подожди. Я  тебя
должна записать в карточку.
   Я подождал. Катя записывала и говорила:
   - Срок - две недели. Прочтешь и приходи снова.  Я  только  не  понимаю,
почему у вас  такой  выбор  -  химия  и  Флобер.  Если  решили  заниматься
самообразованием, надо постепенно. Я могу вам список составить.
   - Составь, - попросил я. - Нам только, понимаешь, надо очень срочно.
   - Очень срочно, - повторила Катя и улыбнулась снисходительно.
   Но я ушел довольный.
   "Мадам Бовари" в отрывках мы прочитали в два вечера.
   Потом я принес еще несколько книг, рекомендованных Катей Петуховой.
   Я не могу сказать, что  чтение  сильно  увлекло  нас.  "Мадам  Бовари",
например, просто не понравилась. А химия оказалась  настолько  непонятной,
что мы решили отложить ее до лучших времен.
   Надо  сказать  спасибо  Кате  Петуховой.  Она  научила  нас  составлять
конспект прочитанного.
   А книг в этой библиотеке было много. Еще при царе политические ссыльные
завезли их сюда. Короче говоря, нам было что  читать.  Не  хватало  только
времени, потому что мы не могли распоряжаться им по своему  усмотрению.  И
все-таки мы прочитали за короткий срок немало книг.
   И чем больше мы читали, тем сильнее чувствовали,  как  нам  не  хватает
образования.
   А раньше мы этого не замечали.
   Нет, неправда, замечали, чувствовали. Но  не  так,  как  теперь,  когда
постепенно пристрастились к чтению.
   Было бы неправильно, однако, считать, что чтением  мы  занялись  только
под влиянием Узелкова и только для того, чтобы привлечь к себе внимание  и
возвыситься в глазах Юли Мальцевой.
   Мы занялись бы чтением все равно. Но Узелков, конечно, был первым,  кто
стал колоть нам глаза нашим невежеством. А потом мы сами  удивлялись,  как
это мы раньше могли жить, не читая, когда все, ну буквально все вокруг нас
читают или чему-нибудь учатся.
   Это может в нынешнее время  показаться  странным,  но  я  помню:  после
каждого комсомольского собрания, где лекторы говорили о социализме, о том,
какая жизнь будет при социализме, нас с Венькой стала охватывать тревога.
   Нам казалось, что при социализме  мы,  чего  доброго,  окажемся  самыми
отсталыми. Ну что мы действительно  будем  делать?  Мы  даже  обыкновенную
школу не закончили. А при социализме все  будут  культурными,  все  должны
быть культурными.
   Однажды вечером Венька читал брошюру Ленина "Задачи союзов молодежи".
   И в это время к нам заглянул наш дружок Васька Царицын - очень  хороший
паренек, работавший монтером на восстановлении электростанции.
   Он шел на репетицию  в  драмкружок.  И  вот  по  дороге  зашел  к  нам.
Поболтали о том о сем. Васька рассказал нам анекдот, но мы как-то не сразу
засмеялись, и он спросил, почему мы сегодня такие невеселые.
   - Да так, - сказал Венька. - С чего особенно веселиться-то?
   - Ну, все-таки... Вы уж что-то очень невеселые, -  заметил  Царицын.  И
посмотрел на брошюру: - А это чего вы читаете? Готовитесь, что ли, к чему?
   - Ни к чему не  готовимся.  Просто  так  читаем,  -  сказал  Венька.  И
спросил: - А ты это читал?
   - Нет, - засмеялся Васька. - Я в руководящие товарищи не  лезу.  Мне  и
так не худо...
   - Да при чем  тут  руководящие!  -  возмутился  Венька.  -  Это  каждый
комсомолец должен прочитать. Я это в прошлом году читал, но как-то не  все
уяснил. А вот сейчас - слушай...
   И он стал читать подчеркнутое карандашом:
   - "Коммунистом стать можно лишь  тогда,  когда  обогатишь  свою  память
знанием всех тех  богатств,  которые  выработало  человечество".  Или  вот
опять:  "Коммунист  будет  Только  простым  хвастуном,   если   не   будут
переработаны в его сознании все полученные знания".
   - Ну и что? - спросил Васька. - Я это  знаю.  У  нас  еще  когда  такой
доклад был, на электростанции...
   - Нет, вот я хочу тебя спросить, - сказал Венька. - Ты вот мне  ответь.
Ты, например, можешь стать коммунистом?
   - Могу, - твердо ответил Царицын. - У меня две рекомендации, и меня еще
рекомендует комсомольская ячейка.
   - Это само собой, - сказал Венька. - Рекомендации и у меня есть. Но вот
могут ли из нас получиться сейчас коммунисты?
   - А почему? - опять засмеялся Васька. - Ты думаешь, нам  будут  экзамен
устраивать, проверять, переработали ли мы все знания? Да я встречаю  таких
коммунистов, которые даже того не знают, что мы с тобой знаем.  У  нас  на
станции работает старичок Михей Егорыч, тоже старый коммунист.  Он  еще  в
тысяча девятьсот пятом участвовал. Но он может работать  только  слесарем.
Он и сам в инженеры не стремится. А между прочим, коммунист...
   - Нет, с тобой  не  сговоришься,  -  сказал  Венька.  -  Ты  просто  не
понимаешь, чего тебе говорят. Ты боишься только экзамена и радуешься,  что
тебя не будут экзаменовать. А совесть?
   - Что совесть?
   - Совесть коммунистическую надо иметь или нет?
   - Совесть у меня имеется, - с достоинством заявил Царицын  и  посмотрел
на свое отражение в темном оконном стекле.  -  Но  ты  ведь,  Венька,  все
берешь в идеальном виде. А  если  в  идеальном  брать,  так  нас  всех  до
старости нельзя будет принять в коммунисты. Вот, скажем, так. В драмкружке
мне дали сейчас играть генерала  Галифе.  Юрий  Тихонович,  наш  режиссер,
говорит, что я на него нисколько не похожий. И  вообще  эта  роль  не  для
меня. Но больше сыграть некому. Значит, буду играть я. И публика ни за что
не догадается, похожий я на него или непохожий. Тут же у нас,  в  Дударях,
никто генерала Галифе не видел. Штаны галифе  видели,  а  генерала  такого
никто не видал.
   - Ну да, - мотнул головой Венька. - Во всяком  деле  можно  словчить  и
всех обмануть, но коммунист ловчить не должен. Не имеет права ловчить.
   Васька чуть обиделся и сказал, что он никогда не ловчил  и  ловчить  не
собирается. Конечно, он не участвовал в пятом году и даже  на  гражданской
войне не был, но если начнется война с капиталистами, как пишут в газетах,
он не хуже других пойдет на фронт и покажет,  что  он  настоящий,  идейный
коммунист. А что касается переработки знаний  всего  человечества,  то  он
собирается поступить на рабфак. И если  потребуется,  он  все  эти  знания
переработает. А в чем дело?
   - Вот это здорово! - позавидовал Венька. - А я, к сожалению,  поступить
не могу.
   - Почему?
   - Потому что... Ну, словом, потому что я еще в  детстве  слабо  учился.
Хотя возможность  была.  Мой  отец  работал  на  железной  дороге,  хорошо
зарабатывал. Хотел, чтобы я выучился. Но у  меня  большая  задумчивость  в
детстве была. Учитель на уроке, бывало, объясняет,  и  я  сначала  слушаю.
Потом чего-то такое задумаюсь, и все, что рассказывал учитель,  из  головы
уйдет. Дальше я уж стараюсь его слушать, но мало  что  понимаю,  поскольку
часть пропустил. А раз я не  понимаю,  мне  уже  скучно  слушать.  Поэтому
многие учителя меня считали бестолковым...
   Васька засмеялся.
   - Ничего смешного тут нет, - сказал Венька. - Может, я  не  один  такой
бестолковый. Может, много  таких.  Но  тогда  надо  бы  нас  учить  как-то
по-особому. Но ведь учат, как стригут - всех под одну  гребенку.  Вот  при
коммунизме, наверно, по-другому будут учить. И все будет  по-другому.  При
коммунизме...
   Васька Царицын перебил его:
   - При коммунизме много чего будет. Но  надо  сначала  всех  бандитов  и
жуликов переловить. И  сделать  так,  чтобы  больше  не  жульничали  и  не
спекулировали. А то вот мы про коммунизм разговариваем, а  у  нас  сегодня
ночью на электростанции весь свежий тес увезли, украли. Наверно, частникам
продали...
   - Вы заявили? - спросил я.
   - Заявили.
   - Ну, значит, найдем.
   - Найти - это мало, - сказал Васька. - Надо это все вообще  прекратить,
всякое воровство и жульничество, чтобы этого  никогда  не  было.  Хотя,  -
Васька опять засмеялся, - хотя, если это все прекратится, вы-то с  Венькой
куда денетесь? Вы же тогда безработными будете!
   - Почему это? - возмутился я. - Венька может работать слесарем. Он  уже
работал немножко. И я тоже  куда-нибудь  поступлю.  Или  пойду  обратно  в
Чикиревские мастерские...
   - Ну, куда вы теперь поступите? Вон  какая  безработица!  -  кивнул  на
темное окно Васька. - На бирже труда  прямо  сотни  людей  топчутся.  Нету
никакой работы...
   - А что, она вечно,  что  ли,  будет,  безработица?  -  спросил  Венька
сердито. - Ты считаешь, что безработица будет вечно?
   - Не вечно, но все-таки, - замялся Васька. - Моего отца опять сократили
по штату...
   Вспомнив об отце, Васька вдруг заговорил о женитьбе. Ему,  оказывается,
прямо в срочном порядке надо жениться.
   Очень тяжелое положение в семье. Мать  недавно  умерла,  отец-печник  с
горя запил, продает на барахолке последние  вещи.  Маленькие  сестренки  и
братишка остались без присмотра. Что делать? Надо жениться, чтобы  в  доме
была  хозяйка.  И  у  Васьки  уже  есть  на  примете  одна.   Хорошенькая,
аккуратненькая. Приезжая. Но за ней увивается корреспондент. Как охотничья
собака, повсюду за ней ходит. Не дает поговорить. А она кассирша...
   Венька наклонил голову над столом, потом встал  из-за  стола  и  открыл
шкаф, будто ему что-то потребовалось.
   А я спросил Ваську:
   - Это какая же кассирша?
   - Да вы, наверно, не  знаете,  -  сказал  Царицын.  -  Из  продуктового
магазина  кассирша.  Бывший  Махоткина  магазин,  как  раз  против  вашего
учреждения. Мальцева Юля ее зовут...
   Мне стало очень обидно: "Даже Васька Царицын уже с ней познакомился.  И
собирается даже жениться. А мы..."
   Венька, наверно, тоже так подумал. Он  закрыл  шкаф  и  сердито  сказал
Ваське:
   - Ну что же, желаю тебе счастья с этой кассиршей...
   - Да нет, - вздохнул Васька. - У меня, наверно, с ней ничего не выйдет.
Этот корреспондент Узелков и на репетиции ее провожает, и с  репетиций.  Я
же говорю, как охотничья собака...
   - А какие репетиции?
   - Да я же рассказываю: у нас в драмкружке. Мы сейчас вот здесь в  школе
репетируем, сегодня в костюмах. Пьеса из жизни Парижской коммуны. Эта  Юля
Мальцева, кассирша, будет  играть  Мадлен  Дюдеван.  Юрий  Тихонович,  наш
режиссер, ей прямо в глаза говорит:  "Вы  прелестный  цветок".  Она  будет
умирать на баррикадах...
   Васька взглянул на наши ходики и обомлел...
   - Ой, да я опаздываю!
   Он замотал шею  красным  шарфом,  как  у  настоящего  артиста,  натянул
телогрейку и побежал к дверям.
   У дверей он еще раз оглянулся.
   - Если хотите, ребята, можете зайти на репетицию.  Это  тут  рядом.  Мы
сегодня первый раз репетируем в костюмах...
   Я предложил Веньке, смеясь:
   - А в самом деле, давай сходим посмотрим? Интересно.
   - Давай, - согласился Венька.



7

   В школе во всем здании было темно.
   Только на втором этаже горела маленькая керосиновая лампа.
   Мы поднялись по деревянной лестнице, прошли  по  коридору,  где  сильно
пахло пудрой и палеными волосами, приоткрыли дверь в большой зал.
   И сразу же навстречу нам вышел лысый человек в черной бархатной блузе с
белым бантом.
   - Вы участники? - спросил он. - Из массовки? Ну, что вы молчите? Немые?
   Мы привыкли отвечать, что мы из уголовного розыска. Но на этот  раз  мы
промолчали, потому что все это к  уголовному  розыску  не  имело  никакого
отношения. А что такое массовка, нам было неизвестно.
   Мы смотрели не на лысого человека, а на Юлю  Мальцеву,  которую  хорошо
было видно в приоткрытую дверь.
   Она, не замечая нас,  сидела  перед  зеркалом  и  держала  над  головой
закопченные черные щипцы для завивки. Значит, это ее палеными  волосами  и
ее пудрой пахло в коридоре и на лестнице.
   Других девушек в этом зале, где готовились к репетиции,  как  будто  не
было.
   - Ну, в таком случае извините, - насмешливо расшаркался перед нами, как
на сцене, лысый человек. - У нас репетиция. Посторонним нельзя.
   Нам надо было вызвать в коридор Ваську Царицына. Он же  нас  пригласил.
Но мы не решились. И ушли, подавленные, кажется, больше всего этим  словом
- посторонние. Посторонним нельзя.
   Нам везде можно. Когда дело связано с опасностью,  когда  могут  убить,
поранить, искалечить, нам всегда можно. А вот здесь нельзя.
   И  огорчаться  как  будто  не  из-за  чего.  Но  мы  почему-то   сильно
огорчились.
   Переходя через улицу, мы увидели под фонарем заячью папаху Узелкова. Он
шел в школу на репетицию  драмкружка,  чтобы  потом  проводить  домой  Юлю
Мальцеву. Ну да, ему, конечно, можно... Он везде  пройдет.  И  все  другие
раньше нас пройдут повсюду. И на репетиции  в  разных  драмкружках,  и  на
рабфаки. Да и женятся, наверно, удачливее нас.
   А мы повсюду опоздаем. Нас обгонят все, хотя, быть может, мы и не самые
бестолковые, не самые некрасивые.
   Мне до той поры никто никогда так не нравился, как Юля Мальцева.
   Я и сейчас, закрыв  глаза,  могу  испытать  волнение,  представив  себе
тогдашнюю Юлю Мальцеву во всем ослепительном блеске, во всей  прелести  ее
неполных восемнадцати лет.
   До сих пор  в  моей  памяти  живут  ее  большие,  навсегда  удивленные,
насмешливо-озорные и добрые глаза, ее волнистые, легкие волосы.
   Вся она, веселая и грустная, медлительная и быстрая, с гибким и сильным
телом, живет в моей памяти.
   Но когда я, как возможный, соперник Веньки, сравнивал себя с  ним,  мне
понятно было, что не меня, а именно Веньку  Малышева  должна  бы  полюбить
такая девушка.
   Мы, кажется, в одно время с ним вступили в комсомол, в одно время, хотя
и в разных городах, были зачислены на Эту работу. Мы прочитали с ним  одни
и те же книги. И опыт жизни  наш,  и  возраст  были  почти  одинаковы.  Но
все-таки  я  считал  его  старше  себя,   умнее,   опытнее   и,   главное,
принципиальнее.
   Уж, конечно, если не меня, так  Веньку  должна  была  бы  полюбить  Юля
Мальцева, но никак не Узелкова. Позднее, однако, я наблюдал, что красавицы
не всегда достаются красавцам. Даже чаще красавицы в конце концов  выходят
за таких, как Якуз. И кажется, не очень жалеют об этом.
   А тогда, в тот далекий, на редкость тоскливый вечер, когда мы не попали
на репетицию и острый запах паленых  волос  и  удивительно  пахучей  пудры
преследовал нас и на улице, я озлоблен был на несправедливость судьбы.
   Весь остаток вечера я не мог найти себе подходящего занятия. Я  не  мог
ни читать, ни играть в шашки. Да и играть было не с кем.
   Венька, когда мы пришли домой, сразу сел писать письмо матери. И  писал
его долго. Потом заклеил конверт и понес бросить в почтовый ящик. Глаза  у
него были задумчивые.
   Я сказал внезапно, должно быть нарушив его настроение:
   - А все-таки, ты знаешь, Венька, работа у  нас,  вот  я  думаю  сейчас,
очень неважная. Хуже, наверно, ни у кого нету...
   Венька посмотрел на меня недоуменно.
   - Работа тебе не нравится? Ну что ж, можешь бросить...
   - Да не в том дело, - смутился я. - Но ведь правда, у нас такая работа,
что мы все время точно неприкаянные. А вот  такой  человек,  как  Узелков,
везде пройдет...
   - Брось ты этого Узелкова. Надоело, - поморщился  Венька.  И  вышел  на
улицу, унес письмо.
   Вернувшись, он сейчас же разделся и лег спать. Я  тоже  лег  и  погасил
лампу. И уже впотьмах спросил:
   - А как ты считаешь: если мы, допустим, не запишемся в рабфак, но будем
читать только те книги, которые проходят  в  рабфаке,  можем  мы  получить
такое же образование, как все?
   - Утром поговорим, - сказал Венька.


   Утром на пустыре наш начальник оглядывал уже восстановленные  полностью
аэросани. Пахнущие свежей краской,  они  стояли  на  пушистом  снегу,  как
гигантский кузнечик. И начальник, похлопывая по их темно-зеленому корпусу,
говорил:
   - Теперь мы сможем пройти куда хочешь. В любую погоду. Сможем прощупать
медведя в самой его берлоге, когда он нас и не ждет вовсе...
   - За проходимость этих саней я теперь целиком и  полностью  ручаюсь,  -
заверял начальника, вытирая паклей руки,  механик.  -  Везде,  повсеместно
пройдут...
   - Как Узелков, - подмигнул мне Венька. И я понял,  что  он  ночью  тоже
думал об Узелкове, но только, может быть, из самолюбия не хотел лишний раз
говорить об этом.
   А сейчас сказал и улыбнулся. И я улыбнулся. И в ту  же  минуту  Узелков
как будто перестал интересовать нас.
   Нам опять было некогда.  Начальник  собирал,  как  он  говорил,  весьма
ответственную экспедицию в Воеводский угол.
   Мы с Венькой побежали домой, чтобы одеться потеплее.
   У ворот уголовного розыска  Веньку,  задержал  наш  сухопарый  фельдшер
Поляков.
   - Я хочу, товарищ Малышев, сегодня еще раз посмотреть твое плечо. И еще
я намереваюсь показать тебя приезжему доктору Гинзбургу...
   - Некогда мне, Роман Федорович, - сказал Венька. - Я уезжаю сейчас, сию
минуту...
   - Ну, тогда смотри! - погрозил Поляков. - Я в  таком  случае  снимаю  с
себя всякую ответственность...
   - Снимайте, - весело сказал Венька.
   Уже самая возможность дальней поездки на аэросанях воспламенила нас.
   Венька боялся, что Поляков, осмотрев его плечо, помешает ему поехать  в
Воеводский угол.
   Мы забыли  обо  всем,  когда  наконец,  тепло  одетые,  уселись  в  эти
необыкновенные сани.
   Механик, уже облаченный в шоколадного цвета кожаное  пальто,  застегнул
на подбородке две пуговицы  от  кожаного  же  шлема,  натянул  только  что
выданные рукавицы с длинными отворотами, нажал ногой на  рубчатую  педаль,
передвинул рычаг с костяным набалдашником. И сани,  осторожно  выкатившись
из  города,  вдруг  с  хрустом,  с  треском  и  завыванием  помчались   по
необозримой снежной поляне, оставляя позади себя на пушистом снегу тройной
след от широких лыж.
   Нет - казалось мне в детстве, в ранней юности и кажется до сих пор, уже
изрядно побродившему по разным краям, - нет на  свете  красоты,  способной
затмить в нашей памяти красоту, и величие, и волшебство могучей  сибирской
природы.
   Даже зимой, когда леса и реки, равнины и горы укрыты снегами и охвачены
крепчайшими морозами, сам простор неоглядный вселяет  в  душу  невыразимую
радость, внушает бодрость и настраивает на особо торжественный лад.



8

   Где-то в глубине тайги, в глухих чащобах,  под  укрытием  из  смолистых
коряжин или каменных плит, расщепленных дождями, и  ветрами,  и  морозами,
притаились до поры в своих душных берлогах матерые медведи.
   И так же до поры до времени притаился где-то здесь в  снегах  со  своей
неуловимой многочисленной бандой знаменитый Костя  Воронцов,  неустрашимый
кулацкий сын, "император всея тайги", как он сам называет  себя  то  ли  в
шутку, то ли всерьез.
   Только пар от медвежьего дыхания, оседающий подле берлоги  и  мгновенно
застывающий  в  морозные  дни  в  виде  блесток  пушистого  белого   инея,
показывает, где величественно почивают медведи. И все население тайги -  и
косуля, и заяц, и лиса - почтительно и робко обходит жилища хозяев леса.
   И так же робко обходят и объезжают бандитские логова  жители  заимок  и
деревень.
   Впрочем, не все, далеко не все робеют здесь  перед  Костей  Воронцовым.
Некоторые  даже  с  надеждой  взирают  на  его  банду.  Может,  Костя  еще
утвердится по-настоящему. Может, ему  как-нибудь  помогут  из-за  границы.
Может, он в гамом деле станет "императором всея тайги".
   Ведь не первый год его колошматят  разные  ударные  группы  и  ОГПУ,  и
уголовного розыска.
   Летом прошлого года особый отряд сильно потрепал его банду и  здесь,  в
Воеводском углу, и в Колуминском уезде, куда уходила она от преследования.
Казалось, что от банды его остались только жалкие охвостья, которые  легко
доколотит уголовный розыск. Поэтому особый  отряд  продвинулся  дальше  на
восток, чтобы там громить еще большие банды.
   К тому же в конце лета пронесся слух,  что  Воронцов  утонул  во  время
переправы. Рыбаки будто где-то выловили его труп.
   Об этом была напечатана заметка в губернской газете "Знамя труда". И  в
заметке было высказано такое суждение, что  с  бандитизмом  вообще,  будет
скоро покончено.
   Воронцов, однако, обманул всех. Глубокой осенью он  опять  о