Утреннее происшествие привело ее к решимости  проникнуть  в  заветную
комнату самостоятельно. Будет  во  всех  отношениях  лучше  если  Элинор
ничего об этом не узнает. Снова подвергать подругу  риску,  что  ее  там
застигнут заставлять ее войти  в  помещение,  вид  которого  бередит  ее
душевную рану, Кэтрин не могла.  Гнев  генерала  был  для  гостьи  менее
страшен чем для его дочери. К тому же ей казалось, что в одиночестве она
сможет  более   тщательно   все   обследовать.   Поделиться   с   Элинор
подозрениями, которых, к счастью,  она  сама,  по-видимому,  не  питала,
Кэтрин не смела. Она  поэтому  не  могла  при  ней  искать  свидетельств
жестокости  генерала,  которые,  -  хоть  они  до  сих  пор  и  остались
необнаруженными, - надеялась найти в виде заметок, продолженных чуть  ли
не до последнего вздоха. Дорогу к этой комнате она знала великолепно.  И
так как ей хотелось с этим  покончить  до  возвращения  Генри,  которого
ждали на следующее  утро,  она  не  могла  терять  времени.  День  стоял
солнечный, решимости у нее было хоть отбавляй,  в  четыре  часа  дня  до
захода солнца оставалось не меньше двух часов, а ее отлучку вполне можно
было  объяснить  тем,  что  она  на   полчаса   раньше   обычного   ушла
переодеваться.
   Так она и поступила. И прежде чем умолк бой часов.  Кэтрин  оказалась
одна в галерее. Было не до размышлений, не следовало терять ни  секунды.
Ускорив шаги, она, по возможности бесшумно, скользнула за  двустворчатую
дверь, не давая себе опомниться, не оглядываясь, устремилась к  заветной
цели. Замок поддался ее руке без  зловещего  скрежета,  который  мог  бы
встревожить обитателей дома. Она вошла в дверь на цыпочках. Комната была
перед ней. Но прошло несколько минут, прежде чем она  сделала  следующий
шаг. То, что она увидела, приковало ее к месту и взволновало до  глубины
души.  Ее  глазам  представилось   просторное,   удачно   спланированное
помещение, изящная кровать с заботливо убранной и застланной  покрывалом
постелью, блестящая батская печь, платяные шкафы из  красного  дерева  и
красиво расцвеченные кресла, на которых весело играли врывавшиеся  через
два окна с подъемными  рамами  теплые  лучи  заходящего  солнца.  Кэтрин
ожидала, что вид комнаты может ее потрясти, и  она  в  самом  деле  была
потрясена.  Прежде  всего  ее  охватили  удивление  и  растерянность.  А
возникший вслед за тем проблеск здравого смысла добавил  к  ним  горькое
чувство стыда. Она не ошиблась, попав именно туда, куда  стремилась,  но
как же она ошиблась во всем остальном, в толковании слов мисс  Тилни,  в
своих собственных предположениях! Эта комната, которую она  представляла
себе такой обветшалой, находящейся в такой мрачной части дома, оказалась
расположенной в том крыле, которое было построено отцом генерала. Внутри
ее были еще две двери, ведущие, вероятно, в гардеробные.  Но  Кэтрин  не
хотелось их открывать. Разве халат, который миссис Тилни в последний раз
набрасывала  на  плечи,  или  ее  последняя  недочитанная  книга   могли
что-нибудь рассказать о том, о чем никто не смел  даже  намекнуть?  Нет,
каковы бы ни были преступления генерала,  у  него  хватило  ума  замести
следы. Она почувствовала отвращение к своим  поискам,  и  ей  захотелось
только незаметно укрыться у себя в комнате, чтобы никто не  узнал  о  ее
нелепых домыслах. И она уже готова была выйти так  же  бесшумно,  как  и
вошла,  когда  неизвестно  откуда  донесшийся  звук  шагов  заставил  ее
замереть и похолодеть от страха.  Было  бы  крайне  неприятно  оказаться
застигнутой в этом месте даже служанкой. Но встретиться с генералом  (он
всегда был тут как тут в самое неподходящее время!)  -  было  бы  просто
невыносимо. Она прислушалась - звук стих. Решив не медлить, она вышла  и
затворила дверь. В эту минуту кто-то распахнул дверь внизу и стал быстро
подниматься по лестнице, площадка которой отделяла  Кэтрин  от  галереи.
Она не смела пошевельнуться. С чувством неописуемого ужаса смотрела  она
на лестницу, пока через несколько мгновений перед ней не предстал Генри.
   - Мистер Тилни! - воскликнула она голосом,  в  котором  слышалось  не
только простое удивление. Он казался удивленным не  меньше  ее.  -  Боже
мой, - продолжала она, не обращая внимания на его приветствие, - как  вы
сюда попали? Отчего вы поднялись по этой лестнице?
   - Отчего я поднялся по этой лестнице? - переспросил он с еще  большим
удивлением. - Да оттого, что  это  кратчайший  путь  в  мою  комнату  из
конюшни. Почему бы мне здесь не подняться?
   Кэтрин опомнилась. Густо покраснев, она не смогла ничего ответить. Он
как будто пытался разгадать замершие  на  ее  губах  слова,  внимательно
всматриваясь в ее лицо. Она сделала шаг в сторону галереи.
   - А не могу ли я спросить, в свою очередь, - сказал он,  закрывая  за
собой створчатую дверь, - каким образом здесь оказались вы? Этот  проход
представляется мне не менее необычным путем из комнаты  для  завтрака  в
вашу спальню, чем из конюшни в мою.
   - Я хотела, - сказала Кэтрин,  опустив  глаза,  -  осмотреть  комнату
вашей матери.
   - Комнату моей матери? Разве эта комната чем-нибудь примечательна?
   - Ровно ничем. Но мне  казалось,  что  вы  собирались  приехать  лишь
завтра.
   - Когда я уезжал, я не рассчитывал  вернуться  раньше.  Но  три  часа
назад выяснилось, что меня больше ничто не задерживает. Вы очень бледны.
Боюсь, я напугал вас, поднимаясь с такой стремительностью. Вы,  наверно,
не знали, - вам не сказали,  что  эта  лестница  ведет  к  хозяйственным
службам?
   - Правда, не знала. Кажется, погода для вашего  возвращения  выдалась
очень удачной?
   - Вы правы, вполне. Но неужели Элинор заставила вас  осматривать  все
комнаты в одиночестве?
   - Нет, что вы! Мисс Тилни показала мне почти весь дом еще в  субботу.
Мы подошли уже было и к этим комнатам,  но...  -  добавила  она  упавшим
голосом, - с нами был ваш отец.
   - И это вам помешало? - спросил Генри внимательно на нее посмотрев. -
Вы успели обойти здесь все комнаты?
   - Нет, я лишь собиралась это сделать. Но, наверно,  уже  поздно.  Мне
нужно идти переодеваться.
   - Сейчас только четверть пятого, - сказал он, показывая свои часы.  -
Вы ведь сейчас не в Бате. Здесь нет ни балов, ни театров.  В  Нортенгере
для переодевания хватит и получаса.
   Она не посмела ему возразить, а потому позволила себя задержать, хотя
боязнь дальнейших расспросов впервые за  их  знакомство  вызвала  в  ней
желание расстаться  с  ним  возможно  скорее.  Медленно  идя  рядом,  он
спросил:
   - Вы получали после моего отъезда письма из Бата?
   - Нет. Меня это очень удивляет. Изабелла так  усердно  обещала  сразу
мне написать.
   - Усердно! Гм, усердное обещание! Немного странно звучит. Я слышал об
усердном исполнении  обещанного.  Но  усердное  обещание  –  усердие  на
словах?.. Однако не стоит в это углубляться - мне  бы  не  хотелось  вас
огорчать. Комната моей матери выглядит мило, не правда ли? Просторная  и
с  очень  удобными  гардеробными.   Мне   она   всегда   кажется   самой
привлекательной в доме, и я понять не могу, почему Элинор не хочет в ней
поселиться. Наверное, это она обратила на нее ваше внимание.
   - Нет.
   - Вы пришли сюда просто так, сами?
   Кэтрин не ответила. После минутного молчания, в течение  которого  он
пристально смотрел на нее, Генри добавил:
   - Поскольку комната не является особой достопримечательностью сама по
себе, вас, наверно, привел сюда интерес  к  моей  матери.  Элинор  могла
наговорить вам о ней немало хорошего - и вполне заслуженно.  Думаю,  что
другой такой женщины не было на свете. Впрочем, такое внимание к высоким
человеческим  качествам  -  явление  довольно  редкое.  Непритязательные
семейные добродетели малознакомого человека не  часто  способны  вызвать
душевный порыв, который толкнул бы на подобное посещение.  Должно  быть,
Элинор вам очень много о ней рассказывала?
   - Да, конечно. То есть не так уж много, но все, что  я  узнала,  было
необыкновенно интересно.  Как  внезапно  она  скончалась!  -  Замявшись,
Кэтрин уверенно добавила:
   - И при ней не было вас - никого из ее детей. Ваш отец, думается, был
к ней не очень привязан?
   - И вам, значит, пришло в голову, - сказал он, глядя ей прямо в лицо,
- что о ней быть может, недостаточно  позаботились,  или  что...  -  тут
Кэтрин непроизвольно ему кивнула, - или что было  допущено  нечто  более
непростительное? - Она впервые смотрела на него такими широко раскрытыми
глазами. - Болезнь матери, - продолжал Генри, -  вспышка,  закончившаяся
смертью, - была  внезапной  хотя  недуг,  от  которого  она  страдала  -
печеночные колики, - возник у нее давно. На  третий  день  приступа,  то
есть так скоро, как только было возможно, к ней привезли  врача,  весьма
почтенного человека, к  которому  она  всегда  питала  большое  доверие.
Поскольку у него  возникла  тревога  за  ее  жизнь,  на  следующий  день
привезли еще двух врачей, которые неотлучно  находились  при  ней  целые
сутки. Она скончалась на пятый день. В течение всей болезни Фредерик и я
(мы оба в то время  были  дома)  часто  ее  навещали.  И,  полагаясь  на
собственные наблюдения, мы с ним вправе засвидетельствовать, что для  ее
спасения делалось решительно все,  что  можно  было  сделать  при  самой
горячей супружеской  привязанности  и  при  ее  общественном  положении.
Бедная Элинор, увы, находилась в то время  в  отъезде.  Вернувшись,  она
застала мать уже в гробу.
   - Ваш отец, - спросила Кэтрин, - был опечален ее кончиной?
   - Какое-то время - весьма глубоко. Вы ошиблись, считая, что он ее  не
ценил. Он любил ее, я уверен, так сильно, как только мог. Не  каждый  из
нас, вы знаете, способен быть одинаково нежным. Не стану  скрывать,  при
жизни ей пришлось немало от него вытерпеть. Но, если своим характером он
причинял ей страдания, - рассудком он отдавал ей должное. Он искренне ею
дорожил и был потрясен ее смертью - хоть и не слишком надолго.
   - Какое счастье! - воскликнула Кэтрин. - Это было бы так ужасно!..
   - Если я вас правильно понял, вы вообразили такие страшные вещи,  для
определения которых у меня  не  хватает  слов.  Мисс  Морланд,  дорогая,
подумайте  о  существе  этих  ужасных  подозрений.  Какие  были  у   вас
основания? Вспомните, в какой стране, в каком веке мы живем.  Вспомните,
что  мы  англичане,  что  мы  христиане.  Попробуйте  воспринять   жизнь
по-настоящему, посмотрите вокруг себя. Разве наше воспитание готовит нас
к таким извращениям?  Разве  наши  законы  им  потакают?  Могли  бы  они
остаться  незамеченными  в  стране,  в  которой  печать  и  общественная
деятельность находятся на таком высоком уровне, где все люди добровольно
подглядывают друг за другом и где, благодаря  развитию  газет  и  дорог,
ничто не может ускользнуть от всеобщего внимания? Милейшая мисс Морланд,
что за мысли бродят в вашей головке?
   Они дошли до конца галереи. И она со слезами стыда убежала к  себе  в
комнату.

Глава XXV

   Романтические видения исчезли. Душа Кэтрин окончательно  пробудилась.
Урок, который преподал ей Генри, при  всей  его  краткости  позволил  ей
глубже осознать нелепость ее недавних фантазий,  чем  все  пережитые  ею
разоблачения. Униженная и уязвленная, она плакала горькими слезами.  Она
упала не только в собственном мнении - она уронила себя во мнении Генри!
Ее недомыслие, казавшееся ей сейчас преступным, раскрылось перед ним  со
всей очевидностью, и отныне он будет ее презирать. Вольность, с  которой
она позволила себе строить  догадки  относительно  пороков  его  отца  -
сможет ли Генри когда-нибудь ей это  простить?  Забудутся  ли  ее  дикие
подозрения, - ее праздное любопытство? Кэтрин не  находила  слов,  чтобы
выразить всю глубину своего презрения к самой себе. Раз или два до этого
злосчастного случая в поведении Генри промелькнули - так ей, по  крайней
мере, показалось, - какие-то признаки увлечения ею. Теперь же...  Короче
говоря, в течение  получаса  она  считала,  что  больше  ей  не  на  что
надеяться. Когда часы пробили пять, она спустилась в гостиную. Сердце ее
было разбито, и она едва смогла внятно ответить Элинор на вопрос о своем
здоровье. Генри, которого она так боялась, появился  в  гостиной  вскоре
после нее. И единственная перемена в его обращении с гостьей заключалась
в том, что он оказывал ей  больше  внимания,  чем  прежде.  Никогда  еще
Кэтрин так не нуждалась в участии, как сейчас, - и он это,  по-видимому,
сознавал.
   На протяжении вечера он относился к ней с  равной  приветливостью.  И
под ее благотворным действием, настроение Кэтрин мало-помалу  улучшилось
и она начала успокаиваться. Она не могла  себя  простить  или  забыть  о
случившемся, - единственное, о чем она мечтала, это чтобы с прошлым было
покончено и чтобы память о нем не отняла у нее  последнего  расположения
Генри. Раздумывая о своих  беспричинных  тревогах  и  поступках,  Кэтрин
вскоре достаточно ясно осознала, что все они были  порождены  намеренным
самообманом, что всякий пустяк превращался в ее болезненно настороженном
сознании  в  значительное  обстоятельство  и  что  происходило  это   от
определенного направления ее мыслей, из-за которого она еще до приезда в
аббатство жадно  предвкушала  всякого  рода  зловещие  открытия.  Кэтрин
припомнила,  с  какими  чувствами  она   готовилась   к   знакомству   с
Нортенгером. И ей стало ясно, что испытанное ею наваждение  и  вызванная
им катастрофа зародились еще задолго до ее отъезда из Бата, целиком  под
действием увлекших ее там книг.
   Как бы хороши ни были сочинения миссис Радклиф и  как  бы  хороши  ни
были  сочинения  всех  ее  подражателей,  они  едва  ли   способствовали
раскрытию человеческой природы - по крайней мере, в  средних  английских
графствах. Об Альпах и Пиренеях, с  присущими  им  людскими  пороками  и
дремучими сосновыми чащами, они дают,  возможно,  верное  представление.
Быть может, Италия, Швейцария и Южная Франция  в  самом  деле  изобилуют
описываемыми в романах ужасами. Кэтрин  не  смела  подвергнуть  сомнению
все, что - выходило  за  пределы  родной  страны,  и  была  готова  ради
осторожности исключить из  рассмотрения  даже  ее  северные  и  западные
окраины. Но в средней Англии законы и современные обычаи все же  создали
некую уверенность в безопасном существовании  даже  для  нелюбимых  жен.
Здесь не допускается убийств, слуги здесь - не рабы, а  в  аптеке  здесь
вам не продадут яда или снотворного зелья  так  же  легко,  как  порошок
ревеня. В Альпах и Пиренеях, возможно, отсутствуют смешанные  характеры,
и тот, кого нельзя назвать ангелом, видимо, обладает душою демона. Но  в
Англии это не так. И Кэтрин поняла, что характеры  и  привычки  англичан
непременно представляют собой  сочетание,  -  правда,  в  каждом  случае
особое, - хорошего и дурного.  Основываясь  на  этом,  ей  не  следовало
удивляться, если бы даже  и  в  Генри  и  в  Элинор  Тилни  со  временем
обнаружились кое-какие маленькие изъяны.  Отсюда  же  вытекало,  что  ей
вовсе не нужно закрывать глаза  на  некоторые  подлинные  недостатки  их
отца, который, будучи свободен от причудившихся ей, к ее  вящему  стыду,
несуществующих пороков,  обладал,  по  зрелом  размышлении,  не  слишком
приятным нравом.
   Придя к этим выводам и дав  себе  на  будущее  зарок  во  всех  своих
суждениях и поступках руководствоваться одним  только  здравым  смыслом,
она  была  вынуждена  себя  простить  и  стать  после  этого  еще  более
счастливой,  чем  прежде.  Милосердная  рука  времени  оказала  на   нее
посредством происходивших  с  ней  по  ходу  следующего  дня  незаметных
перемен  свое  целительное   действие.   Этому   немало   способствовало
необычайное  великодушие  и  благородство  Генри,  который  ни  малейшим
образом даже не намекнул ей о  происшедшем.  И  быстрее,  чем  ей  могло
представиться в минуту наивысшего отчаяния, она пришла снова в  отличное
настроение, улучшавшееся под  действием  каждого  сказанного  им  слова.
Конечно, некоторые темы должны были беспокоить  ее  до  конца  жизни,  -
например, упоминание о сундуке или шкафе. Черного лака она не терпела ни
в каком виде. И все же даже она допускала, что случайное  напоминание  о
былых  заблуждениях,  хоть  и  несколько  неприятное,   могло,   однако,
оказаться небесполезным.
   Романтические  тревоги  вскоре  уступили  место  заботам   житейского
свойства.  Длительное  ожидание  письма  от  Изабеллы  с   каждым   днем
беспокоило Кэтрин все сильнее. Ей не терпелось узнать о жизни в Бате,  о
том, кто нынче бывает в Верхних  и  Нижних  залах,  а  в  особенности  -
насколько удачно получилось у Изабеллы  задуманное  ею  еще  при  Кэтрин
кружево и каковы сейчас ее отношения  с  Джеймсом  Сведения  этого  рода
могли до нее дойти только от Изабеллы. Джеймс не собирался писать ей  до
своего возвращения в Оксфорд, а от миссис Аллен нельзя было ждать письма
до ее прибытия в  Фуллертон.  Но  ведь  Изабелла  обещала  забросать  ее
письмами. А если она что-нибудь обещает, она ведь не успокаивается, пока
этого не сделает! Отсутствие писем казалось совершенно необъяснимым.
   Каждое утро на протяжении девяти дней  заставляло  Кэтрин  переживать
все большее и большее разочарование. Но на  десятое  -  первым,  что  ей
бросилось в глаза при входе  в  комнату  для  завтрака,  было  письмо  в
радостно протянутой руке Генри. Она поблагодарила его  так  горячо,  как
будто письмо было написано им самим.
   - Увы, оно всего лишь от  Джеймса!  -  пробормотала  она,  рассмотрев
почерк, которым был написан адрес.
   Она распечатала конверт. Письмо было послано из Оксфорда и  содержало
следующее:
   "Дорогая Кэтрин!
   Один Бог знает, как трудно мне  об  этом  писать,  но  чувство  долга
заставляет меня сообщить тебе, что между мисс Торп и мною  все  кончено.
Вчера в Бате мы с ней расстались, чтобы не встретиться никогда. Не  буду
описывать подробности - они только сильнее тебя ранят. Сведения совсем с
другой стороны, которые дойдут до тебя достаточно быстро, откроют  тебе,
кто в этом виноват, и оправдают твоего  брата  во  всем,  кроме  слишком
легкомысленной веры в чью-то ответную привязанность. Слава  Богу,  глаза
мои  открылись  вовремя!  Но  удар  был  тяжелым.  После   великодушного
согласия, полученного от отца... Но довольно об этом. Она  сделала  меня
несчастным навеки! Напиши мне скорее, Кэтрин - ведь ты мой  единственный
друг. На твою-то любовь я могу  полагаться.  Надеюсь,  ты  уже  покинешь
Нортенгер, когда капитан Тилни объявит о своей помолвке  -  в  противном
случае, ты окажешься в неловком положении. Бедняга Торп находится здесь.
Я боюсь с ним встретиться - его честное  сердце  этого  не  выдержит.  Я
написал ему и нашему отцу. Больше всего меня огорчает  ее  двуличие.  До
последнего дня, когда я пробовал с ней объясниться, она  убеждала  меня,
что привязана ко мне ничуть не меньше,  чем  прежде,  и  высмеивала  мои
опасения. Мне стыдно сознавать,  как  долго  меня  обманывали.  Но  если
когда-нибудь мужчина мог верить в любовь женщины, этим мужчиной  был  я.
До сих пор не могу понять, чем  она  руководствовалась.  Чтобы  добиться
благосклонности Тилни, ей вовсе не нужно было  водить  меня  за  нос.  В
конце концов мы разошлись по обоюдному согласию. Если бы я ее никогда не
видел! Такой женщины мне  уже  больше  не  встретить.  Кэтрин,  дорогая,
хорошенько подумай, прежде чем решишься кому-нибудь отдать свое сердце!
   Твой и т. д.",
   Кэтрин не прочла и трех строк, когда ее внезапно изменившееся лицо  и
краткие восклицания, выражавшие огорченное удивление обнаружили, что она
получила печальные вести.  Внимательно  наблюдавший  за  ней,  пока  она
читала, Генри ясно понял, что конец письма был  столь  же  безрадостным,
как и его начало. Однако приход генерала не позволил ему даже задать  ей
какой-нибудь вопрос. Они сразу приступили к завтраку. Но у Кэтрин  кусок
не шел в горло. Слезы стояли в ее