другую тему, а также внесенному слугой подносу с  закуской,
генерал пришел снова в благодушное настроение, а она справилась со своей
застенчивостью.
   Комната, в которой они  находились,  служила  достаточно  просторной,
удачно спланированной и красиво обставленной столовой. Покинув ее, чтобы
прогуляться по саду, они миновали сперва меньшее  помещение,  занимаемое
самим хозяином дома (приведенное по данному случаю в необычный порядок),
и далее - помещение, предназначенное для гостиной, которым, хоть  оно  и
не было обставлено,  Кэтрин  была  восхищена  вполне  достаточно,  чтобы
удовлетворить генерала. Это была комната очень приятной формы, с окнами,
доходившими до самого пола, и с прекрасным, открывавшимся из них  видом,
правда, всего лишь на зеленую  лужайку.  И  она  тут  же  выразила  свое
восхищение с той же естественностью, с которой его почувствовала.
   - О, мистер Тилни! Почему же вы не отделали эту  комнату?  Как  жаль,
что она еще не отделана. Это лучшая комната, какую я когда-либо  видела.
Восхитительнейшая комната в мире!
   - Надеюсь,  -  сказал  генерал  с  довольной  улыбкой,  -  она  будет
обставлена в недалеком будущем. Чтобы ее обставить,  требовалось  только
узнать вкус ее будущей хозяйки!
   - Если бы это был мой дом, я проводила бы здесь все свое время. Какой
славный  коттедж  виден   среди   деревьев!   Это   же   яблони!   Самый
очаровательный коттедж!
   - Вы его одобряете? Вам нравится его вид? Этого достаточно. Генри, не
забудь, - надо будет сказать Робинсону. Коттедж остается!
   Такая любезность заставила Кэтрин снова почувствовать себя неловко  и
она  тут  же  умолкла.  И   хотя   генерал   подчеркнуто   интересовался
предпочтительным для нее цветом обоев и  занавесей  для  окон,  никакого
положительного мнения на этот  счет  ему  добиться  не  удалось.  Свежий
воздух и свежие впечатления смогли, однако, отвлечь ее от  смутивших  ее
намеков. И, дойдя до той части примыкавших к  дому  угодьев,  в  которой
намечалось разбить  парк,  -  это  была  окаймлявшая  луг  дорожка,  над
украшением которой Генри начал трудиться полгода  назад,  -  Кэтрин  уже
достаточно пришла в себя, чтобы  найти  ее  самым  приятным  местом  для
прогулок, какое ей когда-либо приходилось посещать, - хоть там и не было
еще ни одного кустика, поднявшегося выше зеленой скамейки на повороте.
   Пока они прогулялись еще по одному лугу.  И  по  прилегавшей  к  нему
части-селения, осмотрели конюшни, с их усовершенствованиями, и  поиграли
с очаровательными, только что научившимися бегать щенками, время подошло
к четырем часам, хотя Кэтрин казалось, что еще не наступило  и  трех.  В
четыре должен был начаться обед, а на шесть был назначен отъезд. Еще  ни
один день не проносился так быстро!
   Она не могла не заметить, что обильный стол не вызвал у  генерала  ни
малейшего удивления. Более того, он тщетно  искал  глазами  на  буфетной
стойке ростбиф, которого там не оказалось. Его сын и дочь заметили нечто
другое. Они редко видели, чтобы он ел с  таким  аппетитом  за  чьим-либо
столом, кроме своего собственного. И никогда до сих пор, он не  сердился
так мало из-за расплавившегося подогретого масла.
   К шести часам, после того как генералу было подано кофе, Кэтрин снова
оказалась в карете. Все его отношение к ней на протяжении  этого  визита
было таким доброжелательным и так ясно свидетельствовало об ожидаемом им
событии, что, будь Кэтрин столь же уверена в намерениях  его  сына,  она
покидала бы Вудстон, не слишком тревожась о том, когда и в качестве кого
ей придется сюда вернуться.

Глава XXVII

   Новое утро принесло следующее,  совершенно  неожиданное  послание  от
Изабеллы:
   "Бат, апрель,
   Моя обожаемая Кэтрин!
   Я получила два Ваших милых письма  с  величайшей  радостью  и  должна
принести Вам тысячу извинений в том, что не ответила на них раньше.  Мне
в самом деле стыдно за свою лень. Но в этом  ужасном  месте  не  хватает
времени решительно ни на что. Со дня Вашего отъезда из Бата я бралась за
перо,  чтобы  написать  Вам,  чуть  ли  не  ежедневно.  Но  какой-нибудь
пустяковый повод непременно меня от этого отрывал. Умоляю Вас,  напишите
мне поскорее и  адресуйте  письмо  нам  домой.  Слава  Богу,  завтра  мы
покидаем это мерзкое место. С тех пор как  мы  с  Вами  расстались,  оно
больше меня не радовало - все  потускнело  и  все  стоящие  люди  отсюда
уехали. Хотя, если бы мы с Вами могли встречаться, мне,  я  уверена,  не
было бы дела до всех остальных, ибо Вы для меня дороже  кого  угодно.  Я
очень беспокоюсь о Вашем замечательном брате, который  не  дает  о  себе
знать, с тех пор как уехал в Оксфорд. Меня тревожит, что мы с  ним  друг
друга не поняли. Но Ваше доброе участие все исправит: он -  единственный
человек, которого я когда-либо могла полюбить и на самом деле любила.  И
я верю, что Вы его в этом  сможете  убедить.  Весенние  моды  уже  почти
забыты - шляпки теперь носят такие ужасные, что  Вам  даже  трудно  себе
представить. Надеюсь, Вы приятно проводите время, но боюсь, что  Вы  обо
мне и не вспоминаете. Не стану Вам  ничего  рассказывать  из  того,  что
могла бы, о семье, в которой Вы живете, ибо хочу быть великодушной и  не
желаю Вас восстанавливать против тех, кем Вы  дорожите.  Но  так  трудно
понять, - на кого можно положиться! И,  увы,  молодые  люди  никогда  не
знают сегодня, что им взбредет на ум  завтра.  Рада  Вам  сообщить,  что
молодой человек, к которому я испытываю  особенное  отвращение,  покинул
Бат. Это определение  позволит  Вам  догадаться,  что  я  имела  в  виду
капитана Тилни, который, как Вы можете вспомнить, особенно меня  изводил
и преследовал перед Вашим отъездом. Впоследствии он держал себя еще хуже
и буквально стал моей тенью. Многие девицы попались бы на его  удочку  -
так еще никто ни за кем не ухаживал! Но я слишком  хорошо  изучила  этот
коварный пол. Два дня назад он уехал в свою часть, и я надеюсь, что буду
избавлена от встречи с ним навсегда. Он самый большой вертопрах,  какого
я когда-либо видела, - необыкновенно противный. Перед  отъездом  он  дня
два не отходил от Шарлотты Дэвис - я жалела о его вкусе, но  не  уделяла
ему  никакого  внимания.  В  последний  раз  мы  с  ним  столкнулись  на
Бат-стрит, и, чтобы он не мог со мной  заговорить,  я  тут  же  зашла  в
магазин.  Мне  даже  смотреть  на  него  не  хотелось.  После  этого  он
направился в Галерею, но я бы за ним не  пошла  ни  за  какие  блага  на
свете. Как он отличается от Вашего брата! Умоляю Вас, сообщите мне о нем
что-нибудь. Мне его мучительно жалко: перед отъездом он  выглядел  таким
несчастным - из-за простуды или чего-то еще испортившего ему настроение.
Я бы написала ему сама, если бы не потеряла его адреса. К тому же, как я
Вам уже намекнула, боюсь что ему чем-то не  понравилось  мое  поведение.
Ради Бога, объясните ему все, чтобы он успокоился. А если он  будет  еще
сомневаться, - несколько присланных им слов или его визит в Патни, когда
он окажется в Лондоне, все поставят на место. Я уже сто лет не была ни в
залах, ни в театре, если  не  считать  вчерашнего  вечера.  Мы  пошли  с
Ходжесами из  озорства  по  дешевым  билетам  -  они  меня  туда  просто
затащили. Я не желала, чтобы  они  говорили,  будто  я  заперлась  из-за
отъезда Тилни. Мы встретились случайно у Митчеллов, и они  сделали  вид,
что страшно удивлены, застав меня там. Я знаю им  цену:  одно  время  мы
почти не здоровались, но теперь они - воплощение дружбы. Меня,  впрочем,
не так-то легко провести - не на такую напали! Вы знаете,  я  ведь  тоже
себе на уме. Энн Митчелл попыталась соорудить себе тюрбан вроде того,  в
каком я  была  неделю  назад  на  концерте.  Ничего  путного  у  нее  не
получилось. Наверно, он шел только к моему своеобразному лицу - так,  по
крайней мере, утверждал тогда Тилни, уверяя, будто все мною любуются. Но
он - последний человек, чьи  слова  для  меня  хоть  что-нибудь  значат.
Теперь я ношу все  только  пурпуровое.  Я  понимаю,  что  кажусь  в  нем
уродиной,  но  мне  безразлично  -  это   ведь   любимый   цвет   Вашего
замечательного брата! Не теряйте  же  ни  минуты,  моя  любимейшая,  моя
обожаемая Кэтрин, и напишите сейчас же ему и той, которая вечно... и  т.
д.".
   Такое явное лицемерие не могло  ввести  в  заблуждение  даже  Кэтрин.
Непоследовательность, противоречивость и лживость письма бросились ей  в
глаза с первых же строк. Ей было стыдно за свою бывшую подругу и стыдно,
что когда-то она могла ее любить. Выражения привязанности Изабеллы  были
настолько же отвратительны, насколько никчемны ее извинения и  бесстыдны
ее просьбы. "Писать Джеймсу, чтобы ее выгородить?  Нет,  Джеймс  никогда
больше не услышит имени Изабеллы из уст своей сестры!"
   Когда Генри вернулся из Вудстона,  она  рассказала  ему  и  Элинор  о
спасении их брата, - искренне их поздравив, - и  с  негодованием  прочла
вслух  наиболее  существенные  места  письма.   Закончив   чтение,   она
воскликнула:
   - Знать не хочу никакой Изабеллы и всего,  что  с  ней  связано!  Она
должна считать меня дурочкой - иначе бы она  так  не  писала.  Но,  быть
может, благодаря письму я научилась разбираться в  ней  лучше,  чем  она
разбирается во мне. Я поняла, что она собой  представляет  -  тщеславная
кокетка, которой не удались ее козни. Вряд ли она хоть когда-нибудь была
привязана ко мне или к Джеймсу. Лучше бы я ее вообще не встречала!
   - Пройдет немного времени, - сказал Генри, - и вам покажется, что  вы
с ней и вправду никогда не встречались.
   - Не  могу  понять  одного.  Ее  планы  в  отношении  капитана  Тилни
провалились. Но  чего  все  это  время  добивался  он  сам?  Почему  ему
понадобилось за ней ухаживать, ссорить ее с  моим  братом,  чтобы  затем
улизнуть?
   - Оправдать намерения Фредерика, если  я  их  правильно  понял,  мне,
признаюсь, трудновато. Он, как и мисс  Торп,  полон  тщеславия.  Разница
между ними лишь в том, что благодаря большему здравому  смыслу  ему  его
тщеславие пока не повредило. Если результат его поведения не  снимает  с
него вины в ваших глазах, - лучше нам оставить его в покое.
   - Значит, вы уверены, что на самом деле он вовсе не был ею увлечен?
   - Совершенно уверен.
   - И хотел, чтобы в это поверили другие, только из озорства?
   В знак согласия Генри кивнул головой.
   - Что ж, в таком случае его  поведение  мне  не  нравится.  Хотя  все
обошлось для нас с вами благополучно, мне это не  по  душе.  Получилось,
что он не причинил большого вреда, поскольку у Изабеллы, кажется, вообще
нет сердца, которое он мог бы разбить. Но представим себе, что она бы  в
него влюбилась по-настоящему.
   - Мы должны были бы прежде представить, что у Изабеллы  есть  сердце,
которое может разбиться, то есть что она совсем иное  существо.  В  этом
случае с ней по-иному бы и обращались.
   - На вашем месте защищать своего брата вполне естественно.
   - А если вы защищаете своего,  вам  незачем  особенно  огорчаться  по
поводу  разочарования,  пережитого  мисс  Торп.  Впрочем,  ваши  чувства
настолько проникнуты врожденной порядочностью, что на них  не  оказывают
влияния ни семейные узы, ни жажда мести.
   Этот комплимент заметно подсластил горечь переживаний в душе  Кэтрин.
Фредерик не мог быть так непростительно виноват при том, что  Генри  был
так хорош. Она решила не отвечать Изабелле на письмо и выбросить его  из
головы.

Глава XXVIII

   Вскоре после этого  генерал  счел  необходимым  уехать  на  неделю  в
Лондон. И он покинул Нортенгер, искренне сожалея, что  дела  лишают  его
общества мисс Морланд, каждым часом пребывания с которой он так дорожит,
и  настойчиво  внушая  своим  детям,  что  забота  о  ее   удобствах   и
развлечениях в его отсутствие является важнейшим их долгом.  Его  отъезд
позволил Кэтрин впервые убедиться на собственном опыте, что некая утрата
иногда может обернуться  приобретением.  То,  как  радостно  они  теперь
зажили,  занимаясь  чем  им  хотелось,  позволяя  себе  сколько   угодно
смеяться, проводя непринужденно и весело часы за столом, гуляя  когда  и
где им вздумается и распоряжаясь временем занятий  и  досуга  по  своему
усмотрению, позволило Кэтрин  отчетливо  осознать  скованность,  которую
вызывало присутствие генерала, и особенно оценить их теперешнюю свободу.
Ощущение радости и непринужденности делало для нее этот дом и живущих  в
нем брата и сестру с каждым днем  все  более  близкими.  И  если  бы  не
ожидание приближающейся разлуки  с  одной  и  неуверенность  в  ответном
чувстве другого,  счастье  ее  в  каждую  минуту  каждого  дня  было  бы
совершенно безоблачным. Визит  ее,  однако,  продолжался  уже  четвертую
неделю. Ко дню возвращения хозяина дома четвертая неделя уже истекала  и
ее дальнейшее пребывание в Нортенгере могло показаться назойливым. Мысль
эта вызывала у нее время от времени грустное чувство, и, чтобы облегчить
свою душу, она вскоре  решила  поговорить  по  этому  поводу  с  Элинор,
высказав ей свое намерение уехать и поступив в  дальнейшем  сообразно  с
тем, как это намерение будет воспринято.
   Сознавая, что если она станет  с  этим  тянуть,  то  коснуться  столь
неприятной темы позже ей будет еще тяжелее, она  воспользовалась  первой
минутой пребывания с Элинор наедине и, разговаривая с ней о том  о  сем,
упомянула о необходимости скорого отъезда. Выражение лица и ответ Элинор
явно показали, насколько она была этим  огорчена.  Она  "надеялась,  что
сможет  наслаждаться  обществом  Кэтрин  гораздо   дольше,   воображала,
возможно из себялюбия, что получила  согласие  на  визит  гораздо  более
продолжительный, не сомневалась, что,  знай  мистер  и  миссис  Морланд,
сколько радости доставляет ей гостья, они великодушно согласились бы  не
торопить ее возвращения, и т. д.  и  т.  д.  п."  По  поводу  последнего
затруднения Кэтрин заметила, что "в этом отношении папа и мама вовсе  не
беспокоятся - им вполне достаточно, что она  сейчас  счастлива".  -  "Но
тогда можно ли осведомиться, чем вызвана подобная поспешность?"  -  "Ах,
просто тем, что она уже пробыла здесь слишком долго!"
   - Что ж, если вы употребляете это слово, я не  смею  вас  удерживать.
Если вам показалось слишком долгим...
   - Ах нет, мне вовсе не показалось. Сама я была бы рада остаться вдвое
дольше...
   И между ними тут же было условлено, что, до тех пор пока  ей  это  не
покажется, об отъезде Кэтрин не должно быть и речи.
   Как только одна причина ее неуверенности была благополучно устранена,
действие другой тоже уменьшилось. Любезность и  искренность  с  которыми
Элинор уговорила ее не торопиться  с  отъездом,  и  благодарный  взгляд,
брошенный Генри,  когда  он  узнал,  что  она  остается  были  настолько
приятными доказательствами их привязанности, что у нее оставалась только
та легкая неуверенность, без которой вообще  не  обходится  человеческое
сознание. Кэтрин почти не  сомневалась,  что  Генри  ее  любит,  и  была
убеждена, что его отцу и сестре она нравится и что они рады принять ее в
свою семью. А раз уж она в это поверила, ее озабоченность и беспокойство
превратились в нечто похожее на! упражнения.
   Генри не смог выполнить наказа генерала - не отлучаться из Нортенгера
до  его  приезда,  заботясь  о  благополучии  дам.  Дела,  связанные   с
Вудстонским приходом, потребовали, чтобы в субботу  он  на  два  дня  их
покинул. На  этот  раз  исчезновение  Генри  подействовало  на  жизнь  в
аббатстве не так, как в присутствии генерала, - жизнь  эта  стала  менее
оживленной, но не сделалась неприятной. И для  двух  довольных  взаимным
обществом молодых леди время летело так незаметно, что  в  день  отъезда
Генри они засиделись после ужина часов до одиннадцати  -  весьма  поздно
для этого старинного жилища. Они успели подняться по лестнице, когда  им
показалось, - насколько можно было расслышать сквозь  толстые  стены,  -
что к дому подъехал экипаж.
   Тотчас же это подтвердилось  громким  звоном  дверного  колокольчика.
После первого удивленного возгласа: "Боже  праведный,  кто  бы  это  мог
быть?!" - Элинор высказала предположение, что приехал ее  старший  брат,
который и прежде нередко наезжал столь же внезапно, хотя и  не  в  такое
позднее время, и, соответственно, поспешила ему навстречу.
   Кэтрин прошла к себе в комнату, стараясь собраться с душевными силами
для  возобновления   знакомства   с   капитаном   Тилни.   Несмотря   на
неблагоприятное мнение о его поступке и уверенность в  пренебрежительном
отношении к ней столь блестящего офицера, было приятно, что  встреча  их
состоится все же не при тех обстоятельствах, которые сделали бы  ее  еще
более затруднительной. Она не сомневалась, что он не станет  говорить  о
мисс Торп. Сейчас, когда он уже должен был стыдиться сыгранной им  роли,
этого можно было не бояться. И поскольку тема о  Бате  будет  исключена,
она сможет вести себя с ним вполне дружески.  Эти  мысли  заняли  у  нее
довольно много времени. Прошло полчаса, а Элинор  все  не  возвращалась.
То, что она так обрадовалась брату и должна была так много ему  сказать,
свидетельствовало несомненно в его пользу.
   В эту минуту Кэтрин уловила шаги в галерее.  Она  постаралась  к  ним
прислушаться, но стихло. Едва лишь, однако, она убедила себя, что ей это
только почудилось, как чуть слышное движение около ее комнаты  заставило
ее вздрогнуть. Казалось, кто-то прикоснулся к двери - и через  мгновенье
слабое шевеление дверной ручки подтвердило, что  на  нее  снаружи  легла
чья-то рука. Мысль, что к ней пытаются проникнуть с такой осторожностью,
вызвала у нее легкую дрожь. Но, решив не поддаваться больше воображаемым
страхам и  осточертевшим  ей  зловещим  признакам,  она  заставила  себя
спокойно шагнуть вперед и распахнуть дверь. За дверью стояла  Элинор,  -
всего только Элинор. Однако тревога Кэтрин рассеялась ненадолго - Элинор
выглядела бледной и потрясенной. Хотя она явно  направлялась  в  комнату
подруги, ей, казалось, трудно  было  переступить  порог  и  еще  труднее
заговорить. Объяснив состояние  Элинор  ее  огорчением  по  поводу  дел.
капитана Тилни, Кэтрин смогла выразить  ей  сочувствие  лишь  безмолвной
заботой - усадив ее в кресло, растерев ей виски лавандовой водой и нежно
прильнув к ней щекой.
   - Кэтрин, дорогая, оставьте меня, ради Бога оставьте! -  были  первые
связные слова, вырвавшиеся у Элинор. - Я прекрасно себя  чувствую.  Ваше
участие заставляет меня еще больше страдать  -  я  этого  не  вынесу.  Я
пришла к вам с таким известием!
   - С известием? Ко мне?
   - Как мне о нем сказать?! Боже, как мне сказать!
   Новая, возникшая в голове Кэтрин догадка вызвала на ее лице такую  же
бледность, как у Элинор.
   - Кто-нибудь прибыл из Вудстона?
   - Ах нет, совсем не  то,  -  сказала  Элинор,  глядя  на  подругу  со
страдальческим видом.  -  Это  вовсе  не  из  Вудстона.  Это  отец.  При
последних словах голос ее дрогнул, взгляд потупился.
   Сердце Кэтрин  упало  от  одного  только  известия  о  непредвиденном
приезде генерала, и в течение какого-то времени она вовсе не думала, что
ее ждет более неприятная новость. Она молчала. И Элинор,  пытаясь  взять
себя в руки  и  произносить  слова  твердо,  не  поднимая  глаз,  вскоре
заговорила опять:
   - Вы слишком добры, я знаю, чтобы рассердиться на меня за  поручение,
которое я вынуждена исполнить. Я с большой неохотой  передаю  вам  чужую
волю. После нашей недавней беседы, после утренней  договоренности,  -  я
была этому так рада, так благодарна! - что вы отложите свой отъезд  еще,
как мне бы хотелось, на много недель, -  могу  ли  я  сказать  вам,  что
надобность в вашем великодушии, увы, отпала, что  удовольствие,  которое
вы до сих пор нам дарили, должно быть  оплачено...  Я  не  нахожу  слов!
Кэтрин, моя дорогая, мы вынуждены расстаться. Отец вспомнил о данном  им
обещании, ради которого мы должны всей семьей выехать в понедельник.  Мы
едем на две недели в имение лорда Лонгтауна около Херефорда.  Объяснения