Открыв  дверь  в  рабочую  комнату Николая Олимпиевича, она увидела там
спящего в кресле офицера. Он сладко спал, запрокинув голову.
     Это был инженер-капитан третьего ранга Виктор Николаевич Гладышев.
     Слегка  качнулись стены, потом потолок. Кажется, хотел было закружиться
ковер,  но  Руфина  не  позволила  этого  сделать ковру, потому что она была
сильным и волевым человеком...
     Инженер-капитан    третьего    ранга    Виктор   Николаевич   Гладышев,
демобилизованный  с  флота,  приехал  к отцу, чтобы провести отпуск, а затем
начать новую, береговую жизнь.
     Он  прилетел  днем.  Бессонная  дорога,  пересадка  на  другой самолет,
плотный  поздний  обед,  три  рюмки  коньяку  и  тихая симфоническая музыка,
передаваемая по телевизору, усыпили его.
     Это  был  тот  самый  Виктор  Гладышев,  курсант  морского  училища,  у
которого  еще совсем маленькой Руфина сидела на коленях и спрашивала, трогая
то  погончики, то нашивки: "А это что? А как называется это?" А потом, когда
Руфина  училась  в  седьмом  классе,  она  уже танцевала с настоящим морским
лейтенантом.
     Она  тогда  приколола  к  его кителю белого голубка и сказала: "Виктор,
это  почтовый.  Он  будет  приносить  в  своем  клювике  письма".  И  письма
приходили.   Но   потом  переписка  прервалась.  Призрачный  образ  далекого
"тихоокеанского  офицера"  затмил  Алексей  Векшегонов. До переписки ли было
ей!  Руфина,  как  мы  помним,  освещенная лучами славы, даже не ответила на
признание Виктора Гладышева.
     А  теперь  он появился на перепутье ее дорог. Узнав Виктора, она хотела
удалиться,  но, споткнувшись о кромку ковра, задела плечом старую этажерку с
книгами.  Этажерка  скрипнула.  Виктор  проснулся,  вскочил как по тревоге и
молниеносно надел китель.
     - Руфа!  Не  сплю ли я! Как любезен отец! Он позвонил тебе. Как любезна
ты...  Спасибо  тебе.  Мне  так  хотелось  увидеть тебя. Я так много думал о
тебе.
     Он   кинулся   к   Руфине   и,  не  раздумывая,  перецеловал  ей  руки.
Ошеломленная Руфина не сразу пришла в себя:
     - Виктор,  как  хорошо, что мы встретились... Как это хорошо. Бывает же
так...
     Руфина заплакала.
     Слишком   давно  копились  у  нее  слезы.  Слишком  много  ей  пришлось
пережить,   передумать.  Виктор  ни  о  чем  не  расспрашивал  ее.  Аделаида
Казимировна  в  первый  же  час  приезда  Виктора  пересказала  ему  повесть
Старозаводской  улицы.  А  его  отец,  как бы резюмируя сказанное Аделаидой,
коротко посоветовал сыну: "Не зевай и не тяни".


XXIX

     Поздним  вечером  Николай  Олимпиевич,  подойдя  к  дому,  увидел двери
гаража    открытыми.    Догадку   Гладышева   с   превеликим   удовольствием
распространенно подтвердила Аделаида Казимировна:
     - Нынче девицы недолго раздумывают. Она уехала с ним кататься. Ночью.
     - И  в  добрый  час,  Аделаида  Казимировна,  -  воскликнул  Гладышев и
повторил: - В добрый час.
     Дальнейшее Николай Олимпиевич и не думал выяснять.
     Руфина   и   Виктор   ехали  по  большаку.  Сосны  как  розовые  свечи.
Темно-зеленая  тишина,  посеребренная  светом  луны.  Молчит  мир.  Только о
чем-то перебраниваются в лесу маленькие совки.
     После  молчания  Виктор, отвечая на рассказанное Руфиной и слышанное до
этого от Аделаиды Казимировны, сказал коротко:
     - Это  бывает,  Руфина.  У  меня  тоже  кое-что  было и прошло. Не надо
вспоминать. Посмотри, Руфочка, какая чудесная вырубка.
     Виктор притормозил машину и остановился на обочине.
     - Как здесь хорошо! Мы да звезды!
     - Хочешь, Руфа, посидим на пнях? - предложил Виктор.
     - Хочу.
     И они вышли.
     Зябкая  прохлада  апрельской  ночи.  Далекий  дым  проходящего  поезда.
Сладкие запахи смолы и земли.
     Виктор  выбрал пень и предложил Руфине другой. Но на нем, еще борющемся
за жизнь, проступила смола. Янтарная, сверкающая при свете луны.
     - Ты что? - спросил Виктор. - Ищешь пень, который получше?
     - Да нет. Ищу, который поближе.
     - Тогда садись на мой, рядом.
     - Тесно.
     - Тогда на колени.
     - Удержишь ли? Я ведь не из легких, - сказала она, ничуть не жеманясь.
     Удивительно,  как легко и просто ей с этим человеком! Она его не видела
столько  лет,  а  в их отношениях ничего не изменилось. Он вызывает какое-то
огромное  чувство  доверия.  В  его  глазах  ни  одной хитрой искорки. В его
голосе только то звучание, которое соответствует сказанным им словам.
     Руфина  села  на колени к Виктору. Ища наиболее удобного положения, она
обняла его шею правой рукой.
     - Теперь уселась?
     - Да.
     - Ну  вот  и  хорошо.  Будем  смотреть на небо. А вдруг да пролетит над
нами спутник... Сегодня день неожиданностей. Пусть будет такой же и ночь...
     - Виктор,  мне так стыдно, что я не ответила тебе тогда на твое письмо.
Тогда так много приходило таких писем. Если хочешь, я покажу их тебе.
     - Обязательно,   Руфа.   Обязательно  найдем  и  мое  глупое  письмо  и
перечитаем.
     - Тебе хочется взять его обратно, Виктор?
     Тут ее голос немножечко упал, и она оказалась в объятиях Виктора.
     - Нет,  я ничего никогда не беру обратно и не отдаю своего. Никому. Я в
этом смысле собственник.
     - И я...
     - Ну  вот  видишь,  какая  мы  мелкобуржуазная стихия. Тебе не кажется,
Руфина, что ты меня обняла первой?..
     - Мне  теперь ничего не кажется, Виктор. Но только странно, что все так
неожиданно и быстро.


XXX

     Еще  не  было  пяти  утра,  когда  двухцветная "Волга" подкатила к дому
Дулесовых.
     - Мама, - сообщила, входя, Руфа, - я вышла замуж. Вот мой муж.
     Как  никогда,  Анне  Васильевне  было  трудно  скрыть  волнение.  И она
сказала:
     - Я так и поняла, когда узнала от Аделаиды, что вы уехали.
     Отец  Руфины  спросонья никак не мог натянуть на себя рубашку. Наконец,
кое-как одевшись, он выбежал и крикнул:
     - А я как, Анна, женился на тебе? Не при луне ли? Здравствуй, зять!
     Старозаводская  улица просыпалась рано, и спешащие кто на рынок, кто на
пруд,  чтобы  захватить  утренний клев леща, проходя мимо дулесовского дома,
удивлялись,  глядя  на  машину:  почему в такую рань к ним пожаловал Николай
Олимпиевич?
     Старик  Векшегонов  направлялся  в  лес.  Он  не обратил бы внимания на
"Волгу" и прошел мимо дулесовских окон, но его окликнула Анна Васильевна:
     - Иван Ермолаевич! Дорогой... Зашел бы. У нас обручение в доме.
     И он зашел к Дулесовым.
     - Витька!
     - Дедушка Иван!
     - Когда успели?..
     - Моряки - народ быстрый!
     Объятия. Чарка водки.
     Отцу Виктор сообщил по телефону кратко:
     - Папа!  Поздравь  меня и извини, что я так долго задержал твою машину.
Если  есть время поздравить лично, то я в доме моей жены Руфины Андреевны...
пока еще Дулесовой.
     Прибежала и Любовь Степановна Векшегонова:
     - Вот и нашлись жильцы для домика с башенкой.
     Не  прошло и недели, как Дулесовы и Векшегоновы договорились о взаимных
расчетах.  Не ах какие деньги. Дружба дороже. На одной улице жить. К тому же
родня. Гладышевы как-никак по женской линии Векшегоновы.
     Сережа  наотрез  отказался  получать вознаграждение за труд, который он
вложил  в этот домик. Деньги выглядели обидной платой. Зато подарок, от души
купленный  счастливым  Виктором Николаевичем, очень обрадовал Сережу. Виктор
приехал на новеньком мотоцикле и сказал:
     - Сергей! Уж мы-то с тобой никаким боком недругами не можем быть.
     - Конечно, - ответил Сережа.
     - А  если  "конечно", то вот тебе конь-огонь, и давай обнимемся на виду
всей Старозаводской улицы.
     И они обнялись.
     Это  видел  из  окна  Алексей, не высидевший в Гагре и трех недель. Ему
приятно  было видеть брата, достойно развязывающего примирением путаный узел
больших и малых обид.
     Вскоре  Сережа снова пришел в дом с башенкой. Отрезок трубы для сгона и
муфта  с контргайкой по-прежнему лежали у батареи, рядом с газовыми клещами.
Сурик  в  консервной  банке  высох,  но  на  дне еще сохранился слой краски,
пригодной в дело.
     Не прошло и десяти минут, как Сережа сказал Руфине:
     - Теперь все, Руфина Андреевна. Присоединена последняя батарея.
     Улыбаясь,  Сережа  подмотал  льна  между муфтой и контргайкой, подмазал
суриком, и затем, как говорят сантехники, он законтрил последний сгон.
     - Спасибо,  Сережа.  -  Руфина  протянула  руку.  - Не сердись и прости
меня...
     - А  я  и  не  сержусь.  Я даже доволен за тебя. Ты из всего возможного
нашла  самое  лучшее.  Только  ты не думай, Руфина, что так прост и податлив
твой  муж.  Тебе  еще  многое  придется пересмотреть, чтобы он любил тебя не
только  сердцем,  как  я, но и... - Сережа не нашел слова и постучал себя по
лбу.
     - Я постараюсь, Сережа.
     - Руфина!   Я  и  Капа  и  все  мы  будем  ждать  тебя  на  семнадцатой
коммунистической.  Мы  встретим  тебя  как сестру. И если ты даже придешь на
такую  же  другую линию, мы все равно встретим тебя и будем с тобой. Потому,
что  мы  теперь  всюду.  Нас  много. А будет еще больше. Ты понимаешь это? -
шепотом  спросил  Сережа, а потом еще тише сказал: - Мы - сила. Мы - главная
сила на земле...
     Сережа  позволил Руфине поцеловать себя. Затем вскинул на плечи клещи и
зашагал к воротам.
     Нет  вражды между ними. Векшегоновы все-таки очень хорошие люди. И если
у  Руфины  года  через  два,  через три родится девочка, которую она назовет
Ийей,  то, может быть, случится так, что она и маленький Алеша, сын Алексея,
понравятся друг другу...
     Когда-то  же  соединятся  два  старых  рода.  Не  рок же, в самом деле,
мешает породниться столько лет Векшегоновым и Дулесовым!
     Подумав  так,  Руфина услышала знакомый голосок Алеши. Он возвращался с
Ийей  из  булочной.  Голос маленького Алеши сейчас не только не резанул слух
Руфины, а она даже обрадовалась, услышав его.
     Есть  ли  на  свете большая очищающая сила, нежели любовь? Она пришла к
Руфине.  Пришла и сожгла в ее сердце все мешавшее заглянуть в него солнцу. И
кажется, что любовь к Виктору и есть ее первая любовь.
     Так  что  же  она медлит? Не выбежать ли ей на улицу и не зацеловать ли
маленького Алешу?
     Она так и сделала.
     Схватив  мальчика, Руфина прижала его к сердцу и принялась целовать - к
изумлению смотревших из окон соседей.
     В  ней рождалось еще не изведанное материнство. В ней бушевали прощение
и уважение. Уважение к людям, которых нельзя не уважать и не любить...
     - Спасибо  тебе,  Руфа.  Я  так счастлива, что ты любишь нашего Алешку.
Спасибо, Руфина. Я всегда верила и надеялась...
     Ийя  не  закончила начатого. И так ясно. Она пожала руку Руфины и взяла
из ее объятий вспотевшего от ласк сына.


XXXI

     За окном был май, а заморозки давали еще о себе знать.
     Рано  за  Омском  проснулись  Ийя  и  Алексей. Дед и бабка Векшегоновы,
провожавшие  внука  и  внучку,  проведут  это  лето в Сибири. Сейчас они еще
спят.  А  старик  Адам  Красноперов  ушел курить в тамбур. Стесняется дымить
своим  самосадом.  Да  и кроме Алешки в вагоне немало детей. А самосад ой-ой
какой крепкий!
     Алеша  и  Ийя стоят у окна вагона. Солнце уже поднялось, но его лучи не
столь теплые, чтобы прогнать белесую изморозь на траве.
     - О чем ты задумался, Алеша?
     - Да  как  тебе  сказать...  -  ответил он Ийе. - Символика, понимаешь,
одолевает.
     - Какая?
     - Смотрю  на  иней  и думаю. Когда-то на земле было очень холодно. Снег
да  льды.  А  потом  стала оттаивать земля. Стало теплеть и теплеть. И земля
стала  зацветать.  Но  царство  стужи  и  льда  не  хочет сдаваться. Оно еще
побивает  первые  цветы.  И все еще дают о себе знать заморозки. Я говорю не
только  о  Руфине, но главным образом о других. И о себе, - сказал задумчиво
Алексей.  -  Но  все  равно это последние заморозки. Последние. Разве солнцу
скажешь: "Стой!"
     Он умолк. Пытливо заглянул в глаза Ийе. Потом махнул рукой:
     - Ты   не  слушай  меня.  Видимо,  я  моей  бабкой  пожизненно  ушиблен
сказками. Кому уж что дано, то и дано.