспоминал  о  тех,  что  остались  тогда  и  были
осуждены на разные сроки.
   Венька говорил только о Лазаре. Конечно, он хотел использовать его  для
поимки Кости Воронцова. Венька, наверно, сразу после поимки Лазаря  учуял,
что  его  можно  использовать.  Это  понятно.  И   в   этом   нет   ничего
удивительного. Для поимки Воронцова стоило использовать любые средства. Но
мне все-таки не ясно было, почему вдруг  Венька  так  душевно  прикипел  к
Баукину. Хоть убей, я не видел  в  Баукине  ничего  замечательного,  кроме
разве его особой звероватости и исступленной злобы, все время вскипавшей в
его небольших медвежьих глазах.
   - Ты не сердись, Венька, - сказал я, - но не лежит у меня душа к  этому
Баукину. Он мне даже противен как-то.
   - А ты знаешь почему?
   - Не знаю, но он мне противен.
   - Это вот почему, - сказал Венька и, присев на край плота, спустил ноги
в воду. - Он тебя тогда, в дежурке, когда его забрали, как-то, я сейчас не
помню, обозвал. И начальника он обозвал боровом. Начальник ему это тоже не
простит...
   - Но тебя он даже ранил, - напомнил я. - А ты  все-таки  как...  Ты  не
сердись, но ты почему-то, ей-богу, вроде как монашек повел себя:  я,  мол,
зла не помню. А мне это просто удивительно и даже противно!
   - Что противно?
   - Ну, что это получается как-то неестественно. Будто ты правда монашек.
Ты же живой, и, я знаю, ты бываешь сердитый. А с  этим  Лазарем  ты  повел
себя как-то странно. Если б он, допустим, ранил меня,  я  бы  ему  это  не
забыл.
   - А что бы ты ему сделал?
   - Я не знаю, но я бы ему не забыл...
   - Ерунду ты говоришь. - Венька вытащил ноги из воды и пошел, балансируя
руками, по осклизлому вертящемуся бревну. - Ничего бы ты ему не сделал.  И
потом, кто это тебе сказал, что он меня ранил?
   - Но он же сам признался, - напомнил я. - Даже хвастался...
   - Вот это правильно, - остановился Венька  и  перепрыгнул  на  толстое,
более устойчивое бревно. - Вот это правильно,  что  он  хвастался.  А  кто
может поручиться, что  именно  он  в  меня  попал?  Он  только  шапку  мою
запомнил. А стрелял он не один. Все стреляли. А когда  в  дежурке  ты  его
допрашивал, ему хотелось показать, что он нас не боится.  Ему  же  сколько
лет морочили голову разные офицерики, что комиссары  -  это  звери!  И  он
уверен был, что мы его сразу стукнем. Терять ему было нечего. И  он  хотел
хоть перед смертью еще раз показать себя героем. А мы ему этого  не  дали.
Не доставили ему такого удовольствия. Он к нам со  злобой,  а  мы  к  нему
по-человечески.  И  он  враз  растерялся  от  неожиданности.  А  когда  он
растерялся, тут я стал его разглядывать, как голого.  И  гляжу,  он  мужик
толковый, но запутавшийся. "Погоди, думаю, мы с тобой  еще  дело  сделаем.
Большое дело..." Почему я так подумал? Потому что я  вижу,  что  мужик  не
трусливый, твердый, сердитый. И бедный.  Ничего  ему  не  дали  бандитские
дела, а он все-таки хорохорится. Я  подумал:  "Если  ты  так  хорохоришься
из-за бандитского своего самолюбия, значит, есть в тебе твердость. Значит,
есть нам смысл повозиться с тобой". И  я  стал  с  ним  возиться...  И  не
жалею...
   - А он все-таки убежал?
   - Убежал. Но ты погляди, как дальше пошло. Воронцов  ему  велел  пройти
испытание. Лазарь бы его в два счета прошел, но он не пожелал. Ты думаешь,
он испугался? Нет, он просто уже  не  видел  смысла  проходить  бандитское
испытание. Он вчера мне говорил на Черном  омуте:  "Комиссары  это  хорошо
придумали - провести единый налог. Мужики довольны. Даже моя баба Фенечка,
уж на что росомаха, и та довольна". Значит, видишь, куда он теперь  тянет?
Савелий ему все подготавливает испытание,  держит  его,  как  на  привязи,
около себя, сапоги ему преподнес. А он над Савелием уже смеется. Испытание
теперь мы ему предложим...
   - А кто это Савелий?
   - Этот Савелий Боков - правая рука Воронцова. Редкий гад...
   - Ты его, может, тоже сагитируешь за Советскую власть? - засмеялся я. -
Он, наверно, тоже мужик твердый...
   -  Балаболка  ты!  -   рассердился   Венька.   -   С   тобой   серьезно
разговариваешь, а ты как балаболка!..
   Он подошел к краю плота и стал смотреть на реку, на бело-синий пыхтящий
пароход, тянущий за собой против  бурного  течения  две  баржи,  с  верхом
груженные мешками и бочками.
   Пароход хлопал по воде широкими красными лопастями,  подымал  волны.  И
под нами закачались на  волнах  притянутые  к  берегу  стальными  канатами
плоты.
   - Ты думаешь, все это так просто?